Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II - Петр Мультатули

Прошло два дня. Положение как будто бы не изменилось. Впоследствии скажут, что Исп. Комитет вынужден был действовать исключительно под давлением рабочих, которые настойчиво требовали ареста Николая I. Обер-гофмейстерина Нарышкина, не соприкасавшаяся и по своему возрасту и по своему положению с массами, занесла в дневник 5 марта:

«Опасна кровожадная чернь, — отречение ее не удовлетворило, жаждет цареубийства». Наблюдение это — в большой степени книжный анализ, нежели отзвук реальной современности, — автор дневника не чужд был истории и рассказывал Императору эпизоды из революции 48-го года.

Мотив подхватили современники и мемуаристы, даже вышедшие из иной среды, чем та, к которой принадлежала Нарышкина, между тем довольно трудно подтвердить его достаточным числом фактических иллюстраций. С большим правом можно сказать, что инициатива ареста отрекшегося Государя исходила из руководящих кругов революции — не столько из чувства исторического или революционного возмездия, сколько по соображениям тактическим. Достаточно характерно, что в специальных изданиях, посвященных описанию настроения рабочих в первые мартовские дни, большевистские архивариусы могли собрать весьма незначительное количество материала, которым можно было бы подтвердить крайнее волнение, которое будто бы наблюдалось в рабочей среде в связи с фактом пребывания Царя на свободе. К таким изданиям принадлежит собрание документов о «Рабочем движении в 1917 г.», которое вышло в 26 м году в серии «Архив Октябрьской Революции». Здесь, между прочим, напечатаны резолюции принятия на рабочих собраниях по поводу постановления Совета 5 марта о необходимости прекратить забастовку и возобновить работу. В некоторых резолюциях, протестовавших против ликвидации стачки с «оборонческой» точки зрения, ввиду того, что «революционная волна еще не захватила всей России», что «старая власть еще не рухнула» и «победы над врагом еще нет», встречается пункт с требованием устранения «Дома Романовых» для предупреждения всякой попытки к контрреволюции. Отличительной чертой этих немногочисленных резолюций (их приведено всего 4 является их однотипность, — даже в терминологии: «борьба с царем еще не закончилась», «глава с целой ратью (вар. — „шайкой“ еще не изолированы», «даже жертвы борьбы (вар. — „революции“ еще не похоронены», «считаем, что постановление (возобновления работ преждевременно, но не желая вносить дезорганизации в ряды демократии» и т. д. Резолюция рабочих «Динамо» выражалась более сильно: «Дом вампиров Романовых», «Кровожадный Николай, отрекшийся, но еще находящийся на свободе», «Мы не гарантированы, что этот вампир не сделает попытки снова появиться на арене нашей жизни». Нет сомнения, что все эти резолюции по образцу, заранее заготовленному, вышли из большевистского источника, притом из «левой» группы данной фракции. Резолюция рабочих «Динамо» возмущается тем, что Совет вместо того, чтобы обратиться к народу Германии с призывом «прекращения бойни», призывает «приготовлять снаряды» — «понятно, почему мы с ним не пойдем рука об руку».

Указанные резолюции завершаются коллективным заявлением в Исп. Комитет, помеченным 7 марта и подписанным несколькими десятками членов Совета, с требованием, чтобы «Времен. Правительство безотлагательно приняло самые решительные меры к сосредоточению всех членов Дома Романовых в одном определенном пункте под надлежащей охраной народной революционной армии». Мотивом этого «сосредоточения» (термин «ареста» не употреблен выставляется «крайнее возмущение и тревога в широких массах рабочих и солдат, (ни одной солдатской резолюции за этот день не отмечено тем, что „низложенный с престола Николай II Кровавый, уличенный в измене России, жена его, сын его Алексей, мать его Мария Федоровна, а также все прочие члены Дома Романовых находятся до сих пор на полной свободе и разъезжают по России и даже на театр военных действий, что является совершенно недопустимым и крайне опасным для восстановления прежнего режима и спокойствия в стране и в армии и для успешного хода защиты России от внешнего врага“».

Так было в Петербурге. В другом столичном центре, в Москве, еще более определенно проявлялась инициатива верхов. Местные «Известия» № 4, определенно большевистского направления, требовали 5 марта заключения Царя в тюрьму. Поставлен был этот вопрос «в более мягкой форме» и вызвал «горячие дебаты» и в Комитете Обществ. Организ. 6 марта. «Хотя нельзя сомневаться в силе революционного движения, — говорилось на собрании по отчету „Рус. Вед.“, — но для общественного успокоения необходимо прекратить свободу передвижения отрекшегося от престола Николая II: бывшему Императору должно быть предложено место жительства без права перемещения из него». В результате прений Комитет доводил до сведения Правительства, что он видит в свободном передвижении бывшего Царя опасность и просит «подвергнуть Царя и членов его семьи личному задержанию».

Подлинное настроение масс с достаточной очевидностью сказалось в Москве на другой день, когда в Москву прибыл Керенский. Мемуарист так изображает сцену, происшедшую в заседании Совета 7 марта: «Отвечая на яростные крики — „смерть Царю, казните Царя“, Керенский сказал: — „Этого никогда не будет, пока мы у власти“». «Временное Правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию, я сам довезу его до Мурманска». — Так написано в русском тексте воспоминаний Керенского, в иностранном издании автор подчеркивает, что он вынужден был сделать намек и разоблачить правительственный секрет в силу настойчивых (aves tant de vehъmenceтребований Московского Совета. — «Вся атмосфера изменилась, словно под ударом хлыста», когда был поднят вопрос о судьбе Царя. Ответ Керенского вызвал, по его словам, в советских кругах величайшее негодование против Временного Правительства.

Московские газеты того времени несколько по-иному освещают характер собрания, — не только буржуазные «Русские Ведомости», но и соцалистическо-меньшевистский «Вперед». — «На эстраде стоит петербургский гость с широкой красной лентой, весь бледный, красный букет в его руках дрожит. Он говорит, что отдал русскому пролетариату и крестьянству в лице Совета свою жизнь и просит доверия. Бурные крики: „Верим, верим…“ — и новая овация. Затем на вопросы, заданные из среды собрания: „Где Романовы?“, Керенский отвечает: „Николай II покинут всеми и просил покровительства Временного Правительства… Я, как генерал-прокурор, держу судьбу его и всей династии в своих руках. Но наша удивительная революция была начата бескровно, и я не хочу быть Маратом русской революции… В особом поезде я отвезу Николая II в определенную гавань и отправлю его в Англию… Дайте мне на это власть и полномочия“. Новые овации, и Керенский покидает собрание».

Позже в заседании Совещания Советов 1 апреля политический единомышленник министра юстиции с.р. Гедеоновский подтверждал, что заявление Керенского «вызвало целую овацию». Тему о «Марате русской революции» новый генералпрокурор затронул и в других московских собраниях, который он посетил в тот день. В Совете присяжных поверенных, где ему был поставлен вопрос: «Всех беспокоит судьба Николая II». «Судьба династии в руках Времен. Правит. и в частности генерал-прокурора, — ответил Керенский. — Никакой опасности для нового строя члены династия не представляют. Все надлежащие меры приняты». Раздались отдельные голоса, спрашивавшие о правильности слухов, «будто бы Романовы на свободе», а Николай II в Ставке и в собрании солдатских и офицерских делегатов, министр вновь успокоительно отвечал: «Романовы в надежном месте под надежной охраной». Это заявление вызвало новые «овации», но аудитория сразу «замерла», потому что переутомленному оратору стало дурно. Вероятно, он сквозь туман воспринимал в этот день действительность, которая потому и отпечаталась в его памяти в формы, не совсем соответствующие тому, что было. Троцкий в своей «истории» будет уверять читателей, что декларация Керенского в Москве 7 марта встречалась восторженно дамами и студентами, но низы всполошились: «от рабочих и солдат шли непрерывные требования — арестовать Романовых». Соответствующие данные, однако, Троцким не приведены.

Как будто можно сделать определенный вывод — никаких кровавых лозунгов в смысле расправы с династией никто (разве только отдельные, больше безымянные демагогив первые дни в массу не бросал.

В массах не было заметно инстинктов «черни», жаждущей мести и эшафота. Призыв к гуманности вызывал энтузиазм.

Керенский совершенно напрасно перед иностранным читателем рисует картину противоположную — как он рисковал потерей авторитета и престижа в глазах масс, противодействуя требованиям жестокой расправы с царем, с павшей династией и ее слугами. Бывшему руководителю революционной юстиции тем более следовало бы быть осторожным, что, может быть, в его экспансивном воображении, под гипнозом традиции «великой французской революции», вспоминать которую он любил в первые дни, вставал образ знаменитого королевского процесса ХVIII века и возможная судьба Николая II рисовалась в виде судьбы Людовика XVI. Керенский с негодованием отвергает «старческий бред» Карабчевского, рассказывавшего, что при первом официальном посещении 3 марта Петербургского Совета прис. поверен. министр юстиции намекал на возможный процесс со смертным исходом для бывшего венценосца. Сцена, переданная в воспоминаниях старого адвоката, весьма вероятно не соответствовала той картинности, с которой она изображена. Но дело ведь не в этой внешности. Зарудный, первый товарищ министра юстиции, человек иного лагеря, нежели Карабчевский, по существу подтвердил позже в публичном докладе «Падение Врем. Правит.», сделанном в Москве в 24-м году, рассказ Карабчевского. Зарудный утверждал, что Керенский был первоначально противником декларативной отмены смертной казни, потому что считал необходимым смертный приговор в отношении Николая II. (Сведения о докладе Зарудного заимствую из воспоминаний С. р. Вознесенского. Версия Зарудного объясняет непонятную задержку с опубликованием только 12 марта указа об отмене смертной казни, задержку, побудившую редакцию петербургской газеты «День» поставить Временному Правительству вопрос — газета указывает на распространившийся слух о том, что на Времен. Правительство оказывается в этом отношении влияние со стороны. Общественное мнение (далеко не только демократическоев России издавна и твердо усвоило отрицательный взгляд на смертную казнь, поэтому молчание революционного правительства вызвало всеобщее недоумение, о котором 7 марта в Москве в Комитете Обществ. Организаций говорил известный общественный деятель доктор Жбанков, один из самых страстных поборников уничтожения смертной казни. Понятно, что Керенский, всегда бывший среди боровшихся за уничтожение смертной казни, легко скинул «тогу Марата», ему действительно не свойственную.