Басилевс - Виталий Гладкий

– Ничего, – утешал его поэт, лукаво посмеиваясь. – Такая диета тебе только на пользу. Ты здорово поху– дел и даже иногда высказываешь вполне здравые мысли, что в прежние годы из-за твоего неумеренного аппетита тебе было несвойственно. Ведь не секрет, что тяжелая мясная пища вовсе не способствует остроте ума и вдохновению, так необходимых людям творческим.

– Все это враки, друг мой, – ответствовал ему грамматик. – Способность к творчеству, увы, ни в коей мере не зависит от пищи. Иначе некоторые наши приятели, искренне считающие себя великими поэтами и мыслителями, осушили бы Понт Евксинский и слопали всю рыбу, какую только можно сыскать на морском дне. А то, что я похудел… – Тиранион мечтательно закрыл глаза. – Мирин, скажу честно – краше гетер, чем в Пантикапее, мне видеть не доводилось.

– Да уж… – откровенно рассмеялся поэт. – Они будут безутешны, когда ты отплывешь в Синопу. От их слез море выйдет из берегов, а Ойкумене будет грозить новый потоп.

– Не преувеличивай, не преувеличивай… – деланно засмущался грамматик. Я ведь не Аполлон и не Геракл, чтобы сходит по мне с ума.

– Совершенно верно, – подтвердил поэт, подмигивая. – Они будут горевать только по твоему кошельку, бывшему им лучшим другом и любовником все эти дни.

– Ах, кошелек… – помрачнел Тиранион. – Он, бедняга, тоже похудел. И эта болезнь меня больше угнетает, нежели возвращение в Синопу, к нашей «царственной и несравненной».

– Крепись, – похлопал его по плечу Мирин. – Деньги – это зло. Впрочем, зло совершенно необходимое, ибо без денег человек не смог бы познать взлетов и падений, нищеты и богатства; они движитель нашего бытия и перемен, ведущих к обновлению мира.

– Ты меня убедил и утешил, – вздохнул грамматик, поднимая чашу. – Выпей, Мирин, выпей, и пусть Посейдон усмирит шторма и разгладит своим трезубцем волны, когда наша триера выйдет в море.

ГЛАВА 9

Дом купца Аполлония стоял на склоне горы, неподалеку от глубокого общественного колодца. Вымощенный булыжником двор отделял от улицы забор из кирпича-сырца; поверх него стояли маленькие статуэтки из красной обожженной глины, обереги. Кого они изобража– ли, определить было трудно – фигурки ваяли еще в начале столетия, и теперь они от времени растрескались и покрылись копотью. За домом шелестел осыпающейся листвой неухоженный сад с торчащим посреди него, как гнилой зуб, замшелым каменным алтарем. У его подножья валялись разбитая ойнохоя и засохшие цветы. Похоже, хозяин мало заботился о благосклонности покровителя дома и семьи, потому что в углублении алтаря вместо свежих жертвоприношений белели мелкие кости какой-то птицы и лежала окаменевшая, исклеванная голубями лепешка.

Двухэтажный дом был построен дедом Аполлония, богатым купцом. Отец тоже не бедствовал, при нем стены комнат были расписаны лучшими художниками Боспора, а полы выложены мозаикой. Ныне стены кое-где облупились, краски выцвели, а в щербинах мозаики чернела грязь.

Купец, одетый в замызганый хитон, бесцельно слонялся из угла в угол. Он уже оправился от радостного потрясения, случившегося с ним на гипподроме месяц назад, и теперь его лицо было унылым и постным.

Немалые деньги, вырученные от продажи знаменитого буланого жеребца, победителя скачек, уплыли, как песок сквозь пальцы. Их хватило только на погашение долговых расписок и вынужденный пир по случаю чествования наездника-гиппотоксота, не явившегося, между прочим, на праздничный обед; он даже не удосужился объяснить причину своего отсутствия. И сейчас Аполлоний мучительно размышлял, чем платить наемной охране каравана, снаряжаемого им в Танаис на ежегодное осеннее торжище.

Его мрачные мысли прервал какой-то шум. Купец, недовольно поморщившись, прислушался. Говорили, вернее, спорили, два голоса. Один, визгливый и кричащий, купец узнал сразу – он принадлежал его рабу, полуглухому старому скифу. Второй, чистый и звонкий, Аполлоний где-то и когда-то слышал, но, несмотря на внешне приятное впечатление от чистого эллинского произношения и внутреннюю мелодику, этот голос почему-то заставил купца вздрогнуть. Все еще не понимая причины непонятного душевного томления, Аполлоний выглянул за дверь – и едва не упал, сраженный увиденным наповал.

У калитки суетился слуга-скиф, пытаясь преградить дорогу худощавому смуглому человеку в невзрачном плаще. За ним маячил еще один, но он был Аполлонию незнаком. А в худощавом купец сразу же узнал своего проводника к Неаполису Скифскому, рапсода Эрота. Они не виделись уже несколько лет, и Аполлоний начал постепенно забывать этого неугомонного зубоскала и прощелыгу.

– Эй, хозяин, убери этого дрянного старикашку! – Эрот, широко улыбаясь, появился в дверном проеме, пытаясь стряхнуть со своей ноги слугу, вцепившегося в нее, как клещ. – Аполлоний, брат мой, как я рад, как я рад… – он, наконец, вырвался и крепко обнял ошарашенного купца.

По щеке рапсода прокатилась слеза и капнула на грудь все еще безмолвствующего Аполлония. Стоящий сзади человек только хмыкнул и ухмыльнулся при виде расчувствовавшегося Эрота – он, похоже, достаточно хорошо знал незаурядные актерские способности своего приятеля.

– Прекрасно выглядишь, Аполлоний! – рапсод критически осмотрел расплывшуюся фигуру купца. – И домишко у тебя что надо. Цветочки, мозаика… Богато живешь. Так чего же мы стоим? Или не рад, а? – пытливо заглянул он в остановившиеся глаза Аполлония. – Прости, я просто неудачно пошутил. Конечно же ты, как и я, счастлив встретить старого приятеля. А! – вдруг вскричал он, хлопнув себя ладонью по лбу. – Забыл. Скверно и непростительно, но сейчас исправлю… – он отстранил слугу и позвал: – Собачка, поди сюда! Иди, иди, тут тебя не обидят.

В дом, угрюмо поглядывая на собравшихся, неторопливо и важно прошествовал огромный лохматый волкодав. Он немного прихрамывал на переднюю лапу, а в его густой темно-рыжей шерсти кое-где заплутались колючие шарики репейника.

– Узнаешь? – любовно почесал пса за ухом рапсод. – Да, это тот самый зверюга степных разбойников. Обычно я его с собой не беру, но сегодня такой день – встреча друзей по несчастью. Я ему придумал отличную кличку – Фат, – Эрот заразительно рассмеялся. – Как память о нашем приключении. Фат, поприветствуй хозяина!

Псина мигнул несколько раз, посмотрел, как показалось купцу, с укоризной на рапсода, и протянул Аполлонию свою лохматую лапищу. Купец от неожиданности пожал ее и, смутившись, быстро отдернул руку.

– Признал! – восхитился Эрот. – Умнющий пес, доложу я тебе, Аполлоний. Когда мне бывает туго с деньгами, он идет на пристань и приносит свежую рыбу. Нет, нет, он не ворует! Я предполагаю, что его просто угощают… ну, скажем, за приятную внешность и безобидный нрав. Сейчас он – как и я, между прочим, – голоден, потому и не в настроении, а так псина отменная. Умница.