Музей заброшенных секретов - Оксана Забужко

— Извиняюсь! — бросил, на ходу толкнув какого-то мужчину, — по мере приближения к базару прохожих становилось больше, идти тем же шагом, не привлекая внимания, он уже не мог — и тут снова увидел за собой, на этот раз уже безошибочно, потому что на более близком расстоянии, серый макинтош и шляпу с синей лентой, — ха-ха, ну ты братец и лопух, кто же так «пасет»?! Во рту все еще было сухо, но сердце уже не выскакивало из груди, и мысль работала холодно и ясно, словно вынесенная за границы тела, — в другой раз он играючи оторвался бы от такого «хвоста», и ищи ветра в поле, но его душила неотомщенная ярость, что, по закону сообщающихся сосудов, тут же подскочила к горлу, как только спала волна первого темного страха, — был все еще в том состоянии, когда тело, как заведенный механизм, действует само по себе, как это бывает во сне, в любви и в минуты смертельной опасности, — и, прежде чем успел овладеть собой, вопреки всей логике безопасности, что повелевала сейчас как можно быстрее убираться из города, он уже демонстративно поворачивал на другую улицу — чуть не столкнувшись при этом — извиняюсь! — с еще одной дамочкой в мехах, тут же живо впившейся в него женским голодным взглядом, — в другой раз, дорогуша, я сегодня не при деньгах! — на этой улочке, тихой и малолюдной, он знал очень хорошие ворота с частой решеткой, прямо как в исповедальне — а он как раз хотел кое-кого исповедовать, ох и хотел!.. И плевать, что вокруг белый день, — только бы то чучело, что за ним так неуклюже тащится, снова не заблудилось…

Он не ошибся: очень скоро с той стороны, откуда он пришел, зацокали торопливые шаги — ого, у него еще и каблуки подбиты, видать, не боятся «товарищи» громко ходить, а мы, когда свирепствовала «красная метла», должны были вышагивать по лесу босиком, чтоб даже мышь не потревожить! — шаги процокали и нерешительно стихли недалеко от темного парадного — потерял из виду, да?.. ах ты, бедолага, и кто же тебя выпустил такого, как теленка в лес, — ну ходь сюда, братишка, еще ближе, смелее, «давай-давай», как приказывают твои хозяева, еще и автоматами в спину помогают… Тот, будто услышав призыв Адриана, послушался и двинулся дальше, вот и хорошо, молодец, что слушаешься, — и когда серый макинтош, растерянно вертя головой по сторонам в поисках лаза, через который мог скрыться его объект, поравнялся с парадным, Адриан одним бесшумным прыжком выскочил наружу — остальное было делом нескольких секунд: короткое замешательство, всхлип ужаснувшегося человеческого горла, словно ухнула птица, но звук тут же оборвался, ничем не нарушив тишину городского утра, — и в темной подворотне, отгороженной от улицы, как театральной кулисой, густым чугунным литьем, Адриан прижимал к себе незнакомца, мгновенно оцепеневшего из-за упершегося ему в живот пистолета, и говорил ему из-за плеча, почти касаясь губами холодной чужой щеки:

— Не двигайтесь. Кто вы такой?

— Я… кхх… я…

Ну и мямля! Каждый раз, оказываясь среди гражданских, должен был наново вспоминать, насколько они медлительнее по сравнению с подпольщиками, — словно патефонные пластинки, запущенные на меньшее число оборотов.

— Я… кххх… я, прошу пана… учитель, из П…

Чтоб тебя! Только сексота-любителя ему в эту минуту и не хватало.

— А почему вы здесь, в городе? Почему за мной следили?

— Я сюда в наробраз приехал… на совещание, потому что наш директор посреди года уехал… Я вас узнал… Видел вас весной у нас в селе… на свадьбе…

То же самое лицо — только без шляпы, с большими оттопыренными ушами — теперь четко всплыло в памяти, расположенное по ту сторону свадебного стола: а хорошо пел тогда этот мужик!.. Таким чистым, родниковым тенором. «Ой жаль-жаль, непомалу, любив дівчину змалу…» Адриан ослабил руку, но не отпустил; со стороны это, наверное, походило на объятие: двое мужчин среди дня обнимаются в подворотне; небось пьяные.

— Так вы думали таким образом со мной поздороваться, пан профессор?

— Я подумал… Там ваше фото вывешено… Возле милиции… Я видел сегодня рано утром… Подумал, что вы знаете…

Фото? Возле милиции? «Помогите найти бандита»?

«Личность вроде знакомая!» — сказал ему капитан во время проверки документов. Вот оно что. Едва не рассмеялся вслух: это что же получается, он объявлен в розыск (интересно, какая награда за его голову обещана?), — а сам разгуливает по городу на глазах у всего гарнизона, точно выпивший пивка фраер, еще и накануне «Великой Октябрьской социалистической революции», когда большевики особенно бдительны, — и никто и в ус не дует?.. Неуязвимый, неуловимый Адриан Ортинский — словно покрытый облаком Матери Божьей, отводящей от него глаза врагов…

И тут же его бросило в холодный пот: слишком много везения для одного раза! Это, наверное, благодаря «шипру», из-за запаха которого Советы на него смотрели и не видели, и никто из них до сих пор не учуял в нем чужого. Разве что майор на лестнице — майор наверняка его узнал, видел его лицо вблизи, не мог ошибиться…

Тик-так…Тик-так…Тик-так…

Нужно было бежать — свой резерв везения на этот раз он исчерпал до дна, и последние его остатки испарялись со скоростью советского одеколона: он уже чувствовал, как исходит от него, как жар из печи, превращая его в движущуюся мишень, его собственный запах — лесной, тяжелый, звериный дух немытого тела…

— Большое вам спасибо, пан профессор, — отступил, передвинул на место пистолет под шинелью: теперь поверил — агент не стал бы так глупо за ним волочиться, сдал бы его ближайшему патрулю, да и дело с концом. — Извините, что так невежливо с вами обошелся…

— Да это ничего, прошу пана… Оно и к лучшему, а то я уже, ей-богу, вспотел, пока за вами ходил, все не мог придумать, как бы к вам незаметно подойти, — как и любой гражданский после первого испуга от соприкосновения с оружием, мужчина, хоть и говорил еще шепотом, сразу стал безудержно болтливым: — А еще и вчера такого страха накушался, что спаси Господи: отправились в город на телеге через лес, а там как раз бой был, и нас москали остановили, погрузили к нам на телегу двоих наших раненых, из леса, мужчину и женщину…

Бой? Рядом с П.? То есть где-то у Гаевого, на том участке, где лесной госпиталь?..

— Когда это было?

— Ближе к вечеру — пока доехали, стемнело.

— Время не помните?

— Точное — нет… У меня нет часов, москали еще в позапрошлом году отобрали, а на новые еще не заработал…

— Можете что-нибудь сказать про тех двоих?

— Оба молодые… Наверное, муж и жена… Мужчина по дороге умер. Очень москали из-за этого злились, ругались так, что спаси Господи… Старший кричал: «Он нам живым нужен!..» А женщина была еще жива, когда мы приехали туда, где их машины стояли… Беременная, где-то месяце на седьмом… Так тяжко стонала, бедняжка, я всё Бога молил, чтоб у нее роды в дороге не начались… Чернявая такая, на еврейку похожа…

У Адриана на мгновение потемнело в глазах — будто, тяжело подпрыгивая, шелестя сквозь мозг крыльями, пролетела по краю зрения черная птица. Нет, нет, это невозможно, неправда, этого не может быть…

— Еще что-нибудь можете вспомнить?

Что-то в его голосе, очевидно, изменилось, потому что учитель взглянул на него как-то удивленно — это первый раз он посмотрел на Адриана открыто. На человека, который за минуту до этого упирал ему в ребра пистолет. Извините, пан учитель. Бывало и хуже; еще и как бывало. Бывало, что ночью, не разглядев, стреляли по своим и падали от пуль своих… Но, ради Христа, еще хоть что-нибудь, пан учитель. Хоть какие-нибудь подробности. Хоть платочек, хоть краешек белья. Чтобы я узнал, чтоб знал наверняка. А мужчина — это, наверное, Орко? Боже, Боже, сделай так, чтоб это была неправда… На седьмом месяце — а сейчас ноябрь… Почему-то не мог посчитать — и начал загибать в кармане пальцы, как в детстве, когда мама учила узнавать по суставам на кулачке, какой месяц длинный, а какой короткий: май, июнь, июль, август…

— Не помню, — смущенно прошелестел учитель. — Не присматривался, напуган был…

Был напуган — а все равно после этого пошел за мной по городу, чтоб предупредить; боялся, прятался — но шел… Адриан почувствовал комок в горле. Хотелось пожать этому человеку руку, но он не смел, мешала многолетняя подпольщицкая привычка: руки не подавать.

— Как вы определили, что она была на седьмом месяце?

— Не знаю… Может, и на восьмом… Так, на глаз, — у меня у самого жена недавно родила…

— Поздравляю, — машинально сказал Адриан — и только потом понял услышанное: у этого человека есть ребенок. — Мальчик? — спросил зачем-то: так, словно у него не было сил отойти, словно что-то его удерживало возле этого человека — какая-то последняя надежда или обещание, какое-то задержавшееся известие. — Или девочка?

— Мальчик, — засиял в полумраке учитель, — козачина, три кило пятьсот! Это уже второго Бог дал, старшему два года исполнилось на Покрова…