Монахиня_ Племянник Рамо_Жак-фаталист и его Хозяин - Дени Дидро

мирские доходы духовенства были в беспорядке, религиозные обязанности находились в забвении, службы отправлялись без должной пристойности, свободные помещения были заняты распутными школярами. Отец Гудсон обратил этих янсенистов в правую веру или вовсе удалил их из обители, взял в свои руки учение, наладил доходы, восстановил дисциплину, изгнал беспутных школяров, ввел порядок и пристойность в отправление богослужений — и превратил свою общину в одну из самых примерных. Гудсон применял строгости к другим, но не к себе; он был не так глуп, чтобы нести то железное ярмо, которое наложил на подчиненных; за это они питали к Гудсону скрытую, а потому особенно сильную и опасную злобу. Всякий был ему враг и соглядатай; всякий исподтишка старался проникнуть за завесу его поведения; всякий вел счет его тайным распутствам; всякий хотел его погубить: он не мог сделать шагу, чтобы за ним не следили; он не успевал завести любовную связь, как о ней уже знали.

Аббату ордена был отведен дом, прилегавший к монастырю. В доме имелись две двери: одна выходила на улицу, другая вела в обитель. Гудсон взломал замки этих дверей; аббатство превратилось в арену его ночных оргий, а постель аббата — в ложе его развлечений. С наступлением ночи он самолично впускал через наружную дверь в апартаменты аббата женщин всякого звания: там устраивались изысканные ужины. У Гудсона была исповедальня, и он совратил всех тех из своих прихожанок, кто своей внешностью этого заслуживал. Среди них была одна премиленькая кондитерша, славившаяся в околотке своим кокетством и чарами; Гудсон, не имевший возможности ходить к ней, запер ее в своем серале. Этот своеобразный способ увода не преминул возбудить подозрение у родных и у супруга. Они направились к нему. Гудсон растерялся. Но в то время как эти люди излагали ему свою беду, зазвонил колокол: было шесть часов вечера; Гудсон приказывает им умолкнуть, обнажает голову, встает, осеняет себя крестным знамением и произносит прочувственным и проникновенным голосом: «Angelus Domini nuntiavit Mariae»[20]. И вот отец и братья кондитерши, смущенные своим подозрением, говорят супругу, спускаясь с лестницы: «Сын мой, вы дурак!..», «Брат мой, как вам не стыдно? Человек, который читает Angelus, — да ведь это же святой!».

Однажды зимой, когда Гудсон возвращался под вечер в монастырь, к нему пристала одна из тех особ, что ловят всех прохожих; она показалась ему хорошенькой, он последовал за ней; но не успели они войти, как дозор — тут как тут. Такая неудача погубила бы всякого другого; но Гудсон был человек с головой и благодаря этому происшествию снискал благоволение и покровительство начальника полиции. Представ перед ним, он сказал следующее:

«Меня зовут Гудсон; я настоятель обители. Когда я в нее вступил, там царил полный беспорядок: ни наук, ни дисциплины, ни благонравия; службой пренебрегали до непристойности; расстройство дел грозило разорением в скором будущем. Я все восстановил; но я человек и предпочел обратиться к совращенной женщине, нежели к порядочной. А теперь можете располагать мною по своему усмотрению…»

Начальник полиции посоветовал ему впредь быть осмотрительнее, обещал сохранить в тайне это происшествие и выразил желание познакомиться с ним поближе.

Тем временем окружавшие его враги послали, каждый со своей стороны, генералу ордена донесения, в которых излагали все, что знали о дурном поведении Гудсона. Сопоставление этих донесений усилило их значение. Генерал был янсенистом, а потому был не прочь отомстить за преследования, которым Гудсон подверг его единомышленников. Он с удовольствием распространил бы на всю секту обвинение в разврате, падавшее на защитника буллы{163} и распущенной морали. Вследствие этого он передал донесения о разных поступках и повадках Гудсона в руки двух официалов, которых отправил с тайным поручением расследовать и юридически засвидетельствовать его поведение; при этом он наказал им соблюдать в этом деле исключительную осмотрительность как единственное средство внезапно уличить виновного и лишить его покровительства двора и епископа Мирепуаского{164}, в глазах которого янсенизм был величайшим грехом, а подчинение булле Unigenitus — первейшей добродетелью. Мой секретарь Ришар был одним из этих двух официалов.

И вот оба они уезжают из епископского подворья, останавливаются у Гудсона и келейно приступают к расследованию. Вскоре им удается составить такой длинный список прегрешений, что его хватило бы для заключения in расе[21] пятидесяти монахов. Пребывание там обоих официалов тянулось долго, но действовали они так ловко, что ничего не вышло наружу. Гудсон, несмотря на всю свою предусмотрительность, был близок к гибели, о которой ничего не подозревал. Тем не менее недостаточное уважение, оказанное ему приезжими, тайна их появления, их приходы и уходы, то вместе, то порознь, частые совещания с другими монахами, лица, которых они навещали и которые навещали их, возбудили в нем сомнения. Он стал следить за ними и лично, и через других; вскоре их миссия стала для него очевидной. Нисколько не смутившись, он старательно занялся изысканием способа не столько избежать угрожавшей ему беды, сколько навлечь беду на головы обоих официалов; и вот удивительная уловка, к которой он прибегнул.

Незадолго перед тем он совратил молодую девушку, которую укрывал в маленькой квартире Сен-Медарского квартала. Явившись туда, он обратился к ней со следующей речью:

«Дитя мое, все обнаружено, мы погибли; не пройдет и недели, как вас заточат, а что будет со мной, право, не знаю. Не отчаивайтесь, не печальтесь; поборите свою тревогу. Выслушайте меня и сделайте то, что я вам скажу, сделайте это как следует, а я позабочусь об остальном. Завтра я уезжаю за город. Во время моего отсутствия сходите к двум монахам, которых я вам назову. (И он назвал ей обоих официалов.) Попросите разрешения переговорить с ними тайно. Придя к ним, бросьтесь на колени, молите о помощи, взывайте к чувству справедливости, просите их содействия перед генералом, на которого они, как вам известно, имеют большое влияние, плачьте, рыдайте, рвите на себе волосы, расскажите им всю нашу историю, и расскажите таким образом, чтобы вызвать в них жалость к вам и отвращение ко мне».

«Как, сударь! Рассказать им?..»

«Да, вы расскажете, кто вы, из какой семьи, как я совратил вас на исповеди, как похитил у родителей и скрыл в этом доме. Вы скажете, что, отняв у вас честь и введя вас в грех, я бросил вас в нищете и вы не знаете, как быть дальше».

«Помилуйте, отец мой…»

«Исполните то, что я вам сказал, и то, что мне остается еще сказать, или приготовьтесь к своей и моей гибели. Эти двое монахов не преминут отнестись к вам с сочувствием, заверить вас в своем содействии и попросить второго свидания, на которое вы должны дать согласие. Они осведомятся о вас и о ваших родных, а так как вы расскажете им одну только правду, то у них не возникнет никаких подозрений. После первого и второго свидания я сообщу вам, как надо поступить на третьем. Постарайтесь только хорошо сыграть свою роль».

Все произошло так, как задумал Гудсон. Он предпринял вторую поездку. Официалы известили об этом молодую девушку; она снова зашла в обитель. Они попросили ее повторить свою печальную историю. Пока она рассказывала ее одному, другой записывал в записной книжке. Они сожалели о ее судьбе, сообщали ей о горе ее родителей, которое было далеко не притворным, и обещали полную безопасность ей и быструю кару соблазнителю, но при условии, что она подпишет свое разоблачение. Это, казалось, возмутило ее; они стали настаивать, и она согласилась. Оставалось только установить день и час для составления показания, что требовало подходящего времени и места… «Здесь невозможно: приор может вернуться и меня заметить…» Девушка и официалы расстались, предоставив друг другу время, чтобы уладить эти детали.

В тот же день Гудсон узнал обо всем, что случилось. Он был в восторге: близится момент его торжества; скоро он покажет этим молокососам, с кем они имеют дело!

«Возьмите перо, — сказал он девушке, — и назначьте им свидание в месте, которое я укажу. Я уверен, что они найдут его подходящим. Это — приличный дом, и занимающая его женщина пользуется среди соседей и жильцов наилучшей репутацией».

Женщина эта, однако, принадлежала к числу тех тайных интриганок, притворяющихся святошами, которые втираются в самые достойные семьи, прибегают к елейному, сердечному, вкрадчивому тону и обманывают доверие матерей и дочерей, чтобы сбить их с пути добродетели. Гудсон пользовался ею для этой цели, она была его сводней. Посвятил ли он ее в свою тайну или нет — сказать не могу.

Действительно, оба посланца генерала согласились на свидание. И вот они в обществе молодой девушки. Посредница удаляется. Приступают к составлению нужного им акта, как вдруг в доме поднимается страшный шум.