Тень друга. Ветер на перекрестке - Александр Кривицкий

Образ мышления поколения — решающая категория мировой истории. Гельмут Шмит, когда он был канцлером ФРГ, сказал однажды в бундестаге, что он принадлежит к поколению, на которое отложил отпечаток опыт второй мировой войны. Из этого опыта канцлер сделал далее именно тот вывод, что зафиксирован в совместной с советской стороной декларации, подписанной в Бонне. Речь идет о стремлении к тому, «чтобы добрососедство и сотрудничество могло стать надежным достоянием также и будущих поколений».

Каков же вывод генерала Тандески? Как же все-таки понимать монолог об опыте и философии «его» поколения? То ли оно, увидев лишь поражения, возненавидело войну и хочет не конфронтации, а сокращения вооружений, разрядки, то ли, наоборот, идея реванша по может не быть близкой тем, кто томим яростным желанием побед. Хотелось бы получить разъяснения, И я говорю:

— Вот в свете ваших мыслей и воспоминаний — как выглядит проблема создания нейтронной бомбы?

А сам думаю: неужели после лирического излияния генерал, как это сейчас принято у западногерманских военных, сошлется на американцев и сделает вид, будто бундесвер но интересуется нейтронной бомбой? Увы, так и есть!

— Бомба — дело американцев.

— Вас это не интересует?

— Нет! ФРГ отказалось от ядерного оружия.

— А НАТО?

— Нет, разумеется.

— Но вы входите в НАТО и играете там существенную роль.

Генерал, потупив глаза, скромно молчит.

Между тем хорошо известно, что бундесвер представляет собой половину сил, подчиненных командованию НАТО в центральной зоне Европы. Западногерманские танки «Леопард-1» и «Леопард-2», по оценке американского журнала «Тайм», — «лучшие танки на Западе». Генеральный секретарь НАТО Йозеф Лунс считает бундесвер в смысле его организации «боевой силой, но имеющей равных ».

Пока я перебираю в памяти эти факты, генерал встает, подходит за моей спиной к стене и говорит:

— Я вам хочу кое-что сказать о проблемах нашей безопасности, — он тычет указкой в карту с надписью «Федеративная Республика Германия». — Наше положение в Европе...

— Простите, господин генерал, — вежливо перебиваю я, — на этой карте немецкое суверенное государство ГДР включено в состав ФРГ.

Долгая пауза. Затем:

— Нет, мы не имели в виду... Здесь, наверно, есть пограничная линия, сейчас мы ее найдем...

Возня у карты. Наконец Лер раздраженно водит пальцем по какой-то голубенькой линии вдоль рубежа ГДР. Зачем же помещать территорию другого государства на карту своего? Непонятно. Приглядевшись внимательнее, замечаю, что такой же голубенькой линией разделены и земли внутри ФРГ. Ах, вот оно что! Значит, никакая это не межгосударственная граница.

— Вы просто включили ГДР в состав своих земель?

Наступает пауза, еще более длительная. Конфуз полный.

— Итак, — прерываю я молчание, — что же вы можете сказать о нейтронной бомбе?

И слышу невероятный ответ:

— Нейтронная бомба даст возможность спокойно обсудить проблемы разоружения.

И тут я начинаю пристально всматриваться в моего собеседника. Его очертания расплываются, становятся зыбкими; внезапно вагонная сказка и утренние видения сливаются в пестром хороводе, и я вижу перед собой вострозубого Щелкунчика, а на экране сознания проносится титр: «Сочетание реального с фантастическим, действительного со сказочным — коренной принцип поэтики Гофмана».

Тут в нашу беседу с генералом вмешался чей-то голос. Кажется, это мальчик Фриц с гофмановской страницы. Я явственно услышал: «Послушай-ка, крестный! Что верно, то верно: ты отлично вставил зубы Щелкунчику, и челюсть тоже уже не шатается, но почему у него нет сабли? Почему ты не повязал ему саблю?.. Но я помогу ему. Только вчера я уволил с пенсией старого кирасирского полковника, и значит, его прекрасная острая сабля ему не нужна».

И что же там произошло дальше? Упомянутый полковник проживал на выдаваемую ему Фрицем пенсию в дальнем углу на третьей полке. Фриц достал его оттуда, отвязал и впрямь щегольскую саблю и надел ее на Щелкунчика. Да, так оно и было в сказке Гофмана.

Но теперь ему сабли мало. Щелкунчик не возражал бы иметь в своей комнате, на «третьей полке», скажем и нейтронную бомбу. И я спрашиваю:

— Вы полагаете, нейтронная бомба — вестник спокойствия?

— Дело в том, — говорит генерал, — что СССР обладает подавляющей силой, и проблему нейтронной бомбы нужно обсуждать, увязывая ее со всем комплексом вооружений.

— Но о какой подавляющей силе вы говорите, если американцы — еще Киссинджер и Форд, а потом Вэнс и Картер не раз заявляли о балансе равновесия вооруженных сил у США и СССР?

— У американцев и у вас, может быть, и есть равновесие, но на европейском театре... — генерал не добавляет: «военных действий», — другое положение.

— Господин генерал, можно ли сделать из вашего заявления тот вывод, что нейтронная бомба нужна вам, что бундесвер поддерживает американские хлопоты о ней?

Подполковник Лер, как наблюдательная вышка, громоздится над нами. Он все время досадливо морщится и как бы желает что-то подсказать генералу. Тот предпочитает управляться сам и отвечает:

— Но каждое государство имеет право на безопасность. Вы это признаете?

— Конечно!

— Ну так вот, если сейчас даже существует равновесие в вооружении, то ведь нужно брать явления в их развитии, рассматривать их в движущемся процессе. Ваши вооружения будут расти.

— По ведь пока что за стол переговоров не мы, а вы сажаете нейтронную бомбу.

— Это но мы, а американцы, — снова говорит генерал и повторяет: — Здесь, в Европе, у вас превосходство, особенно в танках.

— Господин генерал, ведь это не так. Вы — человек военный и прекрасно понимаете, что паритет не предполагает абсолютного сходства. Важен «общий потолок». Но если допустить, вопреки твердым фактам, что вы правы, допустить только на минуту, то на что вы могли бы жаловаться? Вступив в НАТО, вы взяли на себя глобальные обязательства. И вы знаете истину, известную всем полководцам, от Цезаря или, если хотите, от Фридриха II до маршала Жукова: нельзя быть одинаково сильным всюду. Разве американцы предпочли бы, чтоб мы были сильнее в другом месте? Последний мой вопрос, как вы понимаете, не более чем «игра ума» в ответ на ваши утверждения о нашем превосходстве. На деле же именно НАТО ищет не равновесия, но военного превосходства в Европе. Иначе не буксовали бы столь длительный срок переговоры в Вене. И, по-моему, все это вы очень хорошо знаете.

Моя реплика остается без ответа. Генерал выдвигает и задвигает один из ящиков стола, будто хочет извлечь оттуда необходимые аргументы. Чуть обернувшись, я замечаю, как подполковник Лер мгновенно натягивает на лицо свою уксусную улыбку. Майор в углу что-то неотрывно строчит в своем блокноте.