Стальная хватка империи - Васильев Сергей Александрович

Рассмотрим еще один пример. Древний Египет. Мы называем его рабовладельческим. Но любой серьезный египтолог вам скажет, что в Древнем Египте практически не было рабов, и устройство его (только не надо смеяться) ближе всего к государственному капитализму. Земля, главное средство производства, принадлежала государству в лице царя-фараона и распределялась между жрецами по жребию, с периодическими переделами. Государственные служащие, крестьяне и ремесленники – вот весь классовый состав египетского общества. Оно просуществовало мирно и счастливо почти тысячу лет, пока его не захватили римляне.

Такие вот парадоксы общественных формаций знает реальная история, а вся ее подгонка под теорию классовой борьбы является откровенной профанацией.

– И по какой же тогда причине канули в Лету такие прогрессивные, с вашей точки зрения, государства?

– Абсолютно правильный вопрос, Петр Алексеевич! Император считает, что государства гибнут из-за неспособности элиты нести тяготы государственной службы. Деградация служивого сословия до состояния полной неконкурентоспособности порождает паралич власти, вследствие чего властная конструкция рушится.

– Это естественно, – победно улыбнулся Кропоткин. – Мы требуем от столоначальников заботы о посторонних для них людях. А каким образом, простите, если они совершенно не зависят от тех, о ком должны заботиться? Продвижение чиновника вверх по служебной лестнице, его награды и, наоборот, порицание, вплоть до низвержения в небытие – это привилегия вышестоящего начальства, а не тех, чьи интересы он якобы должен блюсти.

– Значит, нужны чистки! – резко высказался Врангель. – Жестокие и скорые. Как прошлым летом, когда военно-полевые суды пресекали попытки спекуляции и вывоза хлеба во время неурожая. Надзирать и карать!

– Никаким надзором эту задачку не решишь, – парировал Кропоткин. – Надзор – это тоже чиновники. И за ними нужен контроль. А над контролем – спецнадзор, а над спецнадзором – спецконтроль… И так до бесконечности.

– А вот тут я согласен с Петром Алексеевичем, – кивнул Ипатьев. – Система, которой требуются бесконечные чистки, нежизнеспособна. Нужно решать проблему отбора в дворянство… Ну хорошо, не нравится дворянство, назовите как-то по-другому социальную группу, влияющую на государственные решения. Независимо от названия, все равно потребуется ответить на вопрос: кто и зачем туда стремится? Если это вопрос привилегий, то деградация неизбежна.

– Деградация неизбежна в любом случае, если мы говорим о профессиональных столоначальниках, – настаивал на своем видный теоретик анархизма. – Посмотрите внимательно. Большинству тех, кто при власти, хорошо при любой власти, и надо быть идиотом, чтобы отдавать свою страну кучке бюрократов в надежде, что все они будут заботиться о ней, как о своей матери. Заботиться они, конечно, будут, но только о собственной заднице: она ближе и роднее. Особенно под лозунгом «Воруем вместе». Воровать и защищать свои привилегии различными иммунитетами – вот то, что лучше всего получается у бюрократов. И случится как всегда: чем больше неприкасаемых, тем хуже работают государственные механизмы. Особенно в России, стране огромных возможностей для злоупотреблений.

– Уважаемый Петр Алексеевич, – невольно улыбнулся Менделеев, – мы все знакомы с вашей теорией анархо-коммунизма. Я даже скажу больше: такой строй, без чиновников и сословий, уже существовал в истории человечества, когда Адам пахал, а Ева ткала. И вот сами видите, что из этого вышло.

Менделеев сделал эффектный жест, приглашая собеседников оглянуться и подтвердить несовершенство окружающего мира.

– И какой же выход из замкнутого круга предлагаете вы? – сварливо спросил Кропоткин. – Коллективное управление? Опять элита? А это кто? Самые просвещенные? Но нужны не просто знания, а знания на фундаменте нравственности. Знания без нравственности приводят к цинизму. Тогда где и как искать этот круг избранных?

– Пожалуй, я знаю человека, который лучше меня ответит на этот вопрос, – загадочно улыбнулся Врангель, вглядываясь поверх голов куда-то в зал. – Прошу простить меня… Одну минуту…

– Я не столь категоричен в отношении государственных служащих, как вы, Петр Алексеевич, – обратился к Кропоткину Ипатьев, – и уверен, народ простит им очень многое, но не обманутые ожидания. Все, кроме несправедливости. А справедливость торжествует не тогда, когда всем поровну, а когда по заслугам. Нет у русских и никогда не будет зависти к материальному достатку и привилегиям талантов и тружеников. И властные полномочия никогда не будут предметом иронии, если они уравновешиваются личным талантом и самоотверженностью, ответственностью за результат управления, в конце концов… Хотя лучше всего про это вам расскажет тот, кого ведет к нам барон…

– Петр?

– Петро?

Вельяминов и Кропоткин разглядывали друг друга, будто давно потерянную вещь, отыскавшуюся в самом неожиданном месте, когда про нее все и думать забыли.

– Ты все-таки решил вернуться в немытую Россию из просвещенной Европы?

– Ты тоже решил вернуться в безбожную Москву из добровольной ссылки, из тмутаракани?

– Меня пригласили, Петя.

– Так и меня, Петро, тоже пригласили. Сказали, что время собирать камни…

– И ты готов их собирать?

– Теперь, когда встретил здесь тебя, буду считать это своим долгом…

– Господа, вы знакомы? – с удивлением произнес Врангель.

– Более чем… – странно улыбнулся Кропоткин. – Мы делили походный котелок и палатку во время Олекминско-Витимской экспедиции Восточно-Сибирского отделения Императорского русского географического общества…

– Во время которой ты заклеймил меня как ретрограда и религиозного фанатика…

– А ты меня как карбонария и разрушителя устоев…

– Господа, – решил вмешаться Ипатьев, – предлагаю обмен воспоминаниями старых знакомцев перенести на более позднее время, тем более что в нашем управлении император, словно специально, собирает политических противников, которым всегда есть что сказать друг другу. Но мы хотели услышать сегодня другое…

– Да, будьте добры, – обратился Врангель к Вельяминову, – расскажите, пожалуйста, про реформу государственного управления, в которой вы принимаете такое непосредственное и деятельное участие.

– Вообще-то я буду подробно говорить о ней в своем докладе, – проговорил Вельяминов, не отрывая взгляда от Кропоткина.

– Не беда, – вставил свое слово Менделеев, – это настолько важный вопрос, что мы готовы выслушать вас дважды…

– А для вас это будет что-то вроде репетиции, – добавил Ипатьев.

– Ты вот что, Петро, не тушуйся и не жди от меня никакого подвоха, – абсолютно серьезным тоном вдруг произнес Кропоткин. – Я же прекрасно понимаю, что его величество собрал нас вместе не для выяснения, кто прав, а для того, чтобы такие, как мы, разойдясь по разные стороны баррикад, в запале не разорвали на куски Россию.

– И то верно, – натужно улыбнулся Вельяминов, – Отечество и его благополучие поважнее наших амбиций. А с реформой все просто и сложно одновременно. Император уверен, что право законодательной инициативы могут иметь только те, кто готов нести уголовную ответственность за свои предвыборные обещания. Не уверен – не обещай. Пообещал – расшибись в лепешку, но сделай. Не смог – посиди подумай, почему не получилось.

– И сколько надо сидеть и думать в случае провала?

– Были различные предложения, пока остановились на зеркальном варианте: время, проведенное в кресле законодателя в случае невыполнения предвыборных обещаний, должно соответствовать времени последующего заключения…

– Кхм… Предполагаю некоторые трудности в формировании законодательного собрания…

– Россия – слишком бедная страна, чтобы позволить себе парламент из сказочников и прохиндеев. Нам не подойдут традиции западного парламентаризма с безбожным надувательством избирателей и безудержным грабежом колоний…

– Мне даже страшно предположить, что же тогда вы собираетесь делать с прохиндеями-столоначальниками?