Рабы Парижа - Эмиль Габорио

Ее письмо вернулось нераспечатанным.

Такая же участь постигла и второе.

Третье вернулось в другом конверте.

Диана с трепетом распечатала его — и прочла двенадцать слов, написанных рукой герцога де Шандоса поперек ее просьбы: "Орудия пытки, приготовленные вами для меня, теперь обратились против вас. Бог справедлив".

Подписи не было.

Диана обезумела от страха.

Она поняла, что Провидение вынесло ей приговор устами человека, чью жизнь она превратила в ад.

Впервые ее мучила совесть.

Она молилась и плакала.

Она просила Бога о чуде, которое вычеркнуло бы из ее судьбы совершенные когда-то преступления.

Поздно раскаявшаяся грешница забыла, что даже Бог не властен изменить прошлое.

Боясь, что разоблачение придет со стороны и станет оттого еще ужаснее, несчастная графиня де Мюсидан сама призналась во всем мужу и сообщила, чего требуют от нее шантажисты.

Конечно, Диана передавала содержание писем, с присущей ей ловкостью мешая правду с ложью.

Но она не смогла совершенно скрыть от графа свою причастность к смерти старого де Шандоса и Жоржа де Круазеноа.

Октавий де Мюсидан в оцепенении смотрел на жену и слушал ее страшные откровения.

Он недоумевал, как под такой прекрасной внешностью может скрываться настолько испорченная душа.

Граф вспомнил Совенбург.

Какой чистой, неземной, почти святой казалась ему тогда невеста!

А она в те самые дни была вдохновительницей и соучастницей отцеубийства…

Но еще больше потрясла Октавия другая мысль. Он знал, что до замужества Диана был любовницей Норберта де Шандоса. Но она, оказывается, продолжала оставаться его любовницей и после свадьбы!

Графиня отрицала это так убедительно, как умела только она.

И все же, после всех ее признаний, Октавий жене не поверил.

Как только Диана умолкла, граф встал и, пошатываясь, вышел.

Оба они считали больную Сабину спящей.

Но девушка, лежавшая в соседней комнате, все слышала.

Сначала она думала, что это бред или страшный сон, однако вскоре убедилась, что слух ее не обманывает.

Многие фразы Сабина расслышала плохо, но общий смысл она поняла верно.

Яснее всего был конец долгой исповеди ее матери.

Преступления графини станут известны всем, если ее дочь не выйдет замуж за какого-то Генриха де Круазеноа, чье имя было девушке незнакомо.

Всю ночь Сабина не сомкнула глаз, дрожа от нервного напряжения и обливаясь холодным потом.

К утру она решилась принести себя в жертву.

Сабина хотела написать Андре прощальное письмо, но тело ее не вынесло душевной пытки и к девушке снова вернулась отступившая было горячка.

Письмо было написано пару дней спустя и побудило влюбленного художника вступить в неравную борьбу с Генрихом.

Затем, опасаясь, как бы отец в отчаянии не прибегнул к какой-нибудь крайности, девушка призналась ему в том, что ей все известно.

— Вы хотели, чтобы я стала женой де Брюле, — сказала она, — но я никогда не любила его…

И это была правда.

— Поэтому я могу выйти замуж за де Круазеноа, ничего от этого не теряя, — закончила Сабина.

И это была святая ложь.

Поверил ли ей граф?

Без сомнения, нет.

Впрочем, это не имело значения.

Для Октавия де Мюсидана было нестерпимым унижением допустить даже мысль о том, что дочь станет выкупом за его честь.

Между тем дни проходили за днями, а шантажисты больше не появлялись.

Диана уже начала надеяться.

"Не забыли ли они нас? — думала она. — Не посадили ли их в тюрьму за какое-нибудь преступление?"

Нет, их не забыли.

Просто Батист Маскаро был некоторое время слишком занят подготовкой грандиозного спектакля, в ходе которого должно было состояться признание сына Монлуи наследником де Шандоса.

…Однажды в вестибюль особняка графов де Мюсиданов вошел старик в лохмотьях и попросил доложить о себе.

Это был папаша Тантен.

Нельзя сказать, чтобы он был нищим. Просто у него было твердое правило: не одежда красит человека, а человек одежду.

По этому поводу у него были постоянные споры со щеголеватым Бомаршефом.

Тантен говорил, что дорожит своим рубищем не меньше, чем телом.

Он был убежден, что, сменив одежду, изменится как личность.

— Вы называете мой костюм лохмотьями? Пусть будет так. Но я знаю, каков я в них. А себя, одетого в ваш сюртук, я не знаю, — говаривал Тантен респектабельному доктору Ортебизу.

Надо, впрочем, отдать ему должное: идя с визитом к графу, старик смазал свои истоптанные сапоги и вытрусил пыль из того, что называл костюмом.

Когда живописная фигура папаши Тантена возникла на пороге графского особняка, слуги покатились со смеху.

На просьбу старика доложить о его приходе ему ответили, что де Мюсиданы в отъезде и вернутся не раньше, чем через сто лет.

Насмешка нисколько не смутила добродушного Тантена.

Он робко повторил свою просьбу, пояснив, что пришел по поручению своего хозяина, комиссионера с улицы Монторгейль.

Ему посоветовали вернуться на эту улицу и передать привет своему хозяину.

Тогда папаша Тантен вытащил из прорехи, заменявшей ему карман, визитную карточку Батиста Маскаро.

Камердинер Флористан слыхал, как господа не раз с беспокойством произносили это имя.

Он взял карточку и пошел по парадной лестнице на второй этаж.

Господа только что сели завтракать.

Когда граф прочитал имя Маскаро, у него кусок застрял в горле.

— Проводите этого человека в библиотеку и скажите, что я выйду к нему после завтрака.

Флористан удалился.

Октавий передал карточку жене и сказал:

— Посмотрите!

Графиня была бледна, как смерть.

— Я догадалась, — прошептала она и опустила голову.

— Отсрочка кончена, — с отчаянием произнес Октавий. — Вот этот клочок картона — наш приговор…

Он вскочил и так яростно ударил кулаком по столу, что многое из посуды опрокинулось или упало на пол.

— Я не могу ничего сделать против этих подлецов! — вскричал граф. — Я оскорблен, раздавлен — и вынужден молчать!

Он упал на стул и заплакал, закрыв лицо руками.

Диана встала перед ним на колени.

— Прости, Октавий! — молила она. — Я одна виновата, почему же не я одна наказана? Где же Твоя справедливость, Господи?

Граф указал жене на дочь.

— А Сабина? Я должен отдать ее одному из этих грязных негодяев! Жертвовать дочерью ради спасения чести — это ли не самое худшее бесчестье?

Мадемуазель де Мюсидан твердо решила, что будет жить ровно столько, сколько необходимо, чтобы выручить из беды родителей.

Она будет женой Генриха де Круазеноа лишь до той минуты, пока он не отдаст в обмен на ее тело бумаги, содержащие страшные тайны матери.

После этого душа ее отойдет к Богу, раз уж ей не суждено соединиться с Андре на земле.

— Я думаю, что маркиз де Круазеноа может оказаться очень хорошим мужем, — сказала она.

— Спасибо, дорогая Сабина! — сказал несчастный граф.

Он взял себя в руки, встал и проговорил довольно уверенным голосом:

— Придется дать согласие, хотя бы для виду. Предоставим все случаю. Подождем. Если же судьба от нас отвернется, то я знаю, что надо будет сделать в ратуше, чтобы предотвратить несчастье.

Граф де Мюсидан поцеловал дочь и решительным шагом направился в библиотеку.

Диана рыдала.

Папаша Тантен нисколько не обиделся на то, что его заставили ждать.

Старик неторопливо и как-то по-хозяйски прогуливался по графской библиотеке, куда его проводил Флористан.

Внимание оборванца привлекали то резные кресла, то книги в тисненных золотом кожаных переплетах, то прекрасные статуэтки на столе.

— Истинно аристократическая роскошь, — подвел он итог своих наблюдений, усаживаясь на мягкий диван и небрежно закидывая ногу за ногу. — Редкостное сочетание красоты и уюта. Приятно будет приезжать сюда в гости к Генриху! А я устрою подобное гнездышко для красавицы Флавии, когда ее мужем станет маркиз Поль де Шандос.

Где-то недалеко хлопнула дверь.

Послышались быстрые мужские шаги.

Старик умолк и поспешно встал с дивана.

В библиотеку вошел хозяин, граф Октавий де Мюсидан.

Папаша Тантен низко поклонился ему, прижав к груди измятую шляпу.

— Ваш покорнейший слуга, ваше сиятельство, — продребезжал он фальцетом.

Граф замер от неожиданности, увидев вместо богатого комиссионера какое-то жалкое пугало.

— Это вы передали мне визитную карточку? — спросил он.

— Да, господин граф.

— Но она явно не ваша.

— Я — не господин Маскаро, я — его служащий. Меня зовут Тантен, Адриан Тантен. Господин мой, надеюсь, простит меня за то, что я осмелился воспользоваться его почтенным именем. Ведь иначе я не смог бы увидеться с вашим сиятельством и выполнить его поручение.