России верные сыны - Лев Никулин

…Девятнадцать дней длилось пребывание императора Александра Павловича на острове. 26 июня 1814 года он покинул берега Англии. 29 июня был возобновлен союз четырех держав — России, Англии, Пруссии и Австрии, но государь сам не верит в прочность сего союза. Государь покинул Лондон, почти не скрывая своего недовольства союзниками. Из Дувра император направился в Кале, оттуда в Бельгию, Голландию, далее в Брухзаль, где его ожидала императрица.

Аракчеев не поехал в Англию, он лечился на водах, и государь позвал его к себе в Аахен…»

Можайский, разумеется, не знал того, что Александр звал к себе Аракчеева, надеясь на «пособие в многотрудных обязанностях» «верного навек друга». С верным другом Александр вел душеспасительные беседы, и ни слова не было сказано об «очаге оппозиции», который царь собирался основать в России.

Александр путешествовал инкогнито. Немецкие и английские газеты сообщали, что «государственной службы генерал Романов» после одного года и шести месяцев пребывания за границей направился в свою столицу Санкт-Петербург.

Все же Семен Романович Воронцов, заботясь оставить по себе «добрую память» в потомстве, просил аудиенции у царя.

Перед аудиенцией он долго обсуждал с Касаткиным, о чем вести речь. Решил говорить смело и всю правду об англичанах, о союзниках. Беседа должна была опровергнуть толки о тайном англоманстве Семена Романовича, о чем говорилось не раз в кружке великой княгини Екатерины Павловны.

До аудиенции Семен Романович видел Александра на приемах и раутах в Сент-Джемском дворце; Александр выказывал ему свое благоволение, но Воронцов этим не обольщался: он знал натуру императора. Благоволение он приписывал тому, что в действительности ему не нужны царские милости, что он стар, живет вдалеке от двора, на чужбине.

Александр беседовал с Воронцовым перед балом у принца Уэльского; он был в мундире конной гвардии, с орденом Подвязки, при шпаге, — по всему было видно, что аудиенция будет недолгой.

Более десяти лет Воронцов не видел Александра. Перед ним стоял человек, близкий к сорока годам, с ранней полнотой, которая придавала женственность его фигуре. В лице его была та смена выражений — благосклонности, равнодушия, мечтательности, скуки, грусти и веселья, которая смущала художников, рисовавших с него портреты. Выражение лица беспрестанно и почти мгновенно менялось, так что собеседник не мог никак понять, с какими чувствами слушает его Александр, и уходил от него в тревоге и недоумении.

Во всем облике Александра была величественная важность; он сохранял ее даже в кругу своих близких и, всегда наблюдая за собой, умел быть любезным и приятным собеседником. Но Воронцов приметил и нечто новое: совершенно исчезла врожденная застенчивость молодых лет, появилась уверенность в себе, в каждом своем поступке, появились повелительные жесты и твердость в голосе. Это пришло после его триумфа в Париже, где льстецы называли его королем королей, умиротворителем вселенной. Воронцов приметил эту черту еще на первом приеме у лорд-мэра.

Он начал давно приготовленной фразой:

— Великая благодарность вам, государь, что среди важнейших дел государственных вы благоволили выслушать старого человека, послужившего вам и отечеству. Я свидетель многих славных дел века минувшего и счастлив, что, как никогда доселе, сияет ныне слава державы российской…

Александр с важностью наклонил голову: начало ему понравилось.

— Велико могущество России, но слава сия и могущество рождают зависть у врагов наших, рождают зависть и у тех, кто еще недавно вместе с нами обнажал меч против Бонапарта…

Далее Воронцов заговорил о традициях политики английской, о том, что это островное государство не терпит возвышения другой державы и оттого были многолетние войны с Францией и война с Испанией, которая кончилась падением и разорением Империи Карла V.

Он говорил о том, что после Людовика XIV разоренная и ослабленная дурным управлением Франция не была опасна Британии и только после революции, когда конвент создал сильную армию, а «детище мятежа» Бонапарт — свою империю, Британия увидела во Франции опаснейшего врага и «сокрушила его оружием России».

— Ваш покойный родитель начал войну с Наполеоном, русское оружие было увенчано славой, — и что же? Гофкригсрат австрийский был более обеспокоен победами великого Суворова, чем войной с Наполеоном. Ваш родитель принужден был искать союза с Бонапартом, чтобы наказать своих недостойных союзников.

Упоминание о Павле I немного обеспокоило Александра, однако когда Воронцов умолк, он сказал: «Продолжайте», — и глаза его остановились на портрете, висевшем прямо против окна. По странной случайности, в гостиной посольства висели два портрета — Екатерины и Павла. Художнику удалось передать взгляд Павла — тревожный и яростный, его застывшую, схожую с гримасой улыбку, какая бывала у Павла перед страшным припадком гнева.

Александр отвернулся.

— Упрекали императора Павла Петровича, говорили, что, увлеченный духом рыцарства, духом латинства, он возложил на себя крест мальтийских рыцарей. Но Мальта была не только символом древней доблести. Этот остров — опора в Средиземном море, он нужен был Бонапарту против действий британского флота. Император Павел хотел, чтобы орден рыцарей мальтийских сохранил независимость сего клочка земли. Что же мы видим? Ныне этот остров — опора в Средиземном море — в руках у Англии… и она не выпустит его из своих рук.

…Ревниво следят островитяне за усилением нашей державы. На Западе, на Востоке — всюду чувствует русский их руку и руку Австрии, которая на Востоке с ними заодно. Разве не они подстрекали турецкого султана на войну с нами? Едва только наши войска начинают грозить туркам, едва только наш авангард покажется на берегах Дуная, к радости братьев наших славян, — чуть не вся Европа поднимается на нас. Когда храбрый Валериан Зубов вел наше доблестное войско по берегам Каспийского моря, мне было горько видеть интриги и слышать прямые угрозы России от англичан.

Подстрекают они шаха на войну с нами, для того чтобы отвлечь его от своих индийских владений… Простите, государь, но кажется мне — более всего занимаются интересами других стран, чем собственной страной. Стоит ли приносить жертвы ради Пруссии, которая жаждет непомерно увеличиться? Не следует ли нам позаботиться о том, чтобы мы имели естественные границы на западе?.. Вы, государь, заботитесь о том, чтобы сохранить сильную Францию, дабы иметь в ней опору против Австрии и той же Пруссии. Однако что же мы видим? Людовик XVIII полон искательства перед Сент-Джемским дворцом…

Голос Воронцова слегка дрожал:

— …Золотом и посулами чужих земель англичане намерены купить себе союзников и разделить Европу, как им заблагорассудится… А мы после стольких жертв уйдем в свои пределы, не имея крепкой естественной границы на Западе и имея очаг войны на Востоке, разжигаемой теми же англичанами. Две силы ныне стоят друг перед другом — мы и островитяне…

Александр сидел неподвижно, похлопывая себя перчатками по колену. Лицо его выражало глубокую задумчивость.

— В Париже, — начал он тихо, — я слышал почти то же от Иоганна Антоновича Каподистрии. Он полагает, что ежели Россия, Австрия и Пруссия будут домогаться возмещения за потери в войне, то Англия и король Людовик примут позицию нелицеприятных судей. Англия как бы удовлетворена, и от нее будет зависеть согласие на требование прочих держав. Иоганн Антонович говорит — достаточно Австрии или Пруссии перейти на сторону Англии и Франции, чтобы повредить России… Но я думаю, что все это измышления холодного ума дипломатов. Я думаю, что мне удастся уладить дело… Да и нынешний британский кабинет кажется мне недолговечным… Куда достойнее господа из партии вигов, — они полны благожелательности к России…

— Оппозиция? — со вздохом сказал Воронцов. — Еще долго большинство в палатах будет принадлежать тори; богатства, скопленные ими, позволяют им покупать голоса… А что до иностранной политики, то скоро уже триста лет неизменна политика Англии. Меняются люди, поколения, а политика все та ж — не допускать усиления иного государства. Через два месяца союзники ваши встретятся с вами, государь, в Вене. Не позволяйте отнять у нас плоды победы. Храбрость наших воинов, развалины Москвы и многих селений, кровь, пролитая в боях, дают нам право иметь крепкий замок на наших западных воротах…

Наступило молчание. Александр чуть наклонил голову и встал. Это означало, что аудиенция кончилась.

— Вы призывали меня к твердости, Семен Романович, вы писали мне, что князь Меттерних не надеется на мою твердость… Скажу одно — я не сделаю ни больше, ни меньше того, что я хочу…

Он приблизился к Воронцову и положил ему руку на плечо.