Мерцающий огонь - Джулиана Маклейн

сказала я, чтобы Ганс уж точно перестал думать, что сломал ей жизнь. – Вы спасли ее той ночью – когда посадили в самолет. И, думаю, вы правы. Она бы отказалась лететь, если бы знала, как все обстоит на самом деле. Она бы осталась во Франции. Спасибо, что уберегли ее от этого.

Он наклонился ко мне и поцеловал меня в щеку:

– Знаешь, ты так на нее похожа. Один в один. Добрая и бесстрашная.

– Спасибо. – Лучшего комплимента я и представить себе не могла.

Я отвернулась, положила письмо под фальшдно, задвинула потайной ящик, взяла шкатулку и ушла, оставив Ганса на чердаке.

Совсем скоро я уже сидела на заднем сиденье такси, направляясь в свой отель. Вспомнив свое обещание, я набрала номер Джеффри.

В Берлине я узнала больше, чем могла себе представить, – и мне не терпелось обсудить все это с ним.

Глава 37

Вечером следующего дня, в начале пятого, я со шкатулкой Людвига в ручной клади сошла с огромного реактивного самолета в аэропорту Кеннеди. Двадцать минут спустя я уже миновала таможню, забрала багаж и тепло обнялась с отцом, который приехал за мной из Коннектикута.

Я пока не рассказала ему ни о письме, ни о шкатулке – не хотела делать это по телефону или электронной почте. Он заслуживал увидеть их своими глазами, поэтому я просто сообщила, что нашла ответы, которые мы искали, и пообещала поделиться ими по возвращении.

Через девять часов я уже сидела в его машине. Вытащив шкатулку из сумки, я поставила ее себе на колени – папа как раз устраивался на водительском сиденье.

– Что это? – растерянно нахмурился он, не успев вставить ключ в замок зажигания.

– Именно то, о чем ты думаешь. В Берлине я встретилась с Гансом Бухманном, человеком, которого все считали Серым Призраком.

– Это он тебе дал? – догадался папа. – Точь-в-точь как у бабушки.

– Да – и это не совпадение. Ганс знал Людвига. Они дружили с детства, и он рассказал мне, что Людвиг был не тем, за кого мы его принимали. Совсем не тем. Он был хорошим человеком, папа. Он сражался против Гитлера, а не за него.

Папа повернулся, чтобы посмотреть мне в глаза:

– Не понимаю. Как так?

– Он был членом немецкого Сопротивления, – объяснила я. – Но этого не знал никто, кроме Ганса.

Папа растерянно нахмурился:

– Он был членом Сопротивления?

– Да.

– Как ты узнала?

– Разыскала в Берлине Ганса, – пояснила я. – И он показал мне шкатулку. Он хранил ее на чердаке все эти годы. – Я помолчала, припоминая нашу встречу. – Поначалу он принял меня за бабушку. Сказал, что у нас с ней одно лицо.

– Это правда. Ты очень на нее похожа. – Папа смотрел на меня завороженно, словно никак не мог осмыслить эту новость.

Я открыла шкатулку:

– Загляни внутрь. – Я повернула ее к нему, и он начал перебирать то, что Людвиг хранил в память о бабушке: фотографии, газетную вырезку.

– Ты только посмотри на все это, – восхищенно протянул папа.

Я молча наблюдала, как он рассматривает фотографии и изучает корешки билетов в театр и кино.

– Очевидно, шкатулка что-то для него значила, – сказал папа, – раз он ее хранил. Но это его не оправдывает. Я не могу простить ему того, что произошло в штаб-квартире гестапо, – он ведь позволил им пытать ее. Она моя мать, и меня убивает одна только мысль о том, что они с ней делали.

– Меня тоже, – согласилась я, – но он правда спас ее, папа. Это он организовал засаду на тюремный фургон. Он подстроил ее спасение, и единственная причина, по которой она не знала об этом, заключалась в том, что он боялся за нее. Она бы отказалась улетать, если бы узнала. И, вероятно, он был прав. Она так бы и сделала. Она осталась бы во Франции и попыталась с ним связаться. Она поставила бы под угрозу не только свою свободу, но и жизнь.

У папы отвисла челюсть.

– Значит, все это – благодаря ему? – пробормотал он. – Но что же с ним стало?

Я опустила взгляд:

– Мне очень жаль, папа. Не хочется мне быть гонцом, который приносит плохую весть, но он не пережил войну. Они каким-то образом узнали, что он сделал, и арестовали его на следующий же день. Ганс сказал, что его казнили там же, в штаб-квартире гестапо. За пару дней до прибытия союзников и капитуляции немцев. Если бы его продержали там чуточку дольше…

Папа, вцепившись в руль, откинул голову на спинку сиденья. Долгое, мучительное мгновение он сидел так, недоверчиво моргая.

– Это еще не все, – сказала я.

– Не все?

– Да.

– И многого я еще не знаю?

Слова застряли у меня в горле, но я заставила себя продолжать:

– Он написал бабушке письмо и спрятал его в потайном отделении. – Я нашла в шкатулке кнопку, нажала на нее и открыла ящик. – Почитай лучше сам. А затем поедем домой и покажем бабушке.

Потянув за ленточку, я достала письмо и передала его отцу. Он развернул его и принялся читать.

Когда он дошел до последней строчки, по его лицу текли слезы:

– Боже мой!

Я понимающе сжала его плечо:

– Мне так жаль. Я понимаю, как больно это узнать. И тебе, и бабушке. Ты так и не успел с ним познакомиться, а бабушка так и не узнала правды. Она прожила всю свою жизнь, считая, что ему было плевать на нее, что он был монстром и предал ее, что влюбиться в него было ошибкой. Но это не так. Твой настоящий отец был замечательным человеком.

Папин голос дрогнул, его глаза наполнились слезами:

– Жаль, что мне не довелось встретиться с ним, узнать его. Мне просто не дали такой возможности.

Он заплакал – и я заплакала вместе с ним, потому что не вынесла вида его слез. Но я не пыталась его успокоить, терпеливо ожидая, когда он выплачется.

– Джек был замечательным отцом, – сказал он, и его голос, подернутый глубокой печалью, снова дрогнул. – Я не жалею, что именно он меня вырастил. Но я так хотел бы…

– Я знаю, папа. Знаю.

Он потянулся ко мне, и мы обнялись.

Мгновение спустя он снова откинулся на спинку сиденья, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Он достал из кармана носовой платок, вытер залитые слезами щеки и высморкался.

– Ты думаешь, нам стоит показать ей это письмо? – спросил он.

Этот вопрос ударил меня как обухом по голове.

– Да, конечно. Почему нет? Ты не согласен?

– Я