Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло - Сергей Кремлев

Обиженный народ и подавленная козацкая чернь беспрестанно старались искать своих прав… Сословие значных в общем тянуло к Польше; сословие поспольства (то есть, крестьян. – С.К.) и козацкой черни тянуло к Москве, но, не всегда имея политически развитых руководителей или часто вводимое в заблуждение тайными сторонниками Польши, выступало иногда и против Москвы…».

Так писал Яворницкий в 1892 году, а мог бы написать и в…2015 году, заменив Польшу на Америку.

Впрочем, тогда до второй украинской «Руины» было ещё далеко, и после Переяславской рады – 5 февраля 1654 года, русский царь впервые назвал себя «самодержцем всея Великия и Малыя России».

Вёл Алексей Михайлович, как сказано, и внешние войны. Собор 1653 года одобрил чрезвычайный налог на войну с Польшей, и уже в 1654 году были взяты Смоленск и Полоцк, в 1655 году – Минск и Вильна. В «польском» походе принял личное участие и сам царь. Окончательно он вернулся в Москву лишь в конце 1655 года – когда в Москве прекратилась эпидемия чумы, выкосившая треть населения. Чума было тогда общим бедствием, регулярно поражая и Западную Европу.

Военные действия на «польском» направлении периодически возобновлялись и далее, но «польская» проблема в царствование царя Алексея была решена, по сути, окончательно и триумфально. В 1667 году в Андрусове под Смоленском было заключено «перемирие», по которому Речь Посполитая юридически возвращала России Смоленскую и Черниговскую земли, а также признавала вхождение в состав России левобережной Украины с Киевом.

В 1686 году «перемирие» было закреплено «вечным миром», но уже само перемирие определило совершенно новое европейское «статус кво». Германский профессор истории Ганс-Иоахим Торке справедливо называет Андрусовское «перемирие» «началом конца Польши как великой державы» и подчёркивает тот факт, что после этого для России возникла – как непосредственная – уже турецкая опасность.

Польская же опасность отныне не была для Москвы источником головной боли, и Алексей Михайлович отважился на попытку решить также и «балтийскую» проблему.

После заключения Столбовского мира 1617, отрезавшего Россию от доступа к Балтийскому морю, шведский король Густав II Адольф хвалился, что русским «не так-то легко будет… перешагнуть через этот ручеёк…» «Ручеёк» перешагнуть было действительно непросто, однако в 1656 году Алексей Михайлович попытался это сделать в ходе русско-шведской войны, длившейся до 1658 года.

Началась эта очередная «северная» война успешно. Главные силы русской армии продвигались к Риге по Западной Двине (Даугаве) на 1400 стругах и барках. Тогда были взяты с боем Динабург (ныне – Даугавпилс) и Кокенхаузен (ныне – Кокнесе), расположенные в нижнем течении Западной Двины. Они были переименованы в Борисоглебов и Царевичев-Дмитриев.

По инициативе выдающегося допетровского государственного деятеля воеводы Ордина-Нащокина в Царевичеве-Дмитриеве – примерно в ста с лишним километрах от Риги – началось строительство кораблей для Балтики.

Однако сказались возрастающая отсталость России, в том числе – и военная, особенно видная на фоне мощной шведской армии. И по мирному договору 1661 года Царевичев-Дмитриев пришлось возвратить Швеции.

Корабли были сожжены.

Кардисский договор 1661 года, заключённый в местечке Кардис (ныне это городок Кярде в Эстонии) завершил «вечным миром» русско-шведскую войну 1656-58 годов. Договор восстанавливал ситуацию Столбовского договора. Россия была вновь полностью отрезана от Балтийского моря.

Зато именно при Алексее «Тишайшем» русские начинали осваивать Тихоокеанское побережье – в 1647 году был основан Охотск. В 1648 году предпринял свой поход Семён Дежнёв, дошедший до крайней восточной оконечности Азии – мыса, позднее названного его именем… К 1643–1651 году относятся походы землепроходцев-«передовщиков» Василия Пояркова и Ерофея Хабарова по Дальнему Востоку и на Амур.

В 1620 году после трёхмесячного плавания на северной оконечности полуострова Кейп-Код с борта корабля «Мэйфлауэр» высадилась 41 семья переселенцев-пуритан – это были знаменитые в истории США «отцы-пилигримы». Так была основана британская колония Новый Плимут.

В некотором отношении Америка не имеет собственной естественной истории – почти с самого начала историю ей создавали могучие внешние силы, создавали с дальним прицелом. И для этой, во многих чертах сконструированной, истории нужны были опорные легендарные точки. Одной из них и была якобы «эпопея» «Мэйфлауэра» с принятием на его борту «отцами-пилигримами» устава самоуправляющейся общины.

Приток английских пуритан за океан нарастал – в 1630 году на берегу Массачусетского залива было образовано шесть поселений, в том числе – Бостон. Однако на будущие Соединённые Штаты работала и голландская Вест-Индская компания, основавшая в Америке колонию Новая Голландия и закрепившая за собой остров Манхэттен – основу будущего уже англосаксонского Нью-Йорка.

Казалось бы, всё это было так далеко от Москвы Алексея «Тишайшего» и её проблем… Однако движение алексеевской России на восток – к азиатским берегам Тихого океана, вело её в перспективе и к северо-западным американским берегам Тихого океана, к Русской Америке, где должны были столкнуться интересы России и Запада.

Впрочем, это было уже в следующем – петровско-екатерининском XVIII веке, а пока что на дворе властвовал XVII век.

К началу 70-х годов XVII века новое положение России – как внешнее, так и внутреннее, было хорошо видно из состава высших органов государственного управления – семидесяти приказов, которые или были образованы, или развились в период царствования Алексея Михайловича. Так, в Москве с 60-х годов кроме старых приказов типа приказа Костромской четверти, ведавших старыми регионами, появились новые отдельные приказы: Великого княжества Литовского; княжества Смоленска; Лифляндских дел, Малой России, Калмыцких дел… Все они ведали землями, вновь вошедшими в состав России… Активно работал при этом и Посольский приказ.

Обороной ведали Бронный, Пушкарский, Разрядный, Ствольный, Стрелецкий, Казачий приказы, а также приказы Сбора ратных людей и Сбора стрелецкого хлеба… Кроме того приказ Великой России управлял территорией рубежных «слободских» полков Слободской Украины – Сумского, Харьковского и др.

Отдельные Иноземский и Панский приказы ведали иностранцами на русской службе…

Работали Аптекарский, Верхней типографии, Житный, Каменных дел, Монастырский, Полоняничный (для выкупа пленных), Серебряный, Счётный, Сыскной, Холопьего суда, Челобитный и т. д. приказы…

И, всё же, всего этого было мало – катастрофически мало. Эпоха и внешний мир бросали России новые вызовы, а многие в России – да что там «многие», абсолютное большинство, – этого не видели. Соответственно, назревал кризис, зрел потенциал очередной бифуркации.

Алексей Михайлович царствовал с 1645 по 1676 год, то есть – тридцать один год. Это тридцатилетие русской истории тоже не очень-то взыскано вниманием исторической науки, хотя в те времена происходили важные процессы – как положительные, так и отрицательные.

И основная борьба разворачивалась не открыто – как это было в результате церковной реформы патриарха Никона, начатой в 1653 году и положившей начало расколу на «никониан» и «староверов».

Русский раскол – явление в социальном отношении неоднозначное, поскольку уклад жизни и мировоззрение раскольников были хорошей базой для экономических успехов раскольничьих общин. Позднее из среды раскольников вышел ряд известных фамилий русских купцов и промышленников.

Но как чисто духовное течение раскол не любопытен – борьба между никонианами, крестившимися троеперстно – «щепотью», и старообрядцами, крестившимися двуперстно, по большому счёту напоминала споры «тупоконечников» и «остроконечников» в Лилипутии Свифта, которые никак не могли договориться о том, с какого конца надо разбивать за завтраком варёное яйцо.

И никониане, и старообрядцы, хотя и в разной степени, были обскурантами и ксенофобами, то есть – врагами научного знания и познания, врагами европейской культуры. Их дискуссии не только мало, но и вовсе неинтересны для думающего историка. Можно лишь удивляться, что Ключевский написал о патриархе: «Из русских людей XVII в. я не знаю человека крупнее и своеобразнее Никона…» – Никон отнюдь не был русским Ришелье или Мазарини, его чисто государственное значение если и имело место, то – лишь в негативном плане. Но церковный раскол произошёл открыто и раскалывал не только «верхи», но и «низы».

А вот борьба в среде светской элиты между приверженцами сохранения старого строя вещей в светской и государственной жизни и новаторами шла не так открыто. Она была менее заметна уже потому, что происходила почти исключительно в «верхах». Зато её историческое значение для будущего России было неизмеримо бóльшим, чем досужие споры церковников и даже исходы старообрядцев в глухие медвежьи углы.