Флэшмен в Большой игре - Джордж Макдоналд Фрейзер

Принцесса устроилась на низкой кушетке без спинки, слушая маленького камергера, который что-то быстро шептал ей, но, увидев меня, она остановила говоруна. Рядом с ней сидели две ее придворные дамы, так что вся группа теперь воззрилась на меня — женщины с любопытством, а Лакшмибай все с тем же проклятым безразличием, что и в темнице.

— Оставь его здесь, — приказала она Шер-Хану, указывая на середину комнаты, — и свяжи ему руки за спиной.

Тот бросился вязать узлы, не думая о моих изувеченных запястьях.

— Так он не причинит нам вреда, — сказала она маленькому камергеру. — Уйдите все — а Шер-Хан пусть подождет за дверью.

Боже милостивый, да она действительно собирается сама допрашивать меня — удивился я, когда ее леди поспешно двинулись к выходу, и камергер торопливо последовал за ними, испуганно косясь в мою сторону. Я слышал, как Шер-Хан последним вышел из комнаты, закрыв за собою двери, так что мы остались вдвоем.

Я стоял, а рани, гордо выпрямившись, сидела на стуле и пристально смотрела на меня — а затем, к моему глубокому удивлению, она вскочила на ноги и бросилась ко мне через всю комнату широко раскинув руки; с дрожащим лицом она приникла ко мне, лихорадочно шепча:

— О, мой дорогой, мой дорогой, мой дорогой! Ты вернулся — о, я боялась, что никогда больше не увижу тебя!

Ее руки обвились вокруг моей шеи, и это прекрасное смуглое лицо, все мокрое от слез, прижалось ко мне. Она целовала меня, как раньше, — в щеки, подбородок, глаза и губы, почти рыдая от нежности и прижимаясь ко мне.

Вы знаете, что меня нелегко удивить, и обычно я принимаю такие вещи как должное, но вынужден сознаться, в этот миг мне показалось, что я сошел с ума или сплю. Не более двух часов тому назад я был в палатке Роуза, в полной безопасности британского лагеря, опрокидывал последний стаканчик бренди и безуспешно пытался читать рекламные объявления в «Таймс», чтобы хоть немного отвлечься от предстоящего мне дела, а юный Листер напевал мне над ухом какую-то модную песенку — и с тех пор я успел принять участие в кавалерийском налете, переодетым пробраться через вражеский город, переполненный черномазыми головорезами, чуть не потерял сознание от ужаса, встретив Игнатьева, испытал ужасные физические и еще большие моральные мучения; был спасен в последнюю минуту и поставлен перед деспотичной женщиной — и вот она, рыдая, обнимает и целует меня, причитая, будто над Малюткой Вилли, умирающим сыном горняка.[181] Это было слишком для моего бедного измученного сознания и обессиленного тела, так что под грузом чувств и впечатлений я осел на колени и она опустилась вместе со мной, плача и целуя меня.

— О, мой милый, они что-то повредили тебе? Я думала, что упаду в обморок, когда увидела тебя — ах, твое бедное тело!

Прежде чем я опомнился, она уже оказалась у моих ног, поглаживая одной рукой мои израненные лодыжки, вторую подложив мне под голову, крепко целуя меня в губы и щекоча их кончиком языка. Мое удивление, наконец, нашло себе выход в виде странной смеси возбуждения и облегчения, а также почти эсктатического наслаждения тем, как ее смуглая кожа касается моего лица, а ее полуоткрытые губы, трепещут, прильнув к моим. Я ощущал, как ее грудь упруго уперлась в меня — но, черт побери, руки у меня были связаны и я мог лишь страстно прильнуть к ней, пока она не оторвала губ и не посмотрела на меня, заботливо поддерживая мою голову обеими руками.

— О, Лаки — моя милая Лакшми! — бормотал я, охваченный наслаждением. — О, мое удивительное, прекрасное создание!

— Я думала, что ты погиб, — сказала она, опуская мою голову себе на грудь — клянусь святым Георгом, вот уютное местечко для меня! И я отчаянно дергал руками в безуспешной попытке освободиться. — Все эти месяцы я оплакивала тебя — с того самого дня, как у павильона нашли убитого душителя, и я подумала… — она слегка всхлипнула и снова принялась целовать меня. — А ты жив и снова со мной… мой дорогой. — Слезы вновь выступили на ее огромных глазах. — Ах, я так люблю тебя!

Конечно, я слыхал эти слова и раньше — их произносило бессчетное количество разных женщин с разными оттенками страсти, и это всегда было приятно, но я не мог припомнить, когда бы это было более кстати, чем сейчас. Если мне когда и нужна была женщина, глубоко влюбленная в мои мужские достоинства, — это был именно этот момент, а поскольку и сам я был почти влюблен в нее, для всего последующего много труда не требовалось.

Итак, я вновь приник к ее губам и всем своим весом прижал ее к подушкам — это было чертовски трудно сделать со связанными за спиной руками — но она была к этому готова и опрокинулась навзничь, впившись в мои губы, дразня меня язычком и слегка похлопывая меня по лицу кончиками пальцев, так что в конце концов мне показалось, что я сейчас взорвусь.

— Лакшми, любимая, развяжи мне руки! — прохрипел я, и она вдруг оторвалась от меня, бросила взгляд на дверь и грустно улыбнулась.

— Я не могу… не теперь. Знаешь, ведь никто не должен знать… пока. Для всех ты — пленный, шпион, подосланный британцами…

— Я все смогу объяснить! Мне пришлось прийти тайком, переодетым, чтобы передать тебе послание от генерала Роуза. Лакшми, дорогая моя, ты должна принять его предложение — это предложение сохранит тебе жизнь! Пожалуйста, развяжи меня и позволь рассказать тебе!

— Погоди, — прошептала рани, — присядь. — Она помогла мне подняться, время от времени снова целуя меня, и усадила на краешек дивана. — Пока лучше мы оставим тебя связанным — о, любимый мой, это ненадолго, обещаю, тебе… только на случай, если кто-нибудь неожиданно войдет. Сейчас я дам тебе попить — ах, твои бедные руки, как жестоко они пострадали! — Слезы вновь хлынули у нее из глаз, и затем вдруг по ее лицу промелькнула гримаса такого отчаянного гнева, что я просто замер на месте. — Этот русский зверь! — воскликнула она, сжимая свои маленькие кулачки. — Он заплатит за все — я порублю его на кусочки и заставлю сожрать этот его отвратительный глаз! А его властелин — царь — может отправляться в ад и ждать там своего слугу!

«Отличные чувства», — подумал я, и, пока она наполняла кубок шербетом, постарался закрепить неожиданную удачу.

— Это Игнатьев натравил на меня тугов той ночью. Он следил за мной с тех самых пор, как я прибыл в Индию, шпионил и старался разжечь мятеж…

Здесь я резко остановился — в конце концов рани была одним из вождей мятежников и этот ужасный Игнатьев был ее союзником, несмотря на всю личную к нему неприязнь. Принцесса поднесла кубок к моим губам и я жадно выпил — знаете ли, после пыток так хочется пить — а когда жажда была утолена, она поднялась с кубком в ладонях, глядя на меня сверху вниз.