Несомненно ты - Джуэл Э. Энн

«у отца», поэтому, покосившись на него, я размышляю, задать ему этот вопрос или нет.

Он кивает, но ничего не говорит мне. Даже не поворачивается в мою сторону.

— А твоя мама… — я не решаюсь закончить предложение.

Он резко поворачивает голову ко мне.

— Ты не знаешь? — напряженно спрашивает он, в голосе слышится замешательство.

Я качаю головой.

— Нет, откуда я могу знать?

Лотнер заезжает на подъездную дорогу, глушит машину и выбирается из неё.

— Невероятно. Я должен был догадаться.

Он вытаскивает Оушен с её сиденья и несёт в дом.

— О чём ты говоришь? — бегу я вслед за ним.

Он сажает Оушен на пол и идёт на кухню. Я кладу ей новую раскраску и карандаши на кофейный столик, а она только и делает, что улыбается, вытаскивая карандаши из упаковки.

Когда я захожу на кухню, Лотнер залпом пьёт свой протеиновый коктейль, стоя у открытого холодильника.

— Что «невероятно»?

Он допивает и бросает пустую бутылку на стол.

— Моя мама умерла за два дня до наступления Рождества в тот год.

— Мне жаль, — шепчу я.

— Мне тоже, — он ставит руки на бока и оборачивается ко мне. — Дэйн знает об этом, поэтому я предположил, что ты тоже.

А теперь он говорит какой-то бред. Как Дэйн может знать об этом?

— Дэйн не знает.

— Он ЗНАЕТ. Я встретил его в хозяйственном магазине следующей весной после этого. Оушен, должно быть, уже почти исполнилось два месяца.

В голове у меня всё перемешивается. Это всё ещё не имеет смысла.

— Когда я спросила у Дэйна, что ты имел в виду там, в больнице, он сказал, что вы встретились с ним в кафе ЗА МЕСЯЦ до рождения Оушен. Он сказал, что не ему было решать, говорить тебе или нет, что я беременна, а мне он не сказал, потому что заботился обо мне и Оушен.

Лотнер резко поворачивается ко мне.

— Ты серьёзно? Хорошего же ты парня нашла, Сид. Он грёбаный лжец.

Я поднимаю на него глаза и киваю головой в сторону юных ушей, которые находятся в соседней комнате. Он с сожалением вздыхает и выходит из дома. Я иду за ним.

— Дэйн не стал бы мне врать, — говорю я и складываю руки на груди.

— Тогда спроси его о нашем разговоре в хозяйственном магазине ПОСЛЕ рождения Оушен. Увидим, скажет ли он тебе о том, что я рассказывал в какую абсолютнейшую развалину я превратился после того, как две самые важные женщины в моей жизни оставили меня в течение полугода и о том, что я даже смотреть не мог на других — так глубоко ты оставила свой след у меня в душе. А затем я спросил, не слышал ли он что-нибудь о тебе или может Элизабет с Тревором говорили о том, как твои дела, — с каждым словом его голос всё больше и больше повышается.

Каждое слово наполнено болью, но эмоция, скрывающаяся за ней — чистый гнев.

Я устало приземляюсь на скамейку, ссутуливаюсь и опускаю голову.

— Почему бы он стал врать? — это вопрос к самой себе.

— Потому что он хотел то, что должно было быть моим! — кричит Лотнер.

Потирая лицо, я качаю головой.

— Нет, в этом нет никакого смысла. Он был тем, кто самый первый убедил меня идти и рассказать тебе. Он был причиной тому, что я появилась у тебя на пороге, когда Роуз встретила меня. В этом нет никакого смысла, что он был на твоей стороне, а потом вдруг резко начал врать.

Лотнер смеётся.

— Возможно, как только он забрался к тебе в трусы, его рассудок помутился.

— Да пошёл ты! — кошусь я на него. — Именно Дэйн нашёл меня без сознания и отвёз в больницу. Он ничего не предпринимал, а просто присматривал за мной и Оушен, даже когда я держалась за тебя, надеясь, что каким-то чудом мы с тобой снова будем вместе. Он всегда заботился о том, чтобы у нас была крыша над головой и еда на столе. Когда мне нужно было вернуться на работу, он проводил всё своё свободное время, сидя с ребёнком или выгуливая мою собаку. Поэтому не смей говорить о том, что единственной целью Дэйна было «залезть ко мне в трусы»!

Лицо Лотнера краснеет, грудь тяжело вздымается, становятся видны каждый мускул и каждая вена на лице и руках. Возможно, дело во мне или просто потому, что когда мы вместе, то следуем девизу «всё или ничего», но я сокращаю дистанцию между нами так быстро, что даже не помню, как оказываюсь в его руках. В этот раз мои губы требовательно впиваются в его, а он не отталкивает меня. То, что я испытываю к Лотнеру практически то же самое, что я испытываю к Оушен, а так как у меня есть она, и я каждый день на протяжении последних двух лет вижу его глаза в её, мои чувства лишь усиливаются.

Разорвав наш поцелуй, я прижимаюсь лицом к его шее и обнимаю его так крепко, что мышцы начинают болеть.

— Почему всё это случилось? Это так нечестно.

— Я знаю, — шепчет он мне в волосы, крепко прижимая к себе.

Мучение и боль преследуют нас на протяжении всего оставшегося вечера, и это просто невыносимо. С Лотнером мы говорим очень мало, лишь время от времени грустно улыбаемся друг другу во время ужина и фильма, который мы ставим Оушен. Это должно было быть легко. Сказать Дэйну и Эмме, что мы не может жить друг без друга, и после этого начать процесс заживления ран и стать полноценной семьёй. Но всё не так просто. Мои чувства по отношению к Дэйну сложно описать. А ещё чувства Лотнера к Эмме… Я видела их вместе, и когда он смотрит на неё, в его красивых голубых глазах светится любовь. Я бы никогда не попросила его сделать выбор, потому что больше не уверена, что он выбрал бы меня. Он больше не обязан быть со мной, чтобы видеться с дочерью, и он знает об этом. Эмма не просто мимолётное увлечение. И я знаю, что то, что у них есть, это по-настоящему.

— Я отнесу её наверх, — шепчет Лотнер, взяв на руки нашего спящего ребёнка, когда по телевизору идут титры.

Я переключаю каналы, в попытке найти что-то, что, по моему мнению, забьёт эту боль в груди.

— Пойдём со мной, — протягивает Лотнер руку.

Я смотрю сначала на неё, потом на голубые ирисы. Выключая телевизор, я принимаю его руку. Он ведёт меня наверх.