Коварный заговор - Роберта Джеллис

Иэн с некоторым удовольствием наблюдал, как отразились на лице ФицУолтера его слова. Вполне возможно, что ему удалось одной репликой выбить почву из-под ног у заговорщиков. Кроме того, он удовлетворенно отметил, что ФицУолтера приняли не слишком любезно. Когда он попытался найти подходящую брешь, сэр Генри и сэр Уолтер подогнали своих лошадей поближе к Иэну. Люди Лестера тоже подтянулись, и сам граф приблизился на несколько шагов, словно собираясь заговорить с Иэном, но ничего не сказал Фиц-Уолтер переместился левее и нашел место позади людей Вески.

Хоть и мягкая зима, подумал Иэн, поглядывая на солнце, неподвижно сидеть без плаща холодновато. Он чувствовал, как напрягаются его усталые мышцы, с растущим раздражением наблюдал, как Пемброка и Солсбери вовлекли в очередную дискуссию. Иэн взглянул на цвета рыцаря, который, по всей видимости, поднял какой-то вопрос. Черт побери, это же тот самый юный шалопай Роберт де Реми! О чем он просил? Решение было принято явно негативное, с какой-то снисходительностью. Молодой человек поблагодарил за оказанную милость, затем развернул коня и во весь опор поскакал в сторону Иэна, перед которым резко остановился.

— Милорд, — сказал он, — я разговаривал с герольдами, но мне не позволили сменить команду. Я пытался увидеть вас вчера вечером, но ваша супруга велела передать мне, что вы были заняты…

— Вежливая отговорка. Я лежал в постели и стонал от синяков, некоторыми из них я обязан тебе. Ну давай быстренько, я уже замерз, чего ты хочешь от меня?

— Просто сказать вам, что мне очень жаль сражаться против вас, милорд, и что я надеюсь, вы не будете винить меня и… Я очень беспокоюсь насчет своей службы у вас…

— Роберт, — с раздражением перебил его Иэи, — ты говоришь так, словно тебе не двадцать один, а только один год. Как я могу винить тебя за то, на какой стороне ты сражаешься на турнире? Это же не бой между врагами.

Лицо юноши было частично скрыто под шлемом, но Иэну показалось, что выражение его изменилось. Вероятно, его обеспокоили эти слова. Однако Иэну оставалось только игнорировать смущение юноши.

— Просто старайся сражаться со мной во всю силу, на какую ты способен. Это только поднимет тебя в моих глазах. И, ради Бога, а также ради меня не приходи ко мне домой сегодня вечером. Подожди хотя бы до завтра. Мое предложение о службе остается в силе. А теперь давай начинать потеху, пока я совсем не окоченел в седле. И еще, Роберт, — сказал он смягчившимся тоном, — побереги себя. Ты мне нужен живым и здоровым.

— Вы тоже, милорд. Берегите… — Он запнулся, а затем наклонился поближе. — Берегите особенно свою спину, — прошептал он.

Странно, подумал Иэн, очень странно. Откуда мальчишка может знать что-то о втором заговоре? В этот момент раздался рев трубы, и Иэн отбросил все мысли, не относящиеся непосредственно к сражению. Воины выставили вперед щиты и обнажили мечи. Многие снимали нервное напряжение громкими бессмысленными шутками и замечаниями. В центр поля вышел герольд и зачитал официальное открытие турнира.

—…почтенный лорд Вильям, граф Арундельский, и, за короля, почтенный лорд Иэн, барон де Випон, выбрали…

Глаза Иэна тревожно заметались по трибуне, и щемящее беспокойство охватило его. Он ни разу не вспомнил об Элинор с тех пор, как вышел из дома. Как он хотел бы, чтобы она не сидела рядом с королем! Как хорошо, что Солсбери сказал, что леди Эла позаботится об Элинор. Иэн не был уверен, что даже Дева Мария, Царица Небесная, сумеет сдержать язык Элинор, если она увидит его падение.

Мысли Элинор текли в том же русле, что и мысли ее мужа. Давно она уже так не волновалась за собственный язык. В те времена, когда королем был Ричард, Элинор проводила много времени при дворе и многому научилась в дополнение к тем урокам, которые ей преподала старая королева. С людьми, которым она доверяла, Элинор еще могла, не подумав, обронить горячие слова, но в целом стала намного осторожнее. Теперь она боялась себя, так как ее гнев на Иэ-на вполне мог вылиться на любого, кто окажется рядом.

Столбняк, который охватил Элинор, когда Иэн так грубо оставил ее, сменился затем ливнем горьких слез. После брачной ночи она ни разу не вспомнила о своей сопернице, которая когда-то, по ее мнению, владела сердцем Иэна. Не было ни малейшего намека на то, что любовь мужа к ней была отражением другого образа. Он даже почти никогда не закрывал глаза во время любовных игр. Одна женщина, ненавидевшая своего мужа, рассказывала Элинор, что именно так она терпит ласки супруга — закрывает глаза и представляет себе другого мужчину. В то время это не произвело на нее особого впечатления — Элинор сама закрывала глаза, но не для того чтобы представлять себе другого мужчину, а чтобы полностью окунуться в того, которым обладала.

Когда ей удалось высушить слезы, она вернулась в мыслях в их медовый месяц, выискивая в каждом вспоминавшемся поступке и слове какие-то признаки и предзнаменования.

Ничто не выдавало, однако, его двуличия. «И я, как дура последняя, трачу время на эти глупости!»— сказала себе Элинор. Собственные слова Иэна подтверждали его удовлетворенность своей женой. «Чуть не забыл», — прошептал он. Что это за любовь, о которой можно «чуть не забыть»? Элинор не «забывала» Саймона. Она не думала о нем все время, так же как, если уж на то пошло, не думала все время и об Иэне. Но Саймон всегда был с ней — как и Иэн всегда был с ней.

Никогда, ни на какую долю правды она не смогла бы сказать, что она «чуть не забыла» о ком-то из них. Было безумием ревновать к женщине, к любви, о которых можно было «чуть не забыть». Но, что бы она ни думала, какие бы аргументы ни приводила сама себе, боль оставалась. То, что он оказался способен уйти вот так, не поцеловав ее, даже не оглянувшись, чтобы попрощаться с какой-то другой женщиной, было просто невыносимо.

Хандра Элинор обрушилась на служанок, которых она отшлепала ни за что ни про что, и на кастелянов, которые возносили глаза к небу и благодарили Бога за то, что не они ее мужья и что путь к ристалищу недолог. Пострадала бы наверняка и леди Эла, но она была слишком умна, чтобы дать своей страстной соседке хоть малейший повод для возмущения, и сильное, инстинктивное чувство самосохранения — даже более сильное, чем ярость, — заставило Элинор крепко стиснуть зубы и только трясти головой в ответ на каждое замечание, которое король адресовал ей. Пусть он считает ее испуганной, пусть он получит удовольствие. Если Иэн выберется живым из этой каши, она посмеется напоследок над этой гноящейся раной короля — и над Иэном тоже.

Трубный глас отвлек ее внимание… Если только Иэн останется жив… если… если… Леденящий страх боролся в ней с кипящим гневом. Элинор сидела неподвижно, как статуя, уставясь невидящими глазами на герольда, который речитативом изливал старые, всем известные фразы: