Критика демократии - Лев Тихомиров

Такая пропаганда, поощряющая человека хвалиться количеством страданий, причиненных им как отдельным лицам, так и всему обществу, составляет пропаганду истинного человеконенавистничества и разрушает всякую тень общественной нравственности. Дошедши до такого состояния, социалистическая идея превращается в нечто неслыханно реакционное, отодвигающее человечество к самым варварским временам. При достигнутой степени культурного развития мы не признаем голого права силы даже в международных отношениях, не можем признать правоты монголов, например, только из-за того, что они были сильнее раздробленной междоусобиями России. Социальная же демократия рекомендует миллиону рабочих сплотиться так искусно, чтобы оказаться сильнее всей нации и потом подчинить ее силой своему режиму. Мы считаем недопустимой измену тому обществу, в котором приняли права гражданства. Социальная демократия рекомендует напасть на свою страну во время внешней войны, то есть когда обязанность гражданина состоит в том, чтобы, забыв внутренние споры, стать дружно за общий интерес нации. Но, становясь на такую почву, социалистическая доктрина разрушает не только современное общество, а делает невозможным какую бы то ни было общественность. Она разрушает самую способность людей жить в обществе и созидать общество.

Для человека, не ослепленного страстью, ясно, что, воспитывая в людях полное презрение к праву других и даже к праву национальному, нельзя из таких лиц создать нового общества. Характер и привычки, сложившиеся на таких понятиях и на дикой борьбе, поправшей ногами все принципы, не могут не передаваться всем окружающим, а уж тем более укрепляются у самих социалистов. Если бы они и успели победить и захватить в свои руки современное государство, то они будут проявлять в новом обществе те же качества, которые воспитала в них социал-демократия. Привыкши к презрению права личного и общечеловеческого, они неизбежно будут также коварно изменять и социалистическому обществу, если в нем что-либо им не понравится, будут позволять себе такие же насилия над новым обществом. Такие люди всякое общество, старое или новое, превратят в арену взаимных коварных нападений, взаимного разрушения и междоусобиц. Свобода и благосостояние возможны только среди людей, которые проникнуты уважением к общему праву и во взаимной борьбе не позволяют себе доходить до его нарушения.

Это всецело относится и к идее всеобщей забастовки. Стачка, забастовка вполне понятны как орудие частной борьбы между двумя враждующими частными силами: рабочими и предпринимателями. Но всеобщая забастовка обращает частную или классовую борьбу против всего общества. Это уже составляет попрание общественного права, и толкать рабочих на такой путь — значит развивать в них чувства эксплуататоров.

Во всеобщей стачке воспитывается такой эгоизм, какой редок даже среди самых типичных эксплуататоров.

Здесь человек, во-первых, приучается хладнокровно причинять страдания всем окружающим, без всякого внимания даже к тому, враги ли они ему. Нужно вспомнить, какими страшными бедствиями и лишениями всеобщая забастовка падает на всех не причастных борьбе, не повинных ни в какой эксплуатации, не говоря уже о стариках, больных, детях и т. д.

История передает как пример благородного человеколюбия поступок короля Генриха IV [12], который доставлял хлеб в Париж, осажденный им во время гражданской войны. Вот какие люди и какие чувства способны созидать общество! Уничтожить же в своем сердце всякую искру человечности — это значит губить общество.

Подрывая общую нравственность в человеке, идея всеобщей забастовки, вообще забастовки предприятий общественно необходимых, подрывает, сверх того, в рабочем человеке главное его украшение: трудовую нравственность, профессиональную этику. Трудящийся человек именно этим чувством выше нетрудящегося. Трудовая этика говорит нам, что мы своей работой не только получаем сами средства к жизни, но распространяем благо на всех людей, служим человечеству, являемся в труде своем общественными деятелями. Этим чувством свят наш труд. Он есть наша нравственная обязанность перед человечеством, он есть наша помощь не только знаемым, но и незнаемым, всем человеческим существам. Но какие противоположные чувства прививает нам идея всеобщей забастовки! Репортер “Русского голоса” (3 марта, № 51) рассказывал уличную сцену из забастовки городских трамваев. Забастовка кончилась, но появились агитаторы, горько упрекавшие своих товарищей в измене. Те отмалчивались или говорили: “У меня вон семеро; все просят есть... Вот и бастуй...”

Этот бедный человек помнит, что у него семеро детей. Из-за их голодного писка он прекратил забастовку. Но как же ни он, ни агитаторы, упрекающие его, не потрудятся вспомнить, что тысячи семейств, у которых тоже дети есть просят, поставлены в самое тяжкое положение отсутствием конок и трамваев? Как же рабочему или другому служащему вовремя попасть на работу? А он из-за опозданий иной раз может и совсем потерять место. Дети же и у него пищат, есть просят. Но ни о чем подобном этот кондуктор не думает. Он думает или о прибавке жалованья, или о том, чтобы вовсе не потерять жалованья, а как это отражается на судьбе других людей -ему все равно. В таком человеке уже подорвана трудовая этика. Он уже не имеет самого высокого чувства работника.

А что сказать, когда рабочие, поставленные на водопроводе, начинают грозить пресечением воды для жителей? Ведь это хуже измены на войне.

Если бы мы превратились в людей, забывших трудовую нравственность, то между нами возможна была бы только взаимная эксплуатация, грызня и резня. С такими людьми нечего и толковать о каком-нибудь лучшем строе жизни. Чувством профессиональной этики наша общественность держится, может быть, более, чем каким другим, потому что в труде своем человек является общественным деятелем не раз в год, не только на каких-нибудь выборах, а ежедневно и ежечасно. И вот это-то сознание общественного значения нашего труда, сознание того, что он имеет своей задачей не замаривание, а постоянное оживотворение всего окружающего, заставляют забывать новейшие социалисты.

Ставя своим идеалом коммунизм, они сами заставляют людей забывать, что наш труд не есть только наше частное или партийное Дело, но общественное и общечеловеческое. Говоря об обобществлении всех отношений, они разрешают насилие над обществом. Говоря о трудовом обществе, они уничтожают трудовую этику.

Но, вырабатывая таких людей, которые утрачивают уважение к другим людям, к обществу, к человеческому праву, что же можно создать? Если люди уже ни на кого не в состоянии будут положиться, если, например, при самом социалистическом строе хранители общественных складов устроят забастовку в раздаче продуктов или в доставлении фабрикам электрической силы, какое же возможно общество? Тут, после долгой резни, все могут лишь прийти к заключению, что невозможно жить иначе, как создав какой-нибудь страшный центральный деспотизм, который грозным принуждением, карой и вечным надзором за всеми и каждым заменил бы действие погибшей в людях нравственности, гуманности и сознания своего общественного долга.

Когда вспоминаешь первые фазисы социализма в начале XIX века, вспоминаешь эти горячие обличения эксплуатации и бесчеловечия, горячие призывы к человеческой солидарности и сравниваешь эти прежние речи с нынешними воззваниями к борьбе против всего общества, во имя своей партийной программы, с забвением всех человеческих чувств, с призывом морить не только врагов, а всех, кто попадется, голодом и жаждой — то нельзя не видеть страшного регресса. Идея, призывавшая к обновлению мира, превратилась в идею, возвращающую его к самым первобытным временам дикости, когда человек еще не умел сознать брата в другом человеке. Именно это и приводит теперь многих в ужас перед социализмом как перед носителем гибели общественности, а стало быть, и всей культуры.

Я должен, однако же, сказать, что когда какое-либо учение или общественное движение доходит до таких отчаянных средств действия, то это показывает не возрастание его силы, а внутреннее сознание, что дни его сочтены. Сила всегда великодушна, и то учение, которое ее имеет, не станет себя компрометировать бесчеловечием или изменой. Новейшая тактика социализма явилась, я полагаю, только оттого, что он уже видит свое ослабление, видит, что человечество уже нашло пути к обновлению без него и начинает все более переходить на эти пути.

Едва ли поэтому можно сомневаться, что как ни грозны по приносимым бедствиям движения современного социализма, они выражают не усиление, а упадок социалистической идеи. По всей вероятности, рабочие Европейского континента теперь переживают тот период, который переживали англичане в 40-х годах прошлого века, и, по всей вероятности, придут к тем же заключениям и решениям, которыми революционное социалистическое движение закончилось тогда у английских рабочих: то есть к решимости бороться за свои интересы не путем разрушения общества, не путем переворота, а путем систематического улучшения существующего строя, путем действительного осуществления в нем вечных основ общественности.