Простые смертные - Дэвид Митчелл

Вскоре симпозиум закончится, думал я, и я, подойдя к сцене, скажу ему: «Ричард, твоим голосом говорила сама истина – с начала и до конца».

Вечер. На узких улочках, проложенных голландцами и построенных их рабами четыре века назад, бабушки поливали герани. Я поднялся по крутой каменной лестнице на стену старого города. От камней тянуло жаром, накопленным за день; жар чувствовался даже сквозь тонкие подошвы туфель. Солнце цвета розоватых стеблей ревеня, толстея прямо на глазах, опускалось в Карибское море. Ну почему я должен жить в этой проклятой, дождливой, сучьей стране? Если мы с Зои все же действительно затеем развод и пройдем сквозь эту грязную процедуру, то почему бы мне не бросить все к чертовой матери и не поселиться в каком-нибудь теплом месте? Здесь, например. Внизу подо мной на грязной полоске земли между морем и четырехполосным шоссе, забитом машинами, мальчишки играли в футбол: игроки одной команды была в майках, а второй – по пояс голые. Я прошел еще немного вперед, нашел свободную скамью и уселся. Итак, еще минута, и приговор будет приведен в исполнение?

Да, и никакой отсрочки, черт побери! Я четыре года потратил на «Эхо должно умереть», а этот Чизмен со своей бородой, курчавой, как волосы на лобке, зарезал мой прекрасный роман, написав каких-то восемьсот слов! Зато, утопив меня, он сразу увеличил собственный вес в литературном мире. Это называется кражей. И справедливость требует, чтобы вор был наказан.

Я сунул в рот пять мятных пастилок, вытащил предоплаченный телефон, которым меня снабдил издатель Мигель, и цифра за цифрой набрал нужный мне номер, который скопировал с плаката в Хитроу. Шум дорожного движения, крики морских птиц и футболистов сразу словно затихли вдали. Я нажал на кнопку «call».

Какая-то женщина ответила почти мгновенно: «Таможенная служба аэропорта Хитроу, конфиденциальная линия». Я заговорил, пользуясь самым гадостным акцентом в стиле Майкла Кейна, который еще усугубляло бряканье о зубы конфет, сунутых в рот:

– Послушайте, тут один старый наркоман Ричард Чизмен завтра вечером вылетает из Колумбии в Лондон рейсом ВА713. Да, завтра, рейс ВА713. Вы меня поняли?

– Да, сэр, ВА713. Да, я все записала. – Я вздрогнул. Ну, конечно, они просто обязаны это делать! – Еще раз, сэр, повторите, пожалуйста, его имя?

– Ричард Чизмен. «Cheese» и «man». У него в чемодане кокаин. Пусть ваша служебная собачка понюхает. Увидите, что будет.

– Поняла вас, сэр, – сказала женщина. – Могу я спросить…

КОНЕЦ ВЫЗОВА, сообщили неуклюжие пиксели на крошечном экране, и ко мне сразу вернулись все звуки вечера. Я выплюнул мятные пастилки. Они загремели по камням вниз и остались лежать там, точно кусочки выбитых в драке зубов. Ричард Чизмен свое действие уже совершил, а это будет моя ответная реакция. Этика – понятие относительное, это еще Ньютон открыл. Возможно, сказанного мной по телефону будет достаточно, чтобы в аэропорт сбежалась целая толпа полицейских. А может, и нет. Может, Чизмена и отпустят после конфиденциальной беседы и строгого внушения, а может, сделают эту историю достоянием общественности. И тогда Чизмен, скорее всего, потеряет свою колонку в «Telegraph». А может, и не потеряет. В общем, я свое дело сделал, и теперь все в руках Судьбы. Я стал медленно спускаться по каменным ступеням, потом остановился и наклонился, притворившись, что завязываю шнурок. И тайком «обронил» мобильник в сточную канаву. Плюх! К тому времени, как оттуда извлекут останки телефона, если это вообще когда-нибудь произойдет, все те, кто жив сейчас, в этот чудесный вечер, уже сто лет как будут мертвы.

Да, дорогой читатель, и вы, и я, и Ричард Чизмен – все мы будем уже мертвы.

21 февраля 2017 года

Афра Бут начала читать следующую страницу своего «Меморандума» с длинным названием «Бледная, злоязычная, лишенная какой бы то ни было новизны де(КОН?)струкция постпостфеминистских соломенных чучелок в новой фаллической беллетристике». Я открыл бутылку с газированной водой – ш-ш-ш-хлоп-буль-буль-буль! Справа от меня председательствующий профессионально прикрыл глаза, делая вид, что внимательно слушает Афру, но я подозревал, что он попросту дремлет. Задняя стеклянная стена зала давала прекрасную возможность любоваться рекой Суон, серебристо-голубой, сверкающей под солнцем, пересекающей весь западно-австралийский город Перт. Сколько же времени Афра уже нудит? Это, пожалуй, даже хуже, чем в церкви. И непонятно, то ли наш ведущий действительно заснул, то ли не решается прервать мисс Бут на середине доклада? Что же я пропустил? «Если поднести их к зеркалу гендерности, то маскулинные метапарадигмы женской психики отразят весь подтекст некой асимметричной непрозрачности; иначе говоря, когда Венера рисует себе Марса, она начинает снизу – из прачечной, от пеленального столика. А вот когда Марс представляет себе Венеру, то видит ее только сверху – с трона имама, с кафедры архиепископа или сквозь увеличительное стекло порнографии…» Я не удержался и стал потягиваться. Афра Бут так и взвилась:

– Засыпаешь без презентации с картинками, Криспин?

– Ну что ты, Афра, это у меня просто легкий приступ глубинного тромбоза. – Я был вознагражден немногочисленными нервными смешками, и перспектива скорого сражения несколько оживила измученных солнцем жителей Перта. – Дорогая, по-моему, ты вещаешь уже несколько часов подряд. И потом, разве не предполагалось, что эта дискуссия будет посвящена душе?

– Этот фестиваль пока вроде бы не нуждался в цензорах. – Она гневно глянула на председательствующего. – Я права?

– О, вы совершенно, совершенно правы! – заморгал глазами тот. – В Австралии нет никакой цензуры. Решительно никакой!

– В таком случае, может быть, Криспин будет так любезен, – Афра Бут метнула в меня свой смертоносный луч, – и позволит мне закончить? Ведь каждому – кроме тех, разумеется, кто входит в круг его интеллектуальных подпевал, – совершенно ясно, что душа представляет собой прекартезианский аватар. А если для некоторых восприятие подобного концепта требует слишком большого напряжения, то продолжайте тихо сидеть в уголке и жевать свою жвачку.

– Лучше уж маленькую капсулу с цианидом, – пробормотал я, – знаете, какие в прячут в зубе.

– Криспин хочет, чтобы ему в зуб поместили капсулу с цианидом! Может быть, ему кто-нибудь окажет подобную услугу? Очень вас прошу!

О, эти мумии словно живой водой сбрызнули, так они сразу задергались и захихикали!

К тому времени, как Афра Бут закончила выступление, от положенных на все заседание девяноста минут осталось всего пятнадцать. Председательствующий попытался накинуть лассо на ускользающую тему и спросил у меня, верю ли я в существование души и, если верю, как представляю себе эту душу. Я, разумеется, стал рассуждать о душе как некоей кармической табели успеваемости, своего рода духовной регистрации, и назвал ее запоминающим устройством, фиксирующим любой отклик нашего тела на то или иное действие или ощущение, а также – неким плацебо, которое мы генерируем, дабы исцелить себя от страха перед собственной смертностью. Афра Бут тут же заявила, что я отвечаю на поставленный вопрос, по меньшей мере, недобросовестно, ибо «всем известно», что я – классический уклонист от исполнения каких бы то ни было обязательств. Это был явный намек на мой недавний развод с Зои, широко освещенный прессой, так что я предложил Афре оставить трусливые инсинуации и прямо высказать все, что она против меня имеет. Она незамедлительно обвинила меня в «хершицентризме» и паранойе. Я в долгу не остался и заявил, что все ее обвинения безмозглые и абсолютно ни на чем не основанные, поскольку на то, чтобы хоть как-то их обосновать, у нее попросту не хватает мозгов. Я всеми возможным способами подчеркнул слова «мозги» и «безмозглые». Ничего нее поделаешь: столкновение характеров.

– Трагический парадокс Криспина Херши, – парировала Афра Бут, обращаясь к участникам встречи, – заключается в том, что сам себя он позиционирует как борца со всеми и всяческими клише, эта фишка – такой Джонни Роттен от литературы – представляет собой осточертевший стереотип, характерный для мужского зверинца. Но даже и такая, двойственная, его позиция оказалась безнадежно подорвана его недавним выступлением в защиту наркоторговца, которому суд вынес справедливый приговор.

Я представил себе, как в ванну, где сидит Афра Бут, падает включенный в сеть фен: как судорожно подергиваются ее конечности, как дымятся ее волосы, как она в корчах умирает…

– Ричард Чизмен – жертва ужасной судебной ошибки, – сказал я, – и использовать случившуюся с ним беду как орудие наказания для меня – поступок невероятно вульгарный даже для вас, доктор Афра Бут.