Сеть - Александр Тюрин

— Где ты был, я тебя искал все время? Сейчас, товарищ Саша, облегчи голову, поруководи. Давай указания по проведению комплекса защитных мероприятий. Я договорился с правлением технопарка и гениальным директором, то есть генеральным. Ну, смелее начинай: углубить и укрепить то-то и то-то…

— В темное время суток только блатные паханы указания дают, — не сумел избавиться от недоброжелательства я.

— Если будешь кривляться, уволю. Не когда-нибудь, а завтра пойдешь сторожить сортиры, — изуверским тоном предупредил Пузырев.

— О, это совсем другой разговор. Охотно поруковожу. Лет сто никем не командовал, вернее, меня давно никто не слушается, кроме солнца на небе. Итак… самый лучший вариант защиты — это обмазаться ядом и дать себя скушать…

А потом я поведал то, что всплыло на поверхность разжиженного храпом ума-разума в моей разгромленной, похожей на Шевардинский редут квартирке. О бронированных дверях и замках на люках мусоропроводов. О мощных решетках на отверстиях вентиляционных шахт. О зацементированных трещинах в подвалах и вычерпанной там воде. О вышвырнутом шмотье и другой параше. О двух сплошных периметрах датчиков, по прилежащей территории и нижним помещениям. Ну и все такое.

— А ты знаешь, певец, — вызверился Пузырев, в котором, видимо, покой бился с волей, — какой золотой дождик всосет твое «все такое»?

— Во-первых, деньги не ваши, скупиться не стоит. Во-вторых, мне кажется, я-таки дрыхну и втюхиваю что-то персонажу сна. Утром обязательно буду искать толкование по соннику. Конечно, это сон, причем плохой. Наяву бы собеседник ухватил идею с полуслова и сказал бы: «Классно. Коррида. Кайф».

6

Один я в целом доме, как мумия фараона в пирамиде. Уж две недели как с моей подачи сделали укрепрайон, а то и линию Маннергейма из технопарка. Двери утяжелили и кругом замков понавешали. Погуляешь немного, и былая жизнь сахаром покажется. Положено теперь носить бронежилет и шлем — такого подлого результата я не ожидал. Всякая фигня, вроде жрачки или сортирных процессов, становится творческим делом, как у рыцаря в доспехе. А вот вооружение хилым осталось, подростковым. Тот же наган сбоку болтается. А раздобудь автомат — и считай, десятку схлопотал; лагерные-то беспредельщики переплюнут любого зверя, живого или сказочного. Однако есть и у нас хитринка в усах, способ перейти вброд Уголовный кодекс. Вот лежит под стулом машинка, похожая на магнитофон. Это газорезка из лаборатории металлообработки. Поди докажи, прокурор-медведь, что она не опытный агрегат, не сверхнаучный прибор, снесенный для пущей сохранности в рубку сторожевого бойца. А еще три гранаты от Самоделкина к жилету прицеплены. По внешности это банки пива, пролил из них жидкость — тут же она и испарилась. В мое лицо с пуза смотрит терминал от компьютера, который сигналы датчиков собирает и обсусоливает. Когда он понимает, в чем причина возмущений, то сообщает мне вежливым голосом и красными буквами.

Так вот, последние две недели ни одна тварь даже не дристанула нигде. Только непонятно: две недели сидели гады по норам, чувствуя на себя управу, или же издевательски слонялись где попало, а компьютеру было не ухватить суть. Я, впрочем, не ждал, разинув рот, компьютерных откровений, а наоборот, хватался за каждое отклонение сигнала от обычного вида. Шуровал рельсовыми видеокамерами, сновал между сомнительными участками и рубкой — физзарядка есть, а толку нет. Поскольку я, по большому счету, неуч, то подозревал даже, что основная часть возмущений — это радиопомехи, устраиваемые нашими гусеницами для сокрытия своих вылазок.

Сегодня датчики «разорались» по-страшному. Я посуетился, вспотел, нашел лишь в одном месте дребезжащую на ветру форточку, наконец успокоился, пил кофе и ковырял в носу. Делать нечего, на тысячу маленьких сторожат не разорвешься, поэтому если вдруг приползут каверзники со всех сторон, то ядом навряд ли обмазаться успею, но подпустить поближе и взорваться большой компанией — это пожалуйста. Итак, сижу я в полном раздрае, стал даже язвить в свой собственный адрес. Поменьше шали я головой, побольше повергайся в прах перед профессорско-преподавательским составом, блестел бы сейчас образованием и воспитанием; и разве сошлись бы тогда тропки мои и каких-то уродов, у которых ничего на уме, кроме расползания, жрачки, размножения и прочих гадостей. От обиды личный гном раскачался, как на качелях, и улетел, будто перышко, кувыркнулся раз пятьсот и влип. Несколько секунд я (то есть он) во что-то погружался, растекался и вот освоился в чужом организме.

Выдох продавливает волну вдоль тела, ей сопутствуют два ручейка по бокам, жаркий и студеный. Пенисто смешавшись, они заполняют мир вокруг, заставляют все разбухать, разворачиваться и показывать нутро. Просматриваю потроха каких-то стен и шкафов, бумаги вообще похожи на хлебную плесень. Втяжка приносит биение «теплого-влажного», от какого-то предвкушения становится кисло во рту, вскоре пузырьки моего зрения выворачивают, как авоську, крысу. Резким сжатием в глотке сшибаю свои ручейки, вырывается на этот раз жгучая пена. И вот какой от нее толк — она впитывает крысу, и та меняется в лучшую сторону, становится горячей и рыхлой, в общем хорошей, как пожарская котлета. Я, кажется, узнаю местность — подвал с архивным хламом. Какова задача и сверхзадача? Найти «теплого-влажного», только большого, засевшего на перекрестье путей. Раскусить его, что тоже будет вкусно, и узелок развяжется. Откроется много ходов в кристалл владычества. К той прекрасной светлой грани, что придает могущество плоти, несокрушимость волне. К чудесной ярко-черной грани, несущей бессмертие, неистребимость во тьме потомства. К ароматной алой грани, в которой таится радость вкушения побежденного врага. К той благоухающей синей грани, что изливает счастье превосходства нашего единства над сборищами чужих.

Пора тикать, мой гном-Штирлиц вылезает из тела наглого урода, как из липкого кала, и напряжение среды, постепенно уменьшаясь, вкручивает его по спирали обратно. Все на месте, гном и я, мы снова в рубке, выделенной буфетными стойками площадочке посреди холла в стиле неоготика. Хочется в таком месте не отстреливаться, а продавать компот. Но друзья торопятся ко мне, прутся со стороны архивного подвала — мне ли не знать. Скорее всего, они придут по коридору левого крыла и попросят любить да жаловать. Как же любить? Железяка-дверь их только насмешит. Я бросил рубку и залег, выглядывая из-за стойки, как в артобстрел, сморщившимися от напряжения щеками. Жуя рукой такой маленький наган, готовлюсь к встрече морально-психологически, как боксер. Накручиваю себя, внушаю, что соперник — обычная вонючка, которую я скоро посажу в клетку и буду пускать дым от сигареты ей в нос. И вот подготовленный гном опять сигает с «качелей», технология этого дела вроде отработана.