Греховные радости - Пенни Винченци

— Нечего тебе ему завидовать. — Няня обняла ее и стала гладить по голове, похлопывая ласково по плечу. — Особенно завидовать-то и нечему. Подумаешь, мальчишки: что в них такого? — добавила она, помрачнев.

— Конечно, есть чему, — возразила Георгина, удивленно и озадаченно глядя на нее и утирая слезы, — я хочу сказать, есть чему завидовать. Ты и сама должна это понимать.

— Что? — спросила Няня. — Я не понимаю.

— Но как же ты не понимаешь? С ним ведь совсем иное дело. Совершенно иное.

— Нет, Георгина, я не понимаю. — В потускневших от времени глазах Няни сквозило искреннее недоумение. — Боюсь, что я ничего не понимаю. Почему с Максом совсем другое дело?

Глава 16

Шарлотта, 1981–1982

— Я начинаю думать, что папа просто сошел с ума, — проговорила Шарлотта. — Или, может быть, мы все сумасшедшие.

— Возможно, она его довела до такого состояния, — отозвалась Георгина, — своим поведением.

— Господи, и что же нам теперь делать?

— Не знаю. Не имею ни малейшего понятия.

Они сидели в библиотеке, в Хартесте, и смотрели, как за окном целеустремленно льется на землю августовский дождь.

— Слава богу, что есть на свете Нантакет, — мрачно произнесла Георгина. — Уже несколько недель так льет.

Разговор их происходил за день до того, как им предстояло отправляться в Америку. Шарлотта только что вернулась из своих путешествий по Европе; Георгине пришлось мучительно дожидаться ее возвращения и этого разговора целых шесть недель. Ей особенно нужны были и присутствие старшей сестры, и ее утешения и совет в те дни, когда она боролась с собственной совестью, решая, сохранять ей ребенка или нет; она страстно хотела, чтобы Шарлотта в тот момент была рядом с ней, но именно та неделя оказалась единственной за все лето, когда Шарлотта ни разу не позвонила домой.

Сейчас Шарлотта страдала от угрызений совести, ей было невероятно жаль сестру, на которую обрушились такие испытания и которой пришлось столько пережить.

— Джорджи, как я жалею, что меня тут не было! Если бы только я знала!

— Ничего, мне было не так уж плохо. Со мной была Няня, она великолепно держалась и так сильно мне помогла! Она какое-то ходячее противоречие: я думала, будет потрясена, а она никак не отреагировала, просто как скала. Самое большое неодобрение, какое она высказала за все это время, было то, что она никогда не любила школьную форму. — Георгина подмигнула Шарлотте. — Да, я это сделала ради папы.

Я вдруг поняла, сколько он для всех нас сделал, как он нас любит, как заботится о нас, беспокоится, подумала о том, что он нас не бросил, постоянно поддерживал маму, никогда и ничем даже не намекнул нам на то, что мы не его дети. И я подумала, чем может стать для него мой ребенок, и решила, что не должна так по отношению к нему поступать. Как бы мне ни хотелось оставить этого ребенка. Я хочу сказать, что дети у меня еще будут…

— Георгина, — перебила ее Шарлотта, — я не собираюсь читать тебе лекцию. Я, конечно, не…

— И не пробуй, — с мрачноватой решимостью в голосе произнесла Георгина. — Лучше даже и не пытайся.

— Не собираюсь. Я тебе только что это сказала. Но по-моему, тебе надо взяться за ум.

— Если ты имеешь в виду таблетки, то я это уже сделала. Лидия Пежо прописала мне и объяснила, как их надо принимать.

— Хорошо. Но я имею в виду не только это. Нельзя ложиться со всеми мужиками подряд, как только у них встанет.

— Почему нельзя? — возразила Георгина. — Это же приятно.

— Да, может быть, и приятно. Но ничего хорошего от этого не будет, только заработаешь себе скверную репутацию, а может быть, еще и венерическую болезнь. Поняла? Найди себе кого-нибудь, кто тебе хотя бы нравится, и сделай его постоянным партнером.

— Слушаюсь, мисс. — Георгина бросила на Шарлотту сердитый взгляд, но потом широко улыбнулась ей.

— Извини, Джорджи. На этом лекция окончена. Думаю, — Шарлотта старалась, чтобы ее слова звучали не особенно назидательно, — думаю, если бы мама была жива, ничего подобного бы не случилось.

— Возможно, и нет. Но бог его знает, какие гены она нам передала. Может быть, что-то ужасное. Иногда мне кажется… ну да ладно, ничего.

— Кажется, что ты, возможно, пошла по ее стопам? Ты этого опасаешься? — Шарлотте давно уже хотелось как-то подвести Георгину к этой мысли.

— Немного.

— Не думай об этом. Так можно с ума сойти. В каждом из нас, несомненно, заложена масса скверных генов. В любом человеке. Но нельзя, чтобы плохая наследственность превращалась в объяснение или оправдание того, что делает сам человек. Мы те, кто мы есть. Больше мы ничего не знаем. И надо с этим жить. Ладно, послушай, а что нам теперь делать с Максом?

— Я думаю, рассказать ему. Мы просто должны это сделать.

— Да, но когда? Он же еще такой маленький.

— Шарлотта, никакой он не маленький. Ему четырнадцать, а понимает он все, как двадцатичетырехлетний. Он страшно развитой. Боюсь даже подумать, чем он и эта секс-бомбочка Мелисса будут заниматься в Нантакете.

— В некоторых отношениях да, ты права. Но в других он еще абсолютный ребенок. — Шарлотта вздохнула: у нее было к Максу двойственное отношение. С одной стороны, она его сильно не одобряла; но с другой — души в нем не чаяла. — Не знаю, просто не знаю. А ему обязательно надо узнать об этом прямо сейчас? Повтори-ка мне еще раз, что именно сказала Няня. Как это все выплыло.

— Ну, я ей сказала, что жутко завидую Максу, я вообще была в раздрызганных чувствах; она спросила, почему я завидую, я ответила, потому что с ним совсем другое дело, а она сказала, что никакого другого дела там нет. И только тут поняла, что проговорилась и сказала мне что-то такое, чего я не знала, поэтому пришла в страшное смятение, заявила, что ничего больше не может сказать, что она обещала маме никогда никому ничего не рассказывать. Бедный папа. Бедный, бедный наш папа.

— Да. — Шарлотта помолчала. — Ну что ж, давай пока не будем ничего ему говорить. Он, скорее всего, все равно воспользуется этим только как оправданием, чтобы вообще не учиться и ничего не делать. А потом, о нем ведь сплетни не ходят. Наверное, к тому времени мама сообразила, что надо выбирать любовников с голубыми глазами.

— Не говори так. — Лицо Георгины вдруг приобрело мягкое, ласковое и ранимое выражение. — Не надо. Мне это все так неприятно.

— Я знаю. Прости. Но в любом случае мы можем позволить себе какое-то время выждать. Честно говоря, не думаю, что я смогла бы сейчас завести на эту тему разговор с папой.

— Да. И я бы тоже не смогла. Мне кажется, он все больше и больше уходит в какой-то свой собственный мир. Так что мы решаем с Максом? Не говорить ему пока?