Фарсаны - Cемен Слепынин

“А у меня что есть? — спрашивал себя Сан. — Ничего!..” Неуютной показалась Сану его комната, холодом повеяло от камина. Он здесь лишний, никому не нужный. В каменном веке он стал бы охотником. А в гравитонном?

Яснов заметил, что с мальчиком опять творится неладное. В “Хроносе” Сан был рассеянным и угрюмым, дома чаще всего сидел у камина, но не читал, а задумчиво глядел в огонь.

Однажды Сан ошеломил вопросом:

— Дядя Ван, а я здесь кто? Экспонат?

— Ну чего ты выдумываешь? — в растерянности пробормотал Иван.

Ответ, конечно, не слишком вразумительный… Но вопрос-то каков! Он застал врасплох, хотя Иван и знал, что рано или поздно вопрос этот у мальчика возникнет.

“Малыш взрослеет, — думал Иван. — Взрослеет куда быстрее своих сверстников”.

В конце февраля снега в городе растаяли и неслись стеклянно-звенящими потоками в пруды и бассейны. В саду, перед окном Сана, зазеленела яблоня, на сухом пригорке засветились желтые огоньки мать-и-мачехи.

Сан часами сидел под тополем и глядел на переливающийся в траве ручеек. Что он видел в его солнечных бликах? О чем думал?

Антон соблазнял своего друга лыжной прогулкой.

— Посмотри, — показывал он рукой вдаль. — Сан, ты только посмотри!

Далеко за городом, за невидимой сферой, создающей теплый микроклимат, еще держалась зима. После обильных февральских снегопадов установилась морозная ясная погода, и многие горожане, отложив дела, проводили целые часы в чистых, хрустально-звонких лесах.

— Хочешь покататься на обыкновенных лыжах? — спрашивал Антон. — Устанешь, можно сменить их на гравитационные. Это чудо — гравилыжи! Дух захватывает. Летишь на них по сугробам, как птица.

Но Сан от прогулки отказался. Опять он уходил в себя, в свой мир. Услышал вдруг крики птиц своей родины, пчелиный гул на цветущем лугу. Потом увидел песчаный берег реки и нарисованный им диск Огненного Ежа…

Однако он вспоминал не только свои солнечно-беззаботные дни и часы: их на долю мальчика в каменном веке выпадало немного. Помнились ему и зимы, когда голод терзал желудок, когда он босиком бегал по мокрому снегу в ближайшую рощу, чтобы принести хворосту в землянку. Но и эти дни казались сейчас Сану бесконечно милыми, пахнущими родным дымом. Там он был на своем месте, среди своих.

Вечером у камина ему вспомнилась ненастная осень. Мокрыми волчьими шкурами плыли над стойбищем серые тучи. “Духи неба гневаются”, — говорили старые охотники. Духи то сеяли мелкий дождик, то швыряли вниз холодные и острые копья ливней. Маленький Сан грелся в такие вечера в своей землянке. Тяжелые капли стучали по оленьей шкуре, закрывшей наглухо вход. За ней в осенней темени слышался холодный плеск реки, глухой шорох мокрых ветвей, и от этого в землянке, у раскаленных камней очага, становилось особенно тепло и уютно. “Туда бы сейчас”, — вздохнул Сан. Утром, перед отправкой в “Хронос”, он спросил:

— Дядя Ван, я часто вижу на хроноэкране свое племя. Можно мне вернуться туда?

— Куда, дурачок? — с горькой нежностью спросил Иван. — Куда? В пасть тигра? Ты же знаешь, что история, уготовив тебе гибель… Что она сделала?

— Вычеркнула меня из той реальности, — заученно ответил Сан.

— Правильно. И в той ушедшей реальности нет ни одной щелочки, куда бы мы могли втиснуть тебя, не нарушив причинно-следственных связей. К тому же мы могли бы вернуть тебя только в натуральное время. А по натуральному времени прошло почти два года, как мы тебя спасли. Но ведь и в каменном веке прошло столько же — день в день, минута в минуту.

— Понимаю. Многое изменилось в жизни племени за это время. Некоторых уже нет… Мать свою не вижу.

— Считают, что в племени пронеслась эпидемия. И мать твою похоронили ночью. Это заметили хрононаблюдатели в инфракрасных лучах.

— А сестренка Лала живет сейчас в землянке Гуры.

— Верно. Бездетная Гура приютила твою сестру. Так что нет сейчас у тебя родной землянки. Ты такой же сирота, как и я. Ты знаешь, что родители мои погибли на далеком Плутоне во время опасного эксперимента. Мы оба сироты… Но мы не лишние здесь. Слышишь? Ты не лишний — ты мой брат! Разница в двадцать лет — сущий пустяк. И больше не зови меня дядей. Колдуном можешь звать. Даже Урхом! Но дядей ни в коем случае. Обижусь. Хочешь быть моим братом?

Сан улыбнулся: еще бы — иметь такого брата!

Однако разговор о сиротстве не прошел бесследно. Ночью мальчик метался во сне, плакал и стонал. Иван разбудил его и, гладя по голове, спрашивал:

— Братишка, что с тобой? Приснилось что-то?

— Мать вижу… На берегу реки, иногда в землянке… Она смотрит на меня и все плачет. Мне страшно…

Иван кое-как успокоил мальчика. Сан заснул. Но сон был беспокойным — видения древней родины звали к себе.

А Иван так и не мог уснуть. В голову навязчиво лезла фраза: “Мы больше растения, чем думаем”. Где он ее вычитал? Кажется, в “Дворянском гнезде” Тургенева. И сказал эти слова герой романа, который долгие годы жил в Париже, тоскуя по России.

Растения… С этим словом у Яснова был связан один случай из детства. Как потешались тогда над ним мальчишки, его одногодки! Что поделаешь — мальчишки всегда мальчишки. Они называли Ваню неженкой и даже девчонкой. Это сейчас, после долгих лет самовоспитания, он стал “каменным Иваном”, волевым командиром легендарного “Призрака”.

А тогда?

Не любил Иван вспоминать тот эпизод. Было в нем что-то стыдное, сентиментальное. Но сейчас он возник перед ним со всеми подробностями, как будто это было вчера.

Одиннадцатилетний Ваня Яснов приметил за городом простенький полевой цветок. Он рос на пригорке и сиротливо качался на холодном ветру, почему-то вызывая у мальчика щемящую жалость. Со всеми предосторожностями он выкопал растеньице и перенес его под окно своей комнаты. Ухаживал за ним, поливал питательными растворами. Но то ли почва оказалась неподходящей, то ли Ваня повредил корни — цветок медленно увядал и наконец засох совсем. Для мальчика это было первое в жизни горе — погибло что-то живое, бесконечно ему дорогое. Ваня чуть не заплакал, глядя на побуревшие лепестки и жалко поникшие стебли.

“А мы что сделали с Саном? — спрашивал сейчас себя Яснов. — Вырвали из родной почвы! Но корни, незримые душевные корни остались там. А что, если мальчик зачахнет, как тот цветок?”

От таких мыслей Ивану стало не по себе. Утром он отправился не на космодром, а в “Хронос”, к Жану Виардо. Недолюбливал его Иван, очень не хотелось ему встречаться с Виардо — человеком, который отлично знал о той глубоко запрятанной чувствительности, ранимости, которой Иван стыдился в себе. Жан будто видел его насквозь… Но встретиться с ним надо — Виардо был главным психологом “Хроноса”.