Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник) - Наталья Павлищева

– Как же побили наши полки у Коломны? – спросил Василько, желая знать причину неудачи и надеясь, что Филипп ведает о судьбе его товарищей.

– Как, как… – вновь передразнил его Филипп. – Ты моли Бога, что тебя к Коломне не погнали вместе с пешим полком. Добрыня, спаси Господи его грешную душу, вот на этом месте клялся, что заберет тебя в сторожевой полк. Оттого, когда пеший полк наряжали, тебя не тронули. А то бы клевало сейчас тебя воронье. Весь сторожевой полк полег! – выпалил он. – От большого полка, дай Бог, десятая часть уцелела! Еремея убили, князя коломенского с рязанским полком посекли, пеший полк так разметали, что пешцы до сих пор из-под Коломны бегут!

– Еремея убили?

– Убили Еремея Глебовича! – подтвердил Филипп. – Но княжич Всеволод уберегся. – Воевода сильно ударил кулаком по трону и по-ребячьи задорно выкрикнул: – И язву понесли татары немалую! Сказывают, что даже одного из ханов побили.

В его словах послышались гордость за суздальские полки, которые хотя и полегли, но учинили врагам немалую досаду, и уверенность, что татар можно побивать.

– А как же Еремей Глебович? Как же он позволил перемочь суздальские полки? – не унимался Василько. Он окончательно уверился в погибели товарищей, ему было жаль старого Еремея, но более всего угнетала мысль, что в первой же сечи с татарами разбит самый искусный воевода великого князя.

Вспомнился Еремей, плотный, седой, смахивающий с лица нечаянно навернувшуюся от слепящего солнца слезу, и его слова, сказанные с сожалением, когда он, уже опальный, покидал великокняжеский терем: «Сколько раз я тебе говорил, Василько, перед тем как молвишь великому князю, подумай крепко!»

– Что Еремей мог сделать? Что?! – вскричал Филипп. – На верную смерть шел и сам это понимал. Он мне так и говорил перед отбытием из Москвы: «Укрепляй Кремль, Филипп! Думается мне, что сильно припозднились мы!»… Что мог сделать Еремей? Они ведь даже толком исполниться не смогли, когда татарин из-за Оки повалил. Еремей сторожевой полк послал на татар, а сам принялся ратников ставить перед городом, у самых надолб, с напольной стороны. Татары в силе тяжкой навалились на сторожевой полк, смяли его и на неизготовившиеся полки наехали.

– А сторожа-то где была?

– Про то мне неведомо! – опять вскричал, морщась, как от животной боли, Филипп. – Только знаю, что Еремей в ратной деле поболее нас разумел и без сторожи станом у Коломны не встал бы. Сдается мне, что не было у него времени загодя сторожу посылать либо перехватили ее татары. Да вестимо тебе, что пеший полк только к началу сечи подоспел к Коломне? Думаю, что по частям били. – Филипп резко махнул рукой. – И за что Господь нас так наказует? – тяжело вздохнув, закончил воевода.

– Я о татарах еще летом сказывал, а меня за то в шею, – обиженно сказал Василько. Его так и подмывало попенять Филиппу, что воевода тогда принял сторону старого боярства.

– Что ты все о своем прозрении речешь? Кому ныне нужно твое прозрение? «Совокупляться спешно с русскими князьями и идти противу татар!» – с насмешкой повторил Филипп слова Василька, сказанные им владимирским боярам. – С кем совокупляться? Сейчас на Руси князей много, а сильных – раз, два и обчелся. Даниил Галицкий и Михаил Черниговский друг друга терпеть не могут из-за Галича, да и нашего князя Юрия остерегаются. С ними если и поладишь, то только на время, а затем пойдут наговоры, сплетни и которы, и еще похуже Калки выйдет… Смоленские князья слабы и также нелюбье к нам держат. Чтобы всех князей подручниками сделать, надобно силушку их искоренить да перевешать каждого второго, тогда и остальные крепко под рукой ходить будут. А земли как примиришь? Когда татары Рязань пусту положили, вся Москва радовалась. Спрашиваю, зачем веселитесь? Отвечают, что нам-де Рязань много зла сделала, потому и радуемся, тешим себя, что ослабнет Рязань и более зла нам чинить не будет. А сколько у суздальцев недругов? С Новгородом мы ратились, со Смоленском тож, в Черниговскую землю ты сам с мечом хаживал, у мордвы оттягали земли по Оке и Волге… Всем соседям нашкодили! Кругом если не недруги, то обиженные. А чтобы земли примирить, много времени надобно. Да что здесь говорить о рязанцах и черниговцах… Уже который гонец из Владимира в Новгород скачет, великий князь зовет своего меньшого брата Ярослава поберечь родное гнездо. Дождется ли он кованых полков переяславских? Вряд ли! Ярославу по нраву придется, если татары освободят для него владимирский стол. А ты говоришь: совокупляться! Не на кого нам надеяться, неоткуда помощи ждать. Так что от твоего пророчества пользы мало. – Филипп настойчиво посмотрел на Василька и спросил: – Злишься?

Василько пожал плечами.

– Мне передали сведущие люди, что ты спьяну великого князя бранил. Смотри! – Филипп пальцем пригрозил Васильку.

– Мне терять нечего: все потерял, – дрогнувшим голосом ответил Василько.

– Сам виноват! Что проку от твоего упрямства? Все нахрапом, все нахрапом… Княжий двор тебе не поле брани, его изметом не возьмешь. А нет, чтобы, видя великие сомнения князя Юрия и ближних бояр, присмиреть, послушаться сильных да принять их сторону. Вот это было бы гоже.

– Не приучен лукавить… – заупрямился было Василько.

– Потому и нуждишку терпишь, – оборвал его Филипп. – Худым умом живешь, норовишь никому не кланяться, лика своего к княжичу не показываешь, с соседями задираешься. А с чего тебе заноситься? Все знают, что слаб ты и худ. Ведь если бы не татары, сожрал бы тебя Воробей с потрохами! Слышал я, что его сынок у тебя девку умыкнул.

– То не твоего ума дело! – вспылил Василько. – Лучше о Москве пекись!

Отвыкший от прямых речей, Филипп оторопел. Так и застыл с похотливой усмешкой на губах. Но постепенно печать властности и недоступности легла на его лик, и казавшиеся неестественными из-за густоты брови переломились и сошлись у переносицы.

– Ты, Василько, забудь Владимир! Так мне более не сказывай, – предупредил он.

«Сейчас стражу позовет, – думал Василько, опустив голову и тупо уставившись на пол. – Коли он велит меня повязать, убью, собаку!»

Либо Филипп почувствовал решимость Василька, либо была у него иная причина, но он быстро успокоился и далее говорил примирительно:

– Не время сейчас свару затевать, поминать былое. Тебе обида лижет душу, а мне тяжкая дума покоя не дает: как бы Москву от нечестивых агарян сберечь?

– Силу откуда возьмешь? – Васильку было по нраву, что воевода так запросто и доверительно поведал о своей кручине. Он даже пожелал служить Филиппу не за страх, а за совесть.

– Нет той силушки, вся полегла у Коломны, – задумчиво произнес Филипп. – Вот у великого князя остались хоробрые полки.

– Дивлюсь я на него.

– Что так? – насторожился Филипп.

– Зачем князь развел ратников по городам? Зачем бесценные силы распыляет и бросает в малом числе на ворога? Надо собирать со всей земли полки в одно место и только потом ратиться. Князь же разбросал силушку по рубежам и сидит один во Владимире.

– Князя нет более во Владимире! Уехал он за Волгу собирать полки.

– Поздно спохватился.

– Ты, Василько, не шуми! Я даже княжичу еще не сказывал. В Москве о том знают ты да я.

– Не пойму: то ли от небрежения такое получилось, либо от скудоумия, либо крамолу творят? – гнул свое Василько.

Филипп прищурил левое око так, что правая бровь изогнулась лукой, и спросил:

– Разве не надо города защищать? Уж не ополоумел ли ты?

– Зачем их оборонять, коли все едино пожгут татары? Не надобно в городах сидеть и погибели дожидаться. Бог с ними, с городами, другие срубим. Самим надобно города и посады жечь да всем миром поспешать туда, где великий князь раскинет стан.

– Это в лютые морозы, с чадами и женками, стариками, поскотинкой, по снегу в девять пядей? Да ведомо ли тебе, сколько христиан сгинет от холода и глада?

– Ведомо! – стоял на своем Василько. – Только я доподлинно знаю, что татары христиан не милуют. Лучше немногих потерять в бегах, чем всю землю пусту положить!

Филипп не сразу заговорил. Он сидел, опустив подбородок на грудь, и пальцы его выдавали душевную сумятицу. Они то сжимались, то переплетались между собой, то опять распрямлялись. Наконец он шумно вздохнул, отчего его плечи поднялись, нахмурился, лицо опять стало непроницаемым и холодным.

– Сколько людей в Москву привел? – строго спросил он.

Василько ответил, что с ним пришло более ста крестьян, женок, стариков и детей.

– А для ратного боя пригоже сорок восемь голов, – сообщил он, немного подумав.

– Лапотники, – усмехнулся Филипп.

«Откуда я тебе ратников возьму?» – обиделся Василько, но промолчал.

– Много ты здесь высокоумных глаголов молвил, а теперь меня послушай напоследок, – беспрекословным тоном сказал Филипп. – Сядешь на прясло у Тайницкой стрельни, и чтобы держать стены крепко! Коли еще раз услышу от тебя такую нелепицу, не сносить тебе головы! Мне предаваться побасенкам некогда, мне Москву оборонять надо. Татары придут и уйдут, а князья останутся, и после татарщины спросят строго, как я их землю защищал. Мне пригоже лишиться живота от татарина, чем понести срам от сильных и меньших за нерадение и трусость.