София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

культуре. Обратите внимание, буквы не приспособлены для гравировки на камне, потому что обычно их писали на бересте или выдавливали на глине.

Затем они отправились разглядывать экспозиции музея, изумительные капители древних колонн, шедевры храмовой скульптуры, роскошные коллекции монет и индийского холодного оружия. Была здесь и незабвенная стела с клинописным текстом «Законов царя Хаммурапи», которые Евгений до дыр зачитывал на первом курсе университета. Встретить вавилонскую стелу здесь, в Национальном музее Индии, он, разумеется, ну, никак не ожидал, и ему даже пришлось объяснять Ану Гаур, почему этот черный базальтовый столб вызвал у него столь странные и незнакомые ей эмоции — ужас и смех одновременно.

Но, пожалуй, больше всего времени они провели в индо-хараппском зале со множеством мелких фигурок, горшочков, кувшинов, печатей из Мохенджо-Даро, плетеных туесков и корзинок. Ану Гаур то и дело рассказывала ему про самые древние храмы, которые строились из дерева, про самые древние города, которые были древнее Хараппы, про самые древние обряды и так далее. Вообще, на всех стендах ее интересовало все самое древнее. Поэтому она с недоумением отзывалась по поводу того, что историки относили ведийский период только ко II–I тысячелетию до нашей эры.

— Когда мы находим в долине Инда следы переселенцев с севера, мы сразу обнаруживаем у них устойчивые обряды со своим пантеоном богов. Иначе говоря, северные очаги ведической культуры должны были насчитывать тысячи лет предыстории до своего распространения на юг. Но поклонение богам Ригведы — Индре, Агни, Варуне и другим — привязано исключительно к территории индийского субконтинента. Вы не находите это странным?

— Нам столетиями внушают мысль, что знания в древности распространялись только с юга на север, — развел Евгений руками. — Для европейского человека мировая история начинается с Древнего Египта и Вавилона, это даже не обсуждается. Что касается многочисленных языковых групп, обитавших в доисторические времена от Урала до Эльбы, то с точки зрения западной историографии у них не было никакой, собственно говоря, культуры.

— А профессор Шанти думает иначе, — возразила Ану Гаур. — Даже происхождение слова «культура» он связывает не с латинским словом «colo» — возделывание, возникшим у древних римлян при переходе к оседлому земледелию, а с тем же индоевропейским значением «kula» — делать что-либо сообща. Он считает, что даже первые солнечные календари возникли сначала у северных племен.

На этом месте Ану Гаур прервала рассказ, заметив, что Евгений остановился, чтобы сделать пару снимков возле исполинской фигуры медитирующего во сне Нараяны. Пока Евгений фотографировал, ей вспомнился один забавный случай в университете:

— Однажды профессор Шанти вошел в аудиторию и спросил: «Кто знает, на каком животном ездил Индра?». Мы, конечно, знали ответ, и кто-то выкрикнул, что ваханой Индры является белый слон Айравата. «Хорошо, — похвалил профессор. — Только слоны на севере не водятся, так ведь?».

Ану Гаур повернулась к Женьке, как бы адресуя этот наводящий вопрос ему.

— То есть профессор Шанти считает, что сакральным животным Индры до миграции индоариев был мамонт? — отозвался он.

— Не совсем, — Ану Гаур сомкнула пальцы в привычном магическом жесте. — Дело в том, что в зооморфичной культуре IV–V тысячелетий до нашей эры, от которой берет начало Ригведа, огромным мамонтом могли представлять самого Индру. В наиболее архаичном мифе об устройстве вселенной Индра назван тем, кто растянул небо на подпорках. Именно так, из бивней-подпорок и шкур мамонта охотники возводили жилища. Молнии или ваджры ассоциировались с бивнями небесного Индры, потому что когда-то из бивней делали наконечники метательных орудий. Позднее их, разумеется, вытеснили бронзовые копья. Между прочим, на той лекции профессор Шанти прочитал отрывок из древнерусской «Голубиной книги», где мамонтов так и называли «индрик-зверь». Надеюсь, вам знакома эта книга?

— Конечно, знакома: «Индрик-зверь… идет по подземелью как солнышко по поднебесью», — улыбнулся Евгений. — Знаете, Ану, в Сибири рядом с рекой Тавда есть даже озеро Большая Индра, где вероятно испокон веков находили бивни мамонтов.

— Как вы сказали? — не расслышала Ану Гаур.

— Река Тавда, озеро Индра, — продиктовал Евгений, чтобы Ану Гаур смогла записать название.

— Вы не представляете, как этому обрадуется профессор, — произнесла Ану. — Если бы он был моложе, то, наверное, отправился бы в экспедицию. Но он у нас очень старенький, на факультете мы его ласково зовем «Наш-Индра-Шанти», и знаете что, он на это ни капельки не обижается…

Они вышли из музея на освещенную жарким солнцем аллею с высокими пальмами, каменными изваяниями и деревянной колесницей-радхой, стоявшей в отдельном стеклянном павильоне. Между ними пролегала пропасть культур, языков и обычаев, и все же у них оказалось так много общего. Они знали нечто такое, чего другие знать не хотели, да и, наверное, не должны были знать. Для своих сверстников Ану Гаур была, пожалуй, такой же странной и непонятной, каким всегда себя ощущал Евгений.

— Очень приятно было с вами познакомиться, Евгений. Вечером я вылетаю домой, — вздохнула Ану, приближаясь к машине с ожидавшим ее водителем. — А вы уже бывали в садах Лоди? В детстве, когда мы с отцом приезжали в Дели, он почему-то обязательно приводил меня в эти сады.

— Там очень красиво, хотя на осмотр у меня не было времени, — признался Евгений.

— В таком случае садитесь в машину, — бойко распорядилась Ану Гаур, — потому что я не намерена отступать от этой традиции.

В садах Лоди они прогуливались по дорожкам и тропам среди малиновых и карминово-красных кустарников, среди тропических деревьев и живописных руин. Ану Гаур рассказывала об исследованиях индийского ученого Локаманьи Тилака, о древности Вед и созвездии Мрига. Они забрели в безлюдный уголок, где под густыми кронами свисали длинные плети, напоминавшие скрученные космы йогинов или, быть может, распущенные волосы русалок. Над ивами порхали зеленые попугайчики, на соседних деревьях только-только набирали цвет нежные кисточки, а другие стояли с обнаженными ветвями, сбросив пожухлую листву, которая так приятно шебуршала под ногами.

Поднимаясь по ступенькам к полуразрушенной беседке на четырех гранитных колонах, они вспоминали строчки из сказок Пушкина, тех самых, где царевна Лебедь и тридцать три богатыря «в чешуе как жар горя». Ану Гаур видела в них отголоски преданий, восходивших к общим евразийским истокам, к ведическим богам, олицетворявшим тридцать три силы живой природы. Евгений вслушивался в ее речь, и к нему мало-помалу начинал возвращаться тот далекий забытый мир, где пахло Русью, а не чисбургерами с кока-колой, к нему возвращался мир, который у русского человека отняли и ни за что не хотели возвращать.

Он не знал, сколько времени они провели в том саду — полтора часа, пару столетий или всего несколько минут. Возможно, им больше не