Семнадцатилетние - Герман Матвеев

А. Алексеева».

«Валя!

Представь себе, что все мы туристы-альпинисты и решили подняться на высокую гору. Путь очень трудный и опасный. Трещины, пропасти, занесенные снегом скалы… И вот мы взяли длинную веревку, привязались к ней на десять-пятнадцать метров друг от друга и тронулись в путь. Если кто-нибудь сорвется или провалится, то мы его удержим. Я думаю, что наше «Обещание» — это и есть та веревка, которая связала нас. Мы держим друг друга, помогаем и уверенно, хотя и с трудом, поднимаемся на гору. А ты решила идти отдельно… Пускай даже впереди, но не привязалась к нашей веревке. Мы все беспокоились, что ты сорвешься в пропасть… А разве ты не испытывала страха, разве у тебя не появлялось чувство неуверенности… Теперь ты поняла и привязалась. Теперь мы спокойны. Мне кажется, что этот пример объяснит тебе многое. Подумай. Я часто вспоминала наш последний разговор, много думала и вот нашла подходящее сравнение… Но имей в виду, что оно относится не только к тебе. Для меня это сравнение играет тоже не маленькую роль.

Привет!

Лида».

«Белова!

Я скажу честно и прямо, что думаю. Без сентиментальности. В письме ты подпустила слезу, и девочки наши растаяли. Я не утверждаю, что ты врешь. Нет. Ты веришь тому, что пишешь. Но имей в виду, что все это не так просто. Это землетрясение в твоей психике многое разрушило, и теперь надо построить новое. Это-то вот и не так просто. Признаю честно, что ты поступила правильно, и мы тебя единогласно приняли обратно, но не воображай, что все девочки бросятся тебя обнимать, когда ты вернешься. Тебе еще надо показать, что ты собой представляешь сегодня. Ты пишешь, что стала другой. А какой другой? Мы не знаем. Ты придешь в класс как новенькая, и мы заново с тобой будем знакомиться. И все будет зависеть от тебя. Вот, например, тебе первое испытание. Если ты обидишься на мое письмо, — значит, в тебе еще крепко сидит старое, если нет, — значит; ты действительно можешь принимать критику. Правда не всегда бывает приятна. Чаще наоборот. Ну, да дальше будет видно.

Т. Кравченко».

«Валя!

Твое письмо меня обрадовало, а вместе с тем и удивило. Ты писала его в минуты раскаяния, но не все в нем искренне, от сердца написано. Так мне почему-то показалось. Если я ошибаюсь, то очень хорошо, а если нет, то обрати на это серьезное внимание. Не обманывай себя. Раньше ты мне говорила, что все люди в жизни играют. Это верно только отчасти. У человека, например, плохое настроение, а он старается быть веселым, чтобы своим мрачным видом не портить настроение другим. Это ложь, игра, но в ней, по-моему, ничего плохого нет. Ты говорила о другом. О лжи в своих личных интересах. Это, по-моему, плохо. Конечно, мы еще молоды и мало знаем жизнь, но все-таки отличить плохое от хорошего можем. Ты написала, в общем, хорошее письмо. Мы рады за тебя. Я уверена, что и тебе от этого поступка легко и приятно на душе. Извини за торопливость. Сказать хочется много, но лучше поговорим потом, когда поправишься. Меня, например, волнует еще один вопрос, но о нем напишет Женя.

Светлана».

«Валя!

Насчет «другого человека» внутри нас ты здорово подметила. Помнишь, как в оперетте: «Частица черта в нас заключена подчас.» Это правильно. У каждого из нас есть «частица черта». Потом ты написала, что считаешь себя умнее других. Это тоже правильно. У нас почти все девочки считают себя умней других. Возьми кого угодно. Все хоть немного, да воображают. Про коллектив ты написала очень хорошо. В одиночку жить скучно и неинтересно. В компании всегда бывает веселей. Что еще написать? В школе у нас учителя прямо зверствуют. Столько уроков задают, что я, наверно, скоро захвораю. К счастью, недолго осталось терпеть. Василиса Антоновна говорит, что мне надо заниматься математикой. Валя, ты не расстраивайся. Теперь все в порядке.

С приветом — Лариса».

«Валя!

После прочтения твоего письма мы приняли решение ответить тебе всем классом. Надо полагать, что все девочки напишут одно и то же и тебе будет совсем неинтересно читать. Мы с Ритой не хотим повторяться. Если ты сама все поняла, так незачем и писать. Это значит «переливать из пустого в порожнее». Кроме того, нам кажется, что личная жизнь человека никого не должна касаться. Общественная жизнь — это уже другое… Но если ты решила подписать «Обещание» и не противоречить коллективу класса, то больше и требовать нечего.

Желаем всего хорошего.

Р. Логинова, М. Крылова».

«Валя!

Ты, конечно, сама понимаешь, что мне трудно написать что-нибудь такое… глубокое, проницательное. Я новенькая и знаю тебя меньше, чем остальные девочки. Единственно, что меня поражает во всей этой истории: а где же мы были раньше? Ведь все, о чем ты пишешь, не могло случиться сразу или в один год. Почему же раньше — в пятом, седьмом классе — никто ничего не замечал? Ты пишешь, что ангина, на которую не обращали внимания и не лечили, превратилась в порок сердца.

То же самое и твой запущенный эгоизм дал серьезные осложнения. Кто же виноват? На этот вопрос невозможно точно ответить, но чувствую, что ты не одна виновата. Я не хочу тебя оправдывать и утешать. Тебе же все равно не будет легче. Порок сердца у тебя, а не у врачей и не у мамы, которые тебя не лечили. Ты не думай, что я повторяю чужие слова. Я тоже в этом убеждена. Когда ты поправишься, сходим ко мне и поговорим с моей мамой. Она очень понимает женскую душу. До скорого свиданья.

Н. Шарина».

«Валя!

Твое письмо мне передал Константин Семенович в учительской и при этом улыбнулся. Какая у него все-таки необычайная улыбка! «Как рублем подарил». Ну, да ты и сама знаешь. Твое письмо в классе читала я. Если бы ты видела, как слушали девочки! Тишина была… будто никто не дышал. Теперь по существу вопроса. У меня случайно с собой было «Воскресенье» Толстого. Мы со Светланой нашли одно место и были потрясены. «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один — духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благом и других людей, и другой — животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира». Это что-то непостижимое! Ты только подумай! А ведь он писал об этом в прошлом столетии. Нехлюдов и ты?! Ха-ха! Он дворянин, помещик, барин, а ты советская школьница. Что может быть между вами общего? А общее есть. Стоит прочитать твое письмо, и общее сразу видно. Ведь и ты пишешь о духовном и животном человеке внутри себя. Странно и непонятно! А главное, он пишет: «Как и во всех людях». Неужели во всех нас живет это животное, а мы и не замечаем? Об этом надо будет поговорить и устроить охоту… Загнать этого зверя в клетку. Очень хорошо, что ты посадила его на цепь!

Будь здорова, весела,

Женя».

Совершеннолетие

На день рождения Светланы было решено пригласить Женю, Лиду, Катю и Тамару.

В субботу, сразу после уроков, Светлана побежала домой. Были задуманы настоящие уральские пельмени, которые она умела прекрасно делать, а кроме того — сладкий пирог. Пельмени были заготовлены и заморожены вчера, но с пирогом предстояло много возни. Светлане почему-то очень хотелось делать все самой, и она под всякими предлогами отстраняла мать от работы.

Придя домой, она быстро переоделась и побежала на кухню, где стояло тесто для пирога. Здесь около плиты уже возилась мать.

— Мама, ну кто тебя просил?.. — недовольно протянула Светлана. — Мы же вчера условились…

— А что я делаю? Плиту затопила…

— Не надо. Я сама все сделаю… Мой день рождения, а не твой!

— Не ворчи, пожалуйста. Я боялась, что ты опоздаешь и тесто перекиснет. Стряпай на здоровье!

— Уходи в комнату.

Екатерина Андреевна внимательно посмотрела на озабоченную дочь и усмехнулась:

— Хитришь ты, девочка… Ну-ка, скажи мне, для кого ты так стараешься?

— Для всех.

— В старину был такой обычай, — продолжала мать, пропустив мимо ушей ответ Светланы, — неплохой обычай, — когда невеста перед свадьбой сама стряпала обед для жениха и всей родни…

Светлана насторожилась. Как бы невзначай брошенный намек заставил ее покраснеть, и розовые от мороза щеки стали совсем пунцовыми. Она ждала продолжения, но мать молчала.

— А что ты этим хочешь сказать? — спросила Светлана.

— Ничего… Вот смотрю на тебя и вспомнила про этот обычай.

— Ну знаешь, мамочка… Хитришь-то ты, а не я… Иди лучше в комнату и накрывай стол.

Екатерина Андреевна ласково похлопала дочь по плечу, но, прежде чем уйти, спросила;

— Сколько же гостей будет?

— Считай… четыре девочки, Алеша и нас четверо. Девять человек.

Оставшись одна, Светлана принялась за дело. Слова матери о невесте, стряпающей обед для жениха, сильно ее смутили. Вчера, раскатывая сочни, защипывая пельмени, она действительно все время думала об Алеше. В прошлом году, провожая брата и Алешу на летнюю практику, она тоже делала пельмени, Алеша сказал, что ничего более вкусного он никогда не ел и не может себе представить. Эта похвала относилась к ней, но он об этом не знал и думал, что хвалит искусство Екатерины Андреевны.