По Уссурийскому краю - Владимир Арсеньев

Более зажиточных фанз, чем на Картуне, я нигде не видывал. Они были расположены на правом берегу реки и походили скорее на заводы, чем на жилые постройки.

Я зашёл в одну из них. Китайцы встретили меня враждебно. До них уже долетели вести о том, кто мы и почему удэгейцы нас сопровождают. Неприятно быть в доме, когда хозяева нелюбезны. Я перешёл в другую фанзу. Там нас встретили ещё хуже, в третьей мы не могли достучаться, в четвёртой, пятой, десятой нам был оказан такой же приём. Против рожна не пойдёшь. Я ругался, ругались казаки, ругался Дерсу, но делать было нечего. Оставалось только покориться. Ночевать около фанз мне не хотелось. Поэтому я решил идти дальше, пока не найду место, подходящее для бивака.

Настал вечер. Красивое сияние на небе стало блекнуть. Кое-где зажглись звезды.

Китайские фанзы остались далеко позади, а мы все шли. Вдруг Дерсу остановился и, закинув назад голову, стал нюхать воздух.

— Погоди, капитан, — сказал он. — Моя запах дыма найди есть. Это удэге, — сказал он через минуту.

— Почему ты знаешь? — спросил его Кожевников. — Может быть, китайская фанза?

— Нет, — говорил Дерсу, — это удэге. Китайская фанза большой труба есть: дым высоко ходи. Из юрты дым низко ходи. Удэге рыбу жарят.

Сказав это, он уверенно пошёл вперёд. Порой он останавливался и усиленно нюхал воздух. Так прошли мы пятьдесят шагов, потом сто, двести, а обещанной юрты всё ещё не было видно. Усталые люди начали смеяться над стариком. Дерсу обиделся.

— Ваша хочу тут спи, а моя хочу юрта ходи, рыбу кушай, — отвечал он спокойно.

Я последовал за ним, а следом за мной пошли и казаки. Минуты через три мы действительно подошли к удэгейскому стойбищу. Тут были три юрты. В них жили 9 мужчин и 3 женщины с 4 детьми.

Через несколько минут мы сидели у огня, ели рыбу и пили чай. За этот день я так устал, что едва мог сделать в дневнике необходимые записи. Я просил удэгейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись колоть дрова.

Ночью был туманный мороз. Откровенно говоря, я был бы очень рад, если бы к утру разразилась непогода. По крайней мере мы отдохнули бы и выспались как следует, но едва взошло солнце, как туман сразу рассеялся. Прибрежные кусты и деревья около проток заиндевели и сделались похожими на кораллы. На гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца играли в них, и от этого казалось, будто по реке рассыпаны бриллианты.

Я видел, что казаки торопятся домой, и пошёл навстречу их желанию. Один из удэгейцев вызвался проводить нас до Мяолина. Так называется большой ханшинный завод, находящийся на правом берегу Имана, километрах в семи от Картуна, ниже по течению.

Сегодня дорога мне показалась ещё более тяжёлой.

За Картунскими воротами долина опять расширилась. Я поднялся на одну из сопок. Интересное зрелище представилось моим глазам. На восток шла долина Имана: она терялась где-то в горах. Но на запад, север и юг, насколько хватал глаз, передо мной развёртывалась огромная, слабо всхолмлённая низина, покрытая небольшими группами редкого лиственного леса, а за ними на бесконечном пространстве тянулись белоснежные поля, поросшие травой и кустарниками. Эту огромную низину китайцы называют Лофанза[195]. Она длиной 80 километров и в ширину по крайней мере 50 километров. Места эти казались весьма удобными для земледелия. Однако нигде фанз не было видно. Китайцы избегают их, и, вероятно, не без основания: или земля здесь плохая, или она затопляется водой во время разливов Имана. По слухам, в местности Чингуйза есть ещё одна юрта, в которой проживают два одиноких удэгейца.

Часа в два мы дошли до Мяолина — то была одна из самых старых фанз в Иманском районе. В ней проживали 16 китайцев и одна гольдячка. Хозяин её поселился здесь лет пятьдесят тому назад, ещё юношей, а теперь он насчитывал себе уже семь десятков лет. Вопреки ожиданиям он встретил нас хотя и не очень любезно, но всё же распорядился накормить и позволил ночевать у себя в фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чём-то меня просить, но затем перешёл к более резкому тону и стал шуметь.

— Мяолин не вчерашний и не сегодняшний, — говорил он. — Мяолин такой же старый, как и я, а вы пришли меня прогонять. Я вам Мяолин не отдам. Если мне придётся уходить отсюда, я его сожгу.

Затем он объявил, что сейчас зажжёт фанзу, пошёл на двор и притащил оттуда большую охапку соломы.

Всё это кончилось тем, что Дерсу напоил его до потери сознания и уложил спать на той же соломе.

Утром мы рано ушли, оставив старика спать в его фанзе, которую он не хотел нам уступить и которую мы не собирались у него отнимать.

Странное дело, чем ближе мы подходили к Уссури, тем самочувствие становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести их было тяжелее, чем наполненные в начале дороги. Лямки до того нарезали плечи, что дотронуться до них было больно. От напряжения болела голова, появилась слабость.

Чем ближе мы приближались к железной дороге, тем хуже относилось к нам население. Одежда наша изорвалась, обувь износилась, крестьяне смотрели на нас как на бродяг.

От Мяолина тропа пошла по кочковатому лугу в обход болот и проток. Часа через два она привела нас к невысоким сопкам, поросшим дубовым редколесьем. Эти сопки представляют собой отдельный массив, выдвинувшийся посредине Лофанзы, носящей название Коу-цзы-шань[196]. Это остатки каких-то больших гор, частью размытых, частью потопленных в толщах потретичных образований. У подножия их протекает маленькая речка Хаунихеза.

Стрелки шли лениво и часто отдыхали. Незадолго до сумерек мы добрались до участка, носящего странное название Паровози. Откуда произошло это название, так я и не мог добиться. Здесь жил старшина удэгейцев Сарл Кимунка со своей семьёй, состоящей из 7 мужчин и 4 женщин. В 1901 году он с сотрудником Переселенческого управления Михайловым ходил вверх по Иману до Сихотэ-Алиня. В награду за это ему был отведён хуторской участок.

Вечером я узнал от него, что километра на четыре ниже в Иман впадает ещё одна большая река — Нэйцухе[197]. Почти половина её протекает по низине Лофанзы среди кочковатых болот, покрытых высокой травой и чахлой кустарниковой порослью. По его словам, Нэйцухе очень извилиста. Густые смешанные леса начинаются в 40 километрах от Имана. Потом идут гари и лесные болота. Из притоков Нэйцухе река Хайнето[198] славится как местность, богатая женьшенем.

На следующий день мы встали поздно, закусили немного рыбой и пошли дальше. Сарл Кимунка проводил нас до корейцев, недавно поселившихся около Паровози. Внизу Иман ещё не замёрз — надо было переправиться на лодке. Мы обошли все фанзы и нигде не нашли ни одного мужчины. Женщины испуганно смотрели на нас, молчали и прятали своих детей. Видя, что ничего добиться нельзя, я махнул рукой и велел стрелкам идти к реке. Удэгеец где-то нашёл спрятанную в кустах плоскодонку. В ней он перевёз нас через реку поодиночке и затем возвратился назад.