Конрад Аденауэр - немец четырех эпох - Всеволод Ежов

На аэродроме в Тель-Авиве его тепло и сердечно встретили бывший премьер-министр Бен-Гурион, министр иностранных дел Абба Эббан и президент Всемирной еврейской организации Наум Гольдман, Однако на выезде из аэропорта стояло около сотни людей с плакатами «Аденауэр, вон!». Собравшиеся кричали, размахивали кулаками. Во время всего визита проходили демонстрации протеста, распространялись враждебные листовки, газеты пестрели злыми заголовками. В Аденауэре видели символ немцев-врагов. Мало кто отдавал отчет, что он представляет иных немцев, другую Германию.

Власти старались сгладить реакцию населения. В научном центре Вейцмана Аденауэру вручили свидетельство о присвоении звания почетного доктора за верность демократическим идеалам и страдания во время нацистского режима. Организовали поездку в Иерусалим и осмотр достопримечательностей. Аденауэр не знал, что его сопровождает врач с запасом крови на случай террористического акта.

Премьер-министр Леви Эшкол устроил официальный прием. Его речь поразила Аденауэра. Он говорил только о прошлых гонениях на евреев, о жестокости немцев. Материальная компенсация — это лишь символическое возмещение за кровавый разбой. Нет искупления за злодеяния и утешения в горе.

Гостю пришлось в ответной речи учесть сказанное Эшколом. Он подчеркнул, что прошлое нельзя забывать, но и нельзя жить только им. Если не признать доброй воли нынешних немцев, то невозможно ожидать вообще чего-либо хорошего. Он, будучи канцлером, стремился к примирению немцев и евреев. Те же цели преследует теперешнее правительство Федеративной Республики.

В беседе Эшкол попросил Аденауэра не придавать серьезного значения тому, что он услышал из его уст.

— Я произнес неприятные слова для внутреннего потребления, в угоду тем, кто устраивает протесты.

— Мой визит, — возразил Аденауэр, — имеет не только внутриизраильское значение. Поэтому прошу убрать наиболее резкие формулировки из текстов, которые будут переданы прессе. Иначе я буду вынужден демонстративно покинуть Израиль.

— Конечно, конечно, мы сделаем это, — поспешил заверить Эшкол.

В прессу, однако, попали и полная речь Эшкола, и информация о жесткой реакции Аденауэра. Несколько дней газеты смаковали инцидент в Израиле. Эббан пытался исправить положение. На официальном завтраке он говорил об Аденауэре как о друге, который много сделал для евреев и к которому он и все здравомыслящие евреи питают чувство уважения и благодарности. Сердечно говорил об Аденауэре и Гольдман. В ответной речи гость сказал, что считает примирение с Израилем одним из своих важных дел. И не следует отделять его от остальных немцев, ибо весь немецкий народ по-новому относится к евреям.

Оставшиеся дни заполнили поездки, интервью, выступления. Аденауэр был бодр и энергичен. Посетил Хайфу, Назарет, осмотрел древности. В воскресенье слушал мессу на Праведной горе, где Христос произнес Нагорную проповедь.

В Бонне Аденауэра встречали с благодарностью. Вряд ли кто-либо еще мог сделать такой шаг для примирения с Израилем и пропаганды нравственных ценностей новой Германии.

В конце 1966 года родилась большая коалиция: правительство образовали из представителей ХДС/ХСС и СДПГ при канцлере христианском демократе Кизингере и вице-канцлере социал-демократе Брандте. Аденауэр приветствовал ее, но как явление временное, призванное решить конкретные экономические задачи, усилить интеграционные процессы в Европе. Он снова и снова подчеркивал, что неизменным и главным принципом демократии является наличие сильной оппозиции. Страна и общество не должны оставаться без контролирующего, подвергающего сомнению действия правительства начала, каким является оппозиция. Мелкие партии, не участвующие в правительстве, такой функции осуществлять не могут.

Что касается социал-демократов, то они уже по-иному воспринимали экс-канцлера. Еще до образования «большой коалиции» в популярном журнале «Штерн» появилась статья одного из лидеров СДПГ Герберта Венера. Автор писал, что в трудные времена опытный рейнец лучше других понимал, что нужно делать для возрождения страны, и он сделал максимум возможного. Аденауэр порадовался признанию авторитетного социал-демократа и отложил статью Венера в материалы для мемуаров.

Между тем вышел второй том воспоминаний. Третий был практически готов. Работалось хорошо. Аденауэр подбирал материалы о последних годах своего канцлерства. Намеревался уделить особое внимание отношениям с Францией и встречам с де Голлем.

Испанское правительство пригласило Аденауэра выступить в Мадриде. Он согласился и попросил только не составлять слишком напряженную программу. «Мне ведь уже не восемьдесят», — писал он испанцам. К поездке готовился тщательно. Даже не диктовал, а писал от руки тезисы реферата. Центральной мыслью выступления стала интеграция Западной Европы в союзе с Соединенными Штатами. Верх брали опасения прошлого. Аденауэр настороженно воспринимал идеи разрядки и разоружения, по-прежнему боялся сговора между американцами и русскими за счет европейцев.

Утром 14 февраля 1967 года Аденауэр вылетел из Кёльн во Франкфурт, чтобы там пересесть на мадридский рейс. На аэродроме в Кёльне не было ни представителей официального Бонна, ни журналистов. Проводить Аденауэра пришел лишь испанский посол с супругой. Погода была плохая. Самолет бросало из стороны в сторону, из одной воздушной ямы в другую. Кто-то в салоне стал сетовать на качку. Аденауэр спокойно сказал:

— Что же вы хотите — за тридцать минут из Кёльна во Франкфурт, да еще с удобствами.

Пассажиры заулыбались.

Во Франкфурте экс-канцлера окружила толпа журналистов, теле- и фоторепортеров. Аденауэр начал было отвечать на вопросы, но потом ушел в отведенную для него комнату, чтобы выпить чашку чая.

В Мадриде его ждал теплый прием. Встречали два министра, несколько видных политических деятелей, немецкий посол и, конечно же, множество шумных испанских журналистов. Цветы, приветственные речи, аплодисменты…

На следующий день ему принесли газеты с репортажами о его прибытии с многочисленными снимками. Он отложил их в сторону и отправился в Прадо. Посещение всемирно известной картинной галереи занимало его больше, чем официальные встречи. Протокол, однако, отвел на Прадо всего лишь два часа. Аденауэр надолго задержался у любимых голландцев. Не воспринял Эль Греко. Ему не понравились удлиненные фигуры и лица его персонажей. Он даже спросил у сопровождавших, не страдал ли художник искажением зрения. С удивлением остановился у пасторальных пейзажей раннего Гойи. Они опровергали представления о художнике, знаменитом своими мрачными капричос. Бегло прошел залы Мурильо и Веласкеса. Внимательно осмотрел детали алтаря, расписанные Иеронимом Босхом.