Заря Айваза. Путь к осознанности - Ж. Славинский

Участники приступили к следующему дню работы бодрыми и отдохнувшими. Комната разрывалась от энергии! Некоторые из участников стали агрессивными и начали критиковать меня и структуру «Интенсива». Я был поражен, насколько хорошо на тот момент они были осведомлены о моей жизни, моих отношениях с Лидией и моих проблемах. Я о себе услышал даже что-то новое: что у меня три внебрачных ребенка, одного из которых, слабоумного, запрятали в одном из центров для умственно отсталых детей, что мы с Лидией изменяли друг другу с первыми встречными, что у меня презервативы постоянно вываливались из карманов...

Я был готов к таким слухам, но не ожидал, что они могли так сильно ранить. В этой тесной комнате я находился из-за них, дышал их спертым телесным запахом, слушал их черствые жалобы и бессмысленные объяснения своих слабостей, и ни один не послал ни слова благодарности в мою сторону. И в один момент, Марианна, маленькая девушка с короткими волосами, сказала:

— Мне как-то грустно за Богдана. Он сидит там на стуле, пока мы играем в игру, где нужно пронзить цель. Он не может защищаться... это ужасно. Он этого не заслуживает. — Она мне понравилась с самого начала, у нее были раскосые глаза японки и маленькие ручки и ножки. Ее поддержка пришлась как раз кстати, однако не прошло и секунды, как она продолжила: — Ну, а почему мне должно быть грустно за него? Он этого заслуживает. Теперь, после сколького хвастовства, он так съежился, что его и не заметить. Никто не заставлял его вести «Интенсив».

В ее словах была глубокая фундаментальная справедливость. Действительно, я по своей воле оказался в этой мясорубке. Я пообещал им слишком много и теперь не мог угнаться за самим собой. Мне нужно было как-то дотерпеть до конца, а затем... я понимал, что больше никогда не буду ввязываться в нечто подобное... Но до конца было еще далеко.

Мы подходили к середине второго дня, и по плану я должен был произнести речь. К тому моменту я почувствовал, что уже следует подтолкнуть их к просветлению, для которого вся предыдущая работа служила своего рода подготовительным процессом. Мне нужно было раскрыться эмоционально, разоблачить себя, чтобы позволить открыться и им и иметь право попросить их совершить следующий решающий шаг. Для этого у меня было достаточно сил, но за мной плелась эта вездесущая, отвратительная тень — мое двойное сознание. Я знал, что должен был делать, и какое-то время чувствовал себя готовившимся выйти на сцену актером, сыграть ту часть, которую он днями репетировал, и вытащить публику из депрессии, которая уже начала накрывать театр, вырвать из зала аплодисменты, как зуб мудрости из опухшей челюсти. Начать выступление было бы легко, если бы сознание сузилось до произнесения нужных слов, однако я ясно осознавал свои внутренние противоречия.

«Интенсив» — адская вещь, это увеличительное стекло наших намерений, действий и, что хуже всего, — наших слабостей. Мысли, спрятавшиеся давным-давно, с криками выпрыгивают на свет и жгут нам глаза. Я все осознал и все понимал, но не мог заставить себя пошевелиться. Я раздумывал над тем, чтобы прекратить «Интенсив» и объяснить им, что из-за своей невнимательной работы они не заслуживают права пережить прямое прикосновение Истины. И тут же, быстро, распрощался с этой мыслью — они бы посчитали это не своим выдвижением на более подготовленную позицию, а моей слабостью. То, что ожидало группу, должно было случиться. Выход из кризиса проходит через кризис. Об этом я говорил еще в начале «Интенсива», и теперь я должен был работой отстоять свои слова. В силу того, что после моей речи участники, скорее всего, просто заплюют меня, я решил вызывать каждого лично для короткой консультации, налаживая тем самым более тесную связь.

Сперва я подозвал Мучи. Он встал коленями на одеяло перед моим стулом и с отчаянием посмотрел на меня.

— Как все проходит?

— Плохо. Я делаю все так, как ты сказал, пытаюсь изо всех сил, но без толку. Я должен признаться себе, что это не для меня. Мне никогда не достичь просветления.

Я склонился над ним и положил руки ему на плечи:

— Слушай меня внимательно! Это все проделки твоего ума. Сколько уже раз он тебя предал? И он опять поступает точно так же. Не поддавайся. Будь настойчивым.

— Я думаю, что мне не суждено стать просветленным. У каждого своя судьба.

В его голосе пролетела слабая искра надежды и молчаливая просьба разжечь ее для него.

— Это тоже очередная уловка твоего ума. Он достает их одну за одной из мешка, как злой волшебник. Не ведись на это! От тебя требуется приложить все усилия и позволить судьбе позаботиться об остальном. Понимаешь? Теперь иди обратно на место, продолжай работать и не сдавайся до самого конца.

Он кивнул головой. Теперь он стал другим, у него появились новые надежды, и он был готов сражаться следующую пару часов.

Я хотел подозвать Марианну, маленькую японку, но ко мне уже подходил Питер Корчной. Ему было около сорока, сильное тело, которое уже становилось менее жестким, веснушчатое лицо и широкие прорези между зубами. Он основал мастерскую, и люди считали его талантливым мастером своего дела, который пропивал свое трудолюбие. Склоненное передо мной, его тело источало какой-то непонятный запах, похожий на запах бочонка из-под бренди. Его семилетняя дочь была тяжело больна, он яростно боролся за просветление, словно его прямое переживание Истины спасло бы ей жизнь. Он посмотрел на меня широко открытыми глазами, в белках которых виднелись тонкие красные венки, и с едва заметным сомнением сказал:

— Я думаю, я думаю... я стал просветленным. — Несмотря на такое простое заявление, в его глазах чувствовалась какая-то туманность, за которой противоречивые чувства перемешивались, цепляясь друг за дружку. Он проанализировал переживание, провел аналогии и принял окончательное решение.

— Что произошло?

— Ну, много чего.

— Почему ты решил, что стал просветленным?

— Ну, все время я прогонял в голове мысли о том, кто я такой. Было много сомнений, и ни одно из них не было уместно. После чего мое сознание внезапно прояснилось... словно после дождя, когда воздух становится свежим. А затем... — его лицо оцепенело, а глаза сквозь меня уставились куда-то вдаль, — затем медленно передо мной начал появляться до невозможности простой китайский рисунок. Он представлял собой безупречность линий, формы и содержания. Я никогда не видел такого, это было невероятно. А затем я осознал, что это был я.

— И ты думаешь, что ты — китайский рисунок?

— Я не думаю, я знаю.

Я стоял перед огромным искушением. Если он достиг просветления, он воодушевит всю группу, и мне не придется произносить свою сложную речь, раскрываться и играть в эту неприятную игру перед ними и собой. Это было бы отличным началом развязки, участники бы восприняли такое легко, а неизлечимая болезнь его дочери показалась бы менее ужасной. Однако я понимал, что не способен одобрять ложь. Как говорил Йогендра, принятие Мастером непрямого переживания просветления, неважно, насколько драматическим оно может оказаться, сродни лжи и самому подлому преступлению. Это случалось тогда, когда слабые учителя, погружаясь в кризис, начинали сомневаться в своей способности провести пришедших к нему людей к просветлению и выбирали короткий путь, выдавая за просветление инсайты, катарсисы и оккультные переживания. В горле у меня начал затвердевать ком, губы — кривиться. Я был так близок к тому, чтобы обнять его, всхлипнуть у него на плече и признаться в своем отчаянии. Ничего такого не произошло. Я смотрел на него с застывшим лицом, так что в момент речи шевелились лишь мои губы:

— Питер, больше всего на свете я хотел бы, чтобы ты стал просветленным. У тебя ценное переживание, ты испытываешь его сам... но я должен сказать тебе, что это не прямое переживание Истины. Продолжай работать, ты на правильном пути.

С болезненным выражением на лице он опустил глаза. Он отчаянно стремился заполучить это переживание, как тонущий — куска дерева, и всего лишь несколькими словами я разрушил его достижение в прах.

Йован был тридцатилетним слесарем из одной деревеньки поблизости от Белграда, и поначалу я думал, что он по ошибке оказался среди нас. Тем не менее, он очень усердно работал и был открыт больше всех. В самом начале «Интенсива» из него начало выливаться сексуальное содержимое. Теперь он был более спокоен, и в итоге, распознав темное содержимое, всплывшее наружу, он стал с некоторым смирением принимать себя. Он медленно тряс головой, пока говорил со мной:

— Что же я за человек? Я бы убил лучшего друга ради обладания любой вонючей женщиной. Вот такой я и есть, я не могу больше врать себе.

Я положил ему руку на шею, так что мои пальцы оказались у него на затылке:

— Слушай меня внимательно! Это содержание твоего сознания, не имеющее под собой твердой почвы. Через час или два ты будешь думать, что ты — самый лучший человек на земле. Но у такого содержания тоже нет постоянства. Тебе нужно полностью выговориться, чтобы суметь очистить свое сознание. — Я остановился, а потом, выделяя каждое слово, сказал следующее: — Тогда ты узнаешь, кто ты есть! Прямое переживание изменит твою жизнь!