Тогда и теперь - Сомерсет Моэм

Немного отдохнув, Макиавелли решил еще раз поговорить с Серафиной. В беседе с Пьеро она хорошо отзывалась о Бартоломео. Вероятнее всего, из осторожности, полагал Макиавелли. Если он хоть как-то разбирался в людях, она скорее обижена на этого толстяка, чем признательна ему за его милости.

Спускаясь вниз, Макиавелли запел флорентийскую песенку — своего рода маленькая хитрость.

— Вы здесь, монна Серафина? — притворно удивился он, заглядывая на кухню. — А я думал, вы ушли.

— У вас чудесный голос, мессер Никколо.

— Благодарю за комплимент. Можно войти на минутку?

— У моего старшего сына тоже прекрасный голос. Мессер Бартоломео, бывало, приглашал его к себе, и они пели вместе. У мессера Бартоломео — бас. Странно, что у такого большого сильного мужчины такой слабый голос.

— Мой друг Биаджо Бонаккорси, флорентийский родственник мессера Бартоломео, и я тоже любим петь дуэтом. Жаль, я не привез лютню! С удовольствием спел бы вам.

— У меня осталась лютня сына. Он хотел взять ее с собой, но это очень дорогой инструмент, подаренный его отцу, моему бедному мужу, одним аристократом за оказанную услугу. Я уговорила сына оставить лютню дома.

— Вы позволите мне взглянуть на нее?

— Боюсь, не порвались ли струны. На ней не играли уже года три.

Она все-таки принесла лютню — прекрасный инструмент из ливанского кедра с инкрустацией из слоновой кости — и передала Макиавелли. Он настроил ее и запел. Макиавелли любил музыку, прекрасно разбирался в ней и даже сочинял мелодии к своим стихам. Спев три песни, он заметил, что монна Серафина с трудом сдерживает слезы.

— Почему вы плачете? — ласково спросил он.

— Я вспомнила моего мальчика. Он так далеко от дома. Один среди этих варваров.

— Но он набирается жизненного опыта, а покровительство мессера Бартоломео обеспечит ему спокойное будущее.

Серафина бросила на него сердитый взгляд.

— Да, Лазарь должен быть благодарен за крохи, упавшие со стола богача.

Макиавелли не ошибся. Серафина недолюбливала своего благодетеля.

— В Святом писании сказано: он обрел Царство Небесное.

Она только фыркнула в ответ и сказала:

— Он отдал бы половину состояния за моих детей.

— Действительно странно: ни одна из трех жен не родила ему ребенка.

— Мужчины всегда думают, что в этом виновата женщина. Не зря монна Катерина так волнуется. Она понимает, если у Аурелии в ближайшем будущем не появится ребенок, им не поздоровится. Не будет больше ни нарядных платьев, ни колец и браслетов. Я знаю Бартоломео с давних пор. Он не привык бросать деньги на ветер. Монне Катерине есть о чем призадуматься. Она уже щедро оплачивает молитвы фра Тимотео о скорейшем зачатии Аурелии.

— А кто, простите, этот фра Тимотео? — спросил Макиавелли.

— Их духовник. Бартоломео обещал пожертвовать церкви кругленькую сумму, когда Аурелия родит сына. А пока фра Тимотео сосет из них денежки. Вертит ими, как хочет. И знает не хуже меня, что Бартоломео — импотент.

Макиавелли выяснил даже больше, чем требовалось. В его голове моментально созрел план, гениальный по своей простоте. Он вновь перебрал струны лютни, благоразумно решив не продолжать разговора.

— Какой прекрасный инструмент! Играть на нем — одно удовольствие. Не удивительно, что вы не позволили сыну увезти ее за море.

— С вами так приятно беседовать, мессер Никколо, — улыбнулась Серафина. — Я вижу, игра доставляет вам удовольствие. Вы всегда можете брать лютню, когда захотите. Я знаю, вы будете с ней осторожны.

Макиавелли тепло поблагодарил монну Серафину. Ее любезное предложение избавляло его от дальнейших хлопот.

— Когда я пою песни, которые нравятся моей жене, — добавил он, — мне кажется, она рядом со мной. Я женился совсем недавно. Она ждет ребенка, и мне тяжело было расставаться с ней. Но что оставалось делать? Я слуга Республики и не должен ставить личные интересы выше государственных.

За эти полчаса, проведенные на кухне, Макиавелли удалось еще больше убедить Серафину, что ее постоялец не только важная персона, но хороший муж, верный друг и очаровательный собеседник.

11

В назначенное время один из секретарей герцога в сопровождении солдат с факелами зашел за Макиавелли проводить его во дворец. Эль Валентино оказал ему на удивление теплый прием, если учесть, что два дня назад практически выгнал флорентийца. Герцог пребывал в хорошем настроении. Как бы между прочим он упомянул о падении крепости Сан-Лео, добавив, что без труда наведет порядок в Урбино. А затем показал Макиавелли письмо, полученное от епископа Арля, папского легата во Франции. При этом доверительно сообщил ему, что новости несомненно заинтересуют господ из Синьории. Король и его министр-кардинал отдали приказ господину де Шамо в Милане немедленно послать герцогу триста кавалеристов под командованием де Ланкре для штурма Болоньи. Кроме того, по первому требованию герцога де Шамо поручалось лично привести в Парму еще триста кавалеристов.

Макиавелли стало ясно, почему герцог так весел. Если после взятия Урбино он не пошел на Флоренцию, то только потому, что французы послали войска для ее защиты. Герцог не мог больше рассчитывать на поддержку короля. И капитаны решились на мятеж. Теперь французы — о причинах можно только догадываться — вновь встали на сторону герцога, и ситуация резко изменилась в его пользу.

— Послушайте, секретарь, — продолжал Эль Валентино, — письмо написано в ответ на мою просьбу оказать помощь при взятии Болоньи. Как вы сами могли убедиться, у меня хватит сил разделаться с этими мерзавцами. Они выдали себя в самый подходящий момент. Теперь я знаю, кто мои враги, а кто — друзья. И среди друзей я хотел бы видеть Синьорию, если она согласится на незамедлительное заключение договора. Если же нет, я окончательно порву с вами все отношения и уже никогда не заговорю о дружбе.

Эти отнюдь не безобидные слова герцог произнес так весело и добродушно, что они не прозвучали как угроза. Макиавелли обещал немедленно написать обо всем во Флоренцию. Герцог пожелал ему спокойной ночи и проводил до дверей.

Бартоломео уже ждал Макиавелли в таверне. Они заказали подогретое вино. И флорентиец, для большей важности заставив Бартоломео поклясться хранить тайну — хотя и понимал, тот и без него скоро обо всем узнает, — рассказал о письме епископа. А от себя добавил, что в разговоре Эль Валентино тепло отозвался о Бартоломео. Когда же толстяк попросил дословно припомнить сказанное герцогом, Макиавелли мгновенно процитировал себя самого. Бартоломео сиял от радости.

— Вы уже первый человек в Имоле, мессер Бартоломео, и, если папа будет здравствовать, а фортуна — благоволить к герцогу, станете одним из первых и в Италии.

— Я всего лишь купец. Я не мечу так высоко.

— Козимо Медичи тоже был всего лишь купцом, однако стал властителем Флоренции, а его сына Лоренцо Великолепного принимали как равного короли и принцы.

Стрела попала в цель, Макиавелли это понял.

— Я слышал, ваша жена ждет ребенка?

— Да, для меня это великая радость. Она должна родить в начале следующего года.

— Счастье улыбнулось вам больше, чем мне, — вздохнул Бартоломео. — Я женат в третий раз, но ни одна из жен не подарила мне наследника.

— Монна Аурелия — цветущая молодая женщина. Трудно поверить, что она бесплодна.

— Я не нахожу другого объяснения. Мы женаты уже три года.

— Может, вам стоит вместе пойти в бани…

— Мы были там. А когда и это не помогло, совершили паломничество к пресвятой деве Марии Мизерикордийской в Алвейно. Говорят, она помогает зачать бесплодным женщинам. Все бесполезно. Можете представить, как это унизительно для меня. Недруги говорят, что я импотент. Какой абсурд! Да у меня в каждой деревне рядом с Имолой по внебрачному ребенку. (Макиавелли знал, это ложь.) Трижды жениться на бесплодных. Выпадет же такая судьба.

— Не отчаивайтесь, мой друг, — успокаивал его Макиавелли. — Уповайте на чудо. Вы-то уж наверняка заслужили благословения святой церкви.

— Вот и фра Тимотео так говорит. Он молится за меня.

— Фра Тимотео? — спросил Макиавелли, как будто впервые услышал это имя.

— Наш духовник. Только благодаря ему я не теряю надежды.

Макиавелли заказал еще вина. Он тонко льстил Бартоломео, спрашивая у него совета, как следует держаться во время сложных переговоров с герцогом. Настроение у толстяка улучшилось, и вскоре он уже гоготал над непристойными историями Макиавелли. Когда же пришло время расстаться, Бартоломео не сомневался: более приятного собеседника он в жизни никогда не встречал. И Макиавелли, со своей стороны, полагал, что время потеряно не зря. Поднявшись к себе, он написал подробное письмо Синьории, в котором изложил последний разговор с герцогом и свои впечатления о визите в его лагерь. Писал он быстро и без помарок. Прочитав написанное, довольно улыбнулся. Это было хорошее письмо.