Гончаров и кровная месть - Михаил Петров

С жалобным хрустом, всем своим двадцатиметровым ростом упала убитая пихта, ухнула о землю, поднимая облако снега. Освобожденные зубья пилы хищно блеснули требую очередную жертву. Человек с рассеченым носом холодным и точным взглядом уже наметил её и проваливаясь в сугробы. вместе с напарником подсунул ей новую пищу. Ненасытная хищница акульей челюстью вновь погрузилась в ствол. Но вдруг поперхнулась, подавилась своей ненасытной глоткой, Забулькала, переломившись пополам, заткнулась, уступив место визгу своей товарке, да слабому пока вою вьюги.

Немного погодя рухнул кедр, в последний раз обняв раскидистыми руками своих лесных, уже мертвых подруг, толи от ветра их загораживая, толи от людского топора.

- Шабаш, мужики! - не очень-то и громко крикнул человек с перебитым носом, но так что услышали все.

Четверо у костра. Греют узловатые, натруженные руки о кипяток аллюминевых кружек. Слушают как потихоньку в уставших телах восстанавливаются силы. За салом и картошкой не торопяться. Ждут старшего. Наконц бугор взял хлеб и тогда, вроде бы нехотя, медленно, к пище потянулись ещё три руки. Сухонькая, беспалая. Громадная с покореженными ногтями и третья, молодая, совсем ещё не побитая работой.

Но не дотянувшись замерли. По волчьи повернув шею, бугор оглянулся туда, где возле недопиленной пихты стояла девчонка. Беспалый кивнул бугру и неслышно исчез в тайге, а тот понимающе сузив глаза кивнул, продолжая неспешно жевать. Огромный, в наколках, безразлично поднялся и будто по нужде от шел вправо, потихоньку забираясь в тыл спокойно стоящей и пока ещё ничего не подозревающей девчонке.

В полном непонимании молодой следил за этими бесшумными, зверинными перемещениями. Ласково улыбаясь бугор встал и пошел напрямик, на девушку.

Чего же ты стоишь, дуреха? Беги! Глухая тайга, да метель, да темнота покроют злое дело. Слышишь, разгулялась нечистая сила. Гнет, ломает верхушки деревьев. Так и эти трое, сейчас безжалостно поломают тебя. Беги! Внахлест на стон вьюги лег пронзительный ванькин вопль, а за ним и сам он стрелой метнулся наперерез бугру.

_Паря, бойся! - Отпрыгивая заорал бугор. Пихта падала вроде лениво и нехотя, но кажется точно расчитывая покарать лиходеев.

Не успел Ванька отреагировать, не успел связать воедино крик бугра и падающую лесину. Пихта легко подмяла его, спружинила мохнатой кроной о снег и изогнувшись, ударила по нему лежачему. Теперь уже тяжко, наотмашь, насмерть.

- Ваня, вставай, - стоя на четвереньках просил бугор, - Ванюшка, ну чего ты? Вставай, пойдем в лагерь, пойдем, родненький. Уменя тама пузырек есть, айда.

Второй, с татуировка, тяжело подойдя осмотрел парнишкину голову и потрогав пульс хрипло выдавил.

- Ему теперь не до нас. У него другой путь. Глянь-ка кровь из ух! Жалко пацана! - Заревел вынырнувший из тайги беспалый.

Сняли шапки. Битые-перебитые собой и другими, познавшие лесные, волчьи и тюремные законы, ни от кого уже не ждущие добра, мужики заревели.

Простую, девятнадцатилетнюю жизнь парня знал каждый из них. В первый же вечер, попав в артель он все рассказал сам. А что было рассказывать? На Руси почти у всех такая жизнь, исключение другая, сытая и обеспеченная. Отец сгинул на войне, А мать вскоре удачно вышла замуж, повесив на ванькины плечи младшего брата. . . Теперь и он лишился кормильца. На первое время мужики скинуться, соберут ему деньжат, а там. . . Бог ведает.

- Бугор, Ваньку тащить надо до лагеря, - первым очнулся татуированный.

- Нет, оставим как есть. Дотащить мы его не дотащим, метель, дороги нет. А тут он будет как есть. Завтра мосара нагрянут. Мало ли что? И ты там отдыхал и я, да и Коля вроде того. Пусть картинка останеться. Шапку ему надвинь, все не так глаза занесет. Хозяин спит, а серой собаки тут нет. Никто не тронет. Пошли.

- Как знаешь, пилы только захватим.

- Не трожь, пусть как есть.

Молча они ушли и только бугор на прощанье оглянулся и задумчиво сказал.

- Пихта-то хлестанулась та, что мы с Коляном не допилтли. Так ей же в другую сторону радать надо. Мы запил на юг делали. А?

- Может метель?

- Может и метель, - согласился бугор.

- Может, не может, а только мы той девки не видели. Усекли?

- А её и не было, - Колян беспокойно обернулся назад, - как Ваньку грохнуло она исчезла, будто сквозь землю провалилась. Хреновина какая-то.

Трое ушли и поднялся плач. Стонали пихты да сосны, гудели кедры, скрипели березы оплакивая Ивана Гончарова, а метель спешила укрыть его пушистым своим покрывалом.

Наутро, с трудом пробиваясь через свежие сугробы прибыла районная милиция. Мужики добросовстно показали место вчерашней ивановской гибели. Они же осторожными руками начали разгребать мягкий, холодный пух, с каждой минутой сами холодея и ужасаясь. Костя, твоего отца возле того дерева не было. К вечеру перелопатили всю поляну, нашли пилы, топоры, продукты. Тела найти не могли. Мужиков ещё долго таскали, возили на место происшествия, да только все без пользы. Дело зашло в тупик.

- Оригинально, Солнышко, если я правильно понял, ты говоришь о моем сгинувшеи отце, то тогда откуда появился я? И вообще, когда это было?

- Костя, если тебе интересно, то не перебивай. Это была зима сорок седьмого, а мжет быть сорок восьмого года. Выпейте, а я продолжу.

В грубо сработанном камине, облизывая углы и выступы камней бесновался огонь. Своими щупальцами он пытался достать сидящую рядом женщину. Бесстрашно наклонясь к нему она сидела в грубом, топорном кресле. Упираясь ногой в цоколь она держала гитару. Чуть громче огня, но в тон ему она вела старинную балладу, кажется только голосом возбуждая скорбные струны. - "В Фуле жил да был король,

Он до самой своей смерти. . . "Женщина, огонь гитара. Кто-то из них начал первым. Подтолкнул другого, тот третьего и замкнувшись грустное трио стало единым целым. Иногда радуясь, но чаще скорбя и плача пели они о бедном короле, убитом рыцаре и обманутой девушке. Пели о любви, страсти и смерти. О иногом-многом можно рассказать саммой себе долгими зимними вечерами. Иногда четвертым в их ансамбле был пес, но недавно женщина его выгнала, потому что своим воем он живо напоминал ей далекую, страшную смерть матери и недавнюю смерть отца. Тогда у них жила другая собака, поменьше, но предчувствуя смерть выли они одинаково. Казалось кто-то незримо, но прочно вцепившись в сердце и нервы, безжалостно их вытягивает.

С последним аккордом женщина отложив гитару встала. В глазах исчезли отблески огня. Нагнувшись, она запалила лучину, а уже от неё засветила висячую лампу и раскурила беломорину. Лампа разгорелась и женщина оказалась молодой, симпатичной девушкой. Она никак не соответствовала своему жилищу, похожему толи на пещеру, толи на забой шахты. Скорее всего это и была горная выработка округлой формы. Слева, сразу у входа громоздился камин и кресло. Дальше стоял топчан покрытый медвежьей шкурой, на который и села девушка жадно затягиваясь думом. Напротив стояла ширма, закрывая другой, более широкий топчан. Дальше по кругу расположился толи сундук, толи комод из недоструганных досок. На нем стоял будильник и патефон. Обстановку завершал буфет со стоящим на нем примусом и огромный книжный стеллаж, да ещё грубо сколоченный стол с двумя такими же скамейками. Дощатый пол покрывали медвежьи шкуры, потолок же оставался неприкрытым показывая варварство человеческих рук, что когда-то давно ковыряли, били и ломали первозданный монолит.

В соседней каморке, куда вела вторая дверь, находилась кладовка и висел рукомойник. Здесь, нарушая мертвую тишину подземелья, по каменному желобу весело сбегал журчащий ручей с ледяной водой. Девушка, долго мывшая руки, сильно озябла. Вернувшись в жилище, она долго отогревала их над камином. А потом, тихо зайдя за ширму, осторожно отсоединила капельницу, оставив острую иглу, через которую в вену парня поступало какое-то очень нужное ему для жизни лекарство. Потому что его жизнь исчезала. Две недели девушка пытаклась её удержать, звала вернуться. Умоляла, просила, требовала, из последних сил пытаясь отогнать её извечную соперницу смерть.

К торчащей игле она присоединила шприц, посылая безжизненому телу расствор, надежду и земной мир. Потом она молилась, жарко и растойчиво, прося Бога о великой милости.

Урывками возвращалось сознание, но через мгновение он снова, утопленником уходил на дно омута, как в туман погружаясь в беспамятство, Стерлись грани бредовых кошмаров и действительности. Большая, страшная птица подлетев садилась на дерево и оно не выдержав её веса ломалось и падало сбрасывая его в яму с сатанинским отблеском огня на выщербленных камнях. Он прижимал к к ним высохшие губы, надеясь найти хоть каплю влаги, но сух и горяч, как пустынный ветер были те камни. И ещё эта ведьма, что издеваясь дразнила его, поднося ко рту что-то прохладное и влажное. Но едва он успевал до него дотянуться, как мерзкая старуха тут же убирала руки.