Атаман Устя - Евгений Салиас

Малину боялись даже обитатели Устинаго Яра, такъ какъ онъ изрѣдка запивалъ и пьяный впадалъ въ безсознательное неистовство.

За послѣднее лѣто онъ убилъ двухъ человѣкъ изъ мирныхъ молодцовъ шайки, которые даже и не ходили никогда на разбои. Попавъ почему-то въ «бѣга», они должны были поневолѣ жить въ притонѣ и считаться въ числѣ разбойниковъ, справляя однако самыя мирныя дѣла и порученья Усти.

Уже поздно вечеромъ около хибарки каторжника появилась фигура и тихо окликнула его со двора.

— Малина, а Малина!

Это былъ Ванька Черный.

Каторжникъ спалъ и не отвѣтилъ. Черный влѣзъ въ хибарку, прислушался и разслышалъ храпъ въ углу на полу.

— Малина! крикнулъ онъ.

Каторжникъ очнулся и промычалъ.

— Ну?.. Кого принесло?

— Я, Ванька… Мнѣ тебя надыть. Дѣло Малина, — забота страсть какая!.. Встань-ко… Наспишься, успѣешь.

Каторжникъ лѣниво поднялся и оба вышли на дворъ, гдѣ было свѣтлѣе отъ поднимавшейся изъ-за горы луны.

— Ну чего? позѣвывая спросилъ Малина.

— А ты тише, неровенъ часъ! Садись ко!

Черный сѣлъ на землю около куста. Малина опустился близъ него.

— Изъ города? Когда?.. просопѣлъ Малина, которому отъ рваныхъ ноздрей приходилось гнусить.

— Изъ города… Сейчасъ былъ у атамана и вотъ къ тебѣ. Дѣло! Какъ ты посудишь. Ты человѣкъ — голова! А мы что-жъ. Да и тотъ-то не прытокъ… нашъ-то. И себя и насъ погубитъ. Всѣ пропадемъ изъ-за его прихотничества да баловства.

— Да ну… Что?

— Петрынь балуетъ!

Малина промычалъ.

— Вѣрно сказываю.

— Давно и я такъ-то… смекалъ.

— То-то… А теперь, родимый, дѣло на-прямки пошло. Вотъ что! сказалъ Черный.

— Да что? Не городи, сказывай.

— Вѣдь онъ въ городъ отпросился.

— Ну!

— А въ городѣ его и слыхомъ не слыхать, сколько я тамъ пробылъ… и опять Орликъ тамъ же… Петрынь и не бывалъ.

— Въ Астрахани что-ль?

— Зачѣмъ… ближе… въ Саратовѣ онъ… и балуетъ! Мнѣ не вѣришь! Орликъ придетъ, спроси.

— Да ладно… Ну…

— Ну вотъ: что тутъ дѣлать? Мнѣ дядя Хлудъ наказывалъ… Ты, говоритъ, атамана упроси, а лучше всего потолкуй съ Малиной, атаманъ не повѣритъ… Да и пріятели они. Онъ Петрыня не выдастъ, пока тотъ его съ вами совѣмъ не погубитъ. А ты, говоритъ Хлудъ, потолкуй съ Малиной.

— Что жь? Коли надо — недолго. Что мнѣ щенокъ. Взялъ топоръ, да и готово. Нешто мнѣ его жаль что-ли?

— То-то!

— Да зря-то не люблю я… Вотъ что! Взять съ него нечего. Обижать онъ меня, щенокъ, не станетъ. Какъ-же?.. Можетъ ты, да Орликъ, да Хлудъ твой — брешете… разсуждалъ Малина лѣниво и сонно.

— Тебѣ говорю, онъ въ Саратовѣ на насъ показываетъ. Дядя Хлудъ говоритъ, что если эдакъ-то — мѣсяца не прогуляемъ, кандалы пошлютъ. Петрынь самъ ее и приведетъ сюда.

— Эвося. Дурни. Нужно? Пошлютъ? Они захотятъ и безъ Петрыня насъ разыщутъ… Нешто мы гуляемъ по Волгѣ. Мы, вишь, сидимъ. Пришелъ, разорилъ все, порубилъ кого, а кого увезъ… Ну… И все! Дурни.

Оба замолчали.

— Что же дѣлать? Ты бы что-ль!.. выговорилъ Ванька Черный.

Малина зѣвнулъ.

— Чего брехать… Когда скажете — нужно. Ну, и порѣшу. Долго-ль? Да толкъ-отъ какой. Коли онъ уже продалъ всѣхъ.

— То-то еще невѣдомо. Можетъ только пробуетъ. А дядя Хлудъ сказывалъ: если вернетъ, да будетъ опять собираться въ городъ, то тутъ, говоритъ, вы его не пущайте, а порѣшите. А, говоритъ, изъ-за собаки, и я съ вами пропаду. Онъ всѣхъ по именамъ наскажетъ, а воеводскіе всѣхъ перепишутъ.

— Дуракъ твой Хлудъ! да и ты дуракъ, лѣниво проговорилъ Малина. Ну, не теперь накроютъ насъ или Хлуда — черезъ мѣсяцъ, а то черезъ годъ… Все одно… Все одинъ конецъ. Всѣ будете, какъ и я, мѣченые.

— Оно, Малина, такъ-то такъ, вздохнулъ Черный. А можно и не попасться… Береженаго Богъ бережетъ.

— Ты пробовалъ? усмѣхнулся Малина. Знаешь вѣрно?

— Чего?

— А какъ Богъ-то разбойника-душегуба бережетъ?! Э-эхъ, смыслишь ты… Ничего! Что-жъ по твоему? Такъ ты и будешь всю жисть тутъ съ Устей сидѣть до скончанія вѣка и разбойничать, а на васъ въ городѣ глядѣть будутъ. Охъ, дурни! Все одинъ, говорю, конецъ. Плети, клеймы, Сибирь. А тамъ убѣгъ… Погулялъ и опять подъ плети. И опять та же все канитель… Такъ заведено! А тебѣ бы помѣщикомъ, вишь, тутъ всю жизнь сидѣть. Тьфу вы… Дурни!..

И Малина плюнулъ.

— Такъ, стало, ты не хочешь? Такъ и скажи. Знать будемъ! угрюмо проговорилъ Черный.

— Чего? Петрыньку-то? Стоитъ толковать. Ну, какъ вотъ придетъ и убью… Только съ тебя аль съ Хлуда пятнадцать гривенъ и двѣ рубахи.

— Да за этимъ онъ не постоитъ. У него, самъ ты знаешь, — деньги есть! быстро и весело заговорилъ Черный.

— Только уговоръ — держи языкъ за зубами. Мнѣ съ атаманомъ тягаться не рука. Не боюсь я его, лядащаго, а не гоже. Почтенье его требуетъ. Какой ни на есть, а атаманъ…

— Вѣстимо. Ты его зазови что ль куда, подалѣ отсюда. Сочтутъ, что, молъ проѣзжіе убили. Вотъ какъ Измаила.

— А нешто нарѣзался? зѣвнулъ опять Малина.

— Да. На проѣзжихъ на двухъ — на дворяновъ… Подъ городомъ.

— Изъ пистоли.

— Да.

— Такъ. Они, окаянные, нынѣ безъ этого не ѣздятъ. Обучились. Держи ухо нынѣ востро. Бывало ѣдетъ бояринъ — у него и гвоздя нѣтъ. Подушкой отбивается отъ тебя и оретъ только горласто со страховъ… Что тебѣ бѣлуга! разсмѣялся Малина. А нынѣ чуть наскочилъ на него — палитъ дьяволъ.

— Такъ возьмешься, Малина?

— Петрынька-то? Ладно…

— Ты его лучше въ Волгу. Утопилъ и крыто, и тѣла нѣтъ. А?..

— Вона что еще выдумаешь? Топить? Я этому, парень, не ученъ… Возиться да хлопотать… Въ воду еще лазать да мочиться. Нѣтъ, ужь ты не учи. Я по свойски… Но за Хлудомъ, помни, пятнадцать гривенъ будетъ, да рубахи.

— Да это что! И рѣчи нѣтъ!

— То-то. А обманетъ… Ну, братецъ мой… Я васъ научу тогда тоже по-свойски! сладко выговорилъ Малина и покачалъ головой, будто жалѣючи заранѣе и Хлуда, и Чернаго.

— Какой тебя лѣшій обманывать пойдетъ! воскликнулъ Ванька. Вотъ тоже… Кому охота! Особливо у кого своя хата, да заведенье. Ты вѣдь и спалишь.

— Да, и спалю, и такъ… попросту, топоромъ…

— Ты только сослужи, а я ужъ самъ за деньгами къ Хлуду слетаю и привезу.

— Ладно.

— И ужь Ефремычъ-то радъ будетъ! весело сказалъ Черный. Да, поди, и атаманъ погорюетъ недѣльку и плюнетъ. Ну, прости. Я завтра объ утро опять въ городъ.

— Зачѣмъ?

— Да такъ стало! Что тутъ?..

— Ври! Ты дѣвчонку Хлудову облюбилъ, сказываютъ. По-людски вѣнчаться въ церкви хочешь… Дѣло хорошее. Божье дѣло… Э-эхъ. И у меня была такая-то вѣнчанная, когда я еще при ноздряхъ и безъ литеръ былъ… Смотри и ты поспѣши. Черный вздохнулъ и не отвѣчалъ.

— Ну, прощай. Спать надо! проворчалъ Малина, подымаясь тяжело съ земли.

Каторжникъ вошелъ къ себѣ въ хибарку и, завалившись въ уголъ, скоро захрапѣлъ опять.

Черный ушелъ и осторожно пробрался тропинкой къ себѣ въ хату, гдѣ жилъ съ тремя другими молодцами.

X

Ванька Лысый, разставшійся съ Бѣлоусомъ, шелъ весь вечеръ и часть ночи, чтобы достигнуть урочища Козій Гонъ. Часто вздыхая, онъ повторялъ себѣ вслухъ:

— Хоре мое, хоре! Попалъ вотъ въ холоворѣзы!

Почему калужанинъ Иванъ бѣжалъ на Волгу и попалъ въ шайку разбойниковъ — онъ тоже не сказывалъ никому, не проговорилъ никогда ни единымъ словомъ. Устя и многіе изъ молодцовъ рѣшили, что плѣшивый Ванька, котораго они въ отличье прозвали — «Лысымъ», вѣроятно, совершилъ у себя какое-нибудь страшное убійство, вспоминать о которомъ было горько, а разсказывать тяжело. Можетъ, изъ своихъ кого зарѣзалъ, отца, жену, свояка или кума… А можетъ, похерилъ и чужихъ, да цѣлую семью, ради мести или просто грабежа.

Изрѣдка Лысому поручали ходить за добычей на большую дорогу. Но всѣ его походы бывали всегда неудачны… Наконецъ, видя, что отъ Лысаго нѣтъ никакого прока, атаманъ рѣшилъ еще разъ испробовать его, а затѣмъ уже прогнать дармоѣда изъ шайки. Его неудачи приписывались лѣни.

— У себя-то на дому наработалъ ножомъ или топоромъ, говорилъ и Устя, а здѣсь дрыхнуть хочешь. Пошелъ, хлѣбъ нашъ отплачивай, дармоѣдъ эдакій.

Ванька Лысый, однако, былъ одинъ изъ самыхъ мирныхъ молодцовъ… Годовъ ему было уже не мало, около пятидесяти… Часто поминалъ онъ о своихъ дѣтяхъ, вздыхалъ, а случалось и рожу кривилъ на сторону, когда слеза прошибала… И все-то у Лысаго было: «хоре да хрѣхъ»…

Только бы ему въ огородѣ лѣтомъ лежать, а зимой на печи вздыхать по родной сторонѣ. Когда заговаривали молодцы объ убійствахъ, онъ тоже все вздыхалъ, но на вопросъ, много ль онъ душъ загубилъ, отвѣчалъ…

— Охъ, хоре! Вѣстимо, мнохо… И самъ не знаю!..

Когда заговаривали о ловкихъ грабежахъ, кражахъ, Лысый тоже охалъ. А на вопросъ молодцовъ: ограбилъ ли онъ лихо когда кого-нибудь, онъ отвѣчалъ: