Год крысы. Путница - Ольга Громыко

— Дружок твой уже к отъезду готовится, — кашлянув, начал хозяин.

— Ага, — осторожно поддакнул батрак. Еще как готовится: прихватил кувшин ледяного вина и утопал в веску к девкам, чтобы душу напоследок отвести. Даже Муха ворчать не посмела — последний же денек вольной жизни, а как оно дальше обернется, неведомо. Гонец с тсецами и путниками дождались конца жеребьевки, записали имена «везунчиков» и уехали, велев добираться в Макополь своим ходом и быть там не позже завтрашнего вечера. Назад поедут — проверят.

— А мои бабы во-о-оют, — вздохнул Сурок, присаживаясь на лавочку под стеной. — Мол, на кого ты нас, кормилец-поилец…

Цыка промычал что-то согласно-сочувственное. Жена с женкой, узнав о постигшем их горе, действительно подняли крик: дурак, пень бородатый, почему сразу с весчанами не договорился?! Небось посулил бы каждому по полсребра, чтоб без него тянули, — с радостью бы согласились! Нет, пустил дело на волю Сашия, потащился с путником советоваться, выгоды искать — а в итоге все потерял!

— Экая глупость, — продолжал Сурок, распаляясь, — хозяина хутора на тсарскую стройку отправлять! Да тсарь больше налогу с прибыли недополучит, чем на моем черном труде заработает! Чтоб я камни на старости лет ворочал, позор!

— Так вас небось командовать поставят, — льстиво предположил батрак.

— Да на бычий корень оно мне! — выругался хозяин. — У меня сенокос на носу, пруд копать надо, скот клеймить и разбирать, что на племя, а что на продажу! А если тсарь нас там до морозов мурыжить будет, это ж вообще развал хутору… — Сурок поерзал на скамеечке, вперил в работника тяжелый взгляд и уже без обиняков предложил: — Слышь, Цыка, пошел бы ты вместо меня, а?

— Да ты что, хозяин, Фесське ж моей рожать через месяц! — растерялся батрак. — Как я ее брошу?

— Тю, эти бабы как кошки, — махнул рукой Сурок. — Родит, никуда не денется. Я ей лучшую шептуху в округе позову. Зато вернешься с прибытком.

— С чего бы это? — не понял Цыка. Тсарь на деньги скуп, хорошо если по паре медек в день заплатит, а то и вовсе зажмет, скажет: на благо государства. Поди возрази — сразу изменником родины объявят, тогда хоть бы вообще домой вернуться.

— Так я ж тебя не так прошу, а по-хорошему! — появственней намекнул Сурок. — Будет твоему первенцу подарок: овечка молоденькая, тонкорунная.

— Да нам вроде как от вески ярку обещали, — почесал затылок Цыка, старательно отводя взгляд. Разговор здорово его тяготил: и отказывать хозяину неловко, и ох как не хочется куда-то уезжать. Избу доделывать надо, жена опять же вот-вот…

— Тогда барашка в пару, — продолжал соблазнять хуторянин. — По весне уже с приплодом будете.

— Да ее в общем стаде и так оседлают…

Сурок и не рассчитывал дешево отделаться — но торги следует начинать с заведомо малой суммы, тем ощутимей будет разница с серьезным предложением. К тому же, чем Саший не шутит, порой находятся дураки, которые даже на гнутую медьку соглашаются.

— А теленка — хочешь?

— Да ты нам и так две… — Батрак настороженно глянул на хозяина. Не сумел купить — так теперь начнет грозить, что заработанное не отдаст? Пусть только попробует, тогда Цыка точно не поленится до города дойти, к судье. Сурково-то имя в тсецкие бумаги вписано, не отопрешься!

Но хозяин это тоже прекрасно понимал.

— Ну надо же — все у них есть! Счастливые, — в шутку позавидовал он. — Только деньги-то — их ведь много не бывает. Вечно на что-то нужны — то корове новый хомут, то бабе платье, то ребенку пряник. Давай, покуда ты там за меня работаешь, я тебе как себе и платить буду? По сребру в день, а?

Цыка медленно присел на край колоды. Сурку удалось-таки его огорошить. Положим, в день хозяин зарабатывал далеко не один сребр, но это все равно было в двадцать раз больше того, что платили батраку. Если подумать, что тут такого страшного? Ходят же весковые мужики на заработки, плоты вон гоняют, лес за рекой рубят. Чем тсарская стройка хуже? Жена вот только… ну другие же бабы как-то справляются!

— Так… это… — кашлянул он. — Записано ж: Колай, Мих и Викий.

— А кто узнает? Скажешь, что ты этот самый Викий и есть, — заухмылялся Сурок, поняв, что рыбка заглотила крючок — осталось только осторожно подтянуть к берегу.

— Колай с Михом знают.

— Это уж моя забота — память им замутить. Так что, договорились?

— Ну… вообще-то… можно, конечно, только…

— Вот и отлично. — Сурок встал, довольно похлопал батрака по плечу и ушел в избу.

Цыка машинально взялся за ручку топора, расшатал его и выдернул из колоды. Поглядел на полено, поглядел на небо, где уже проклевывались звезды, плюнул и снова засадил.

Надо теперь как-то с Фессей объясняться. Вот дуры-бабы, ради них же стараешься, и все равно — слезы, упреки… Пойти, что ль, Миха догнать, покуда тот все вино не вылакал?

Рыска проснулась первой, не сразу поняв, где находится и какое сейчас время суток. То ли смеркалось, то ли светало, ныли спина и затекшая шея, а левое плечо вообще онемело от лежащей на нем тяжести. Девушка возмущенно трепыхнулась, и Альк, мигом очнувшись, выпрямился. Потер щеку, на которой четко отпечатался рубчик Рыскиного воротника.

Улица почти опустела, даже побирушки и бродячие псы исчезли. Редкие прохожие — все в одну сторону — распугивали сизые клубочки пыли; те откатывались к стенам, будто сдутые ветром, но, стоило человеку пройти, снова начинали сновать по мостовой, подбирая насеянные толпой орехи, семечки и пирожные крошки.

«Да это же…» Девушка с писком поджала ноги.

— Ты чего? — недоуменно покосился на нее Альк. Один из «клубков» как раз обнюхивал его пятку, но саврянин лишь досадливо дрыгнул ногой, шуганув нахала.

— Кры-ы-ысы!

— И что с того? Отвыкла за три дня?

— Их много, и я с ними незнакома!

— Надо же, нашлась дама из высшего света, — ухмыльнулся саврянин. — Что, представить вас друг другу по дворцовому этикету?

— Да ну тебя! — набычилась Рыска.

— Это еще немного, — проснулся и Жар. Сел, смачно потянулся. — И мелкие, тьфу. В макопольских подворотнях порой не знаешь, куда ногу поставить, чтоб не на хвост; сбегаются к отбросам, как тараканы. Тут-то чистенько, жиреть им не с чего…

— Вот и хорошо! — Освобожденная девушка вскочила, навсегда зарекшись жить в Макополе. Крысы шарахнулись, но не слишком убедительно. Как будто из вежливости.

Мужчины тоже поднялись, осмотрелись. Гулянье стекло за мост, к боевищу — теперь пели и шумели там. В окнах реденько горели огоньки — домой вернулись только женщины с маленькими детьми да старики, которым сон уже дороже ночных забав.