Крест Иоанна Кронштадтского - Юлия Алейникова

– А может, сестра или мать знают, с кем она дружила? – не без энтузиазма спросил лейтенант, вспомнив смешливых глазастых девиц в школьных платьях и фартуках.

– Дружила? Нет, Коля, тут не дружба, и уж маменька точно не в курсе, а вот с сестрой поговори. Может, что-то и знает. Они же почти ровесницы?

– Погодки, – вздохнул лейтенант.

– Вот-вот. Попробуй.

– Разрешите, товарищ капитан? – бодро спросил лейтенант Алексеев, распахивая дверь кабинета. – Входи, Синигин, входи! – отступая в сторону и проталкивая в нее невысокого плотненького оперативника с седоватыми висками и прищуренными хитроватыми глазами, приговаривал лейтенант. – Раскопал, Павел Евграфович! Раскопал!

– Что раскопал? Здорово, Синигин, проходи, садись, – приподнимаясь и протягивая через стол руку вошедшему, как всегда хмуро спросил Кочергин.

Безрадостность его была всем известна, а потому нисколько не смутила довольного успехом лейтенанта.

– Синигин нашел свидетеля! Точнее, свидетельницу, – хлопая товарища по плечу, докладывал лейтенант. – Ох и хитрый! Прикинулся сантехником и по квартирам прошелся, почти весь квартал обошел, три дня ходил, а раскопал!

– Ладно, то, что Синигин молодец, я и сам знаю, – потирая привычным жестом желтушные щеки, откликнулся капитан. – Докладывай, Тимофей Григорьевич.

Плотный седоватый оперативник промокнул большим клетчатым платком потную шею под воротником белой полотняной толстовки.

– Докладываю, – попросту начал Синигин, мечтательно глядя на портрет Сталина, украшавший выкрашенный унылой серо-зеленой краской казенный кабинет. – Женщина, пенсионерка, живет одна в доме № 17, на пятом этаже, это в том, что двумя окнами во двор гастронома выходит. Окна эти аккурат в туалете, под самым потолком, так и не дотянешься, и со стремянки тоже, потому как горшок цветочный мешает стремянку поставить. И с горшка тоже не заглянешь. Дом старый, потолки высокие. В общем, при первом осмотре было ясно, что в эти окна никто ничего увидеть не мог, да и грязные они, их, наверное, лет сто никто не мыл, – развел маленькими пухлыми ручками Синигин. – Увидеть не могли, разве что услышать. Пошел по комнатам, народ в тех квартирах живет обыкновенный, в основном рабочие, там завод недалеко, им комнаты и давали. Никто ничего не видал, не слыхал, ночью спят все, им колобродить некогда, на смену с утра, а день был будний, я уж и так и этак подкатывал. Мол, слыхали, тут у вас женщину убитую нашли, может, видели чего или слышали? Вот один мужик и пошутил, ты, мол, у мадемуазель Кларетт спроси, она у нас запорами мается, ночи напролет в нужнике сидит. Что за Кларетт, спрашиваю. Да Клара Робертовна, говорит, его жена – в конце коридора проживает. Иду туда. Открывает старуха, седая, лохматая, в халате с птицами, и глазки мне строить начинает. Вся комната в афишах цирковых, и на них, точно, написано: «Мадемуазель Кларетт, танец на трапеции». Я ей тоже пару раз подмигнул, про афишки спросил, она, ясное дело, размякла, даже графинчик коньяку откуда-то выудила. Тяпнули мы по рюмашке, тут я про убийство и ввернул.

– Ну? – поторопил его вытянувший шею Кочергин.

– Видела она убийц той ночью, – коротко и довольно выдал Синигин.

– Да не тяни ты! Как она их видела, где?

– В том самом окне туалета, – положив ногу на ногу, самодовольно покачивая ею, заявил Тимофей Григорьевич.

– Синигин, ты мне это брось. Выкладывай давай, чего она видела и как. Сам же только что говорил, что до окна никак не дотянуться.

– Ага, нам не дотянуться, а ей, старушенции этой, очень даже легко, – усмехнулся Тимофей Григорьевич, но, поймав гневный взгляд капитана, ломаться перестал. – Ловкая она, хоть и старая. Да и не очень старая, а только курит много, голос хриплый и седая вся, а так еще вполне, – одобрительно заметил Синигин и смутился, увидев вопросительно приподнятую бровь капитана. – Я к тому, что подвижная очень она, все-таки всю жизнь на арене провела, сейчас, правда, в детской цирковой студии работает. А в ту ночь она, точно, запором маялась, и пока в гальюне скучала, услыхала шум какой-то со двора. Машина вроде подъехала, и ворота лязгнули. А во дворе-то только гастроном, кому там чего ночью понадобилось? Она и полюбопытствовала – вдруг ограбление. – Синигин не удержался и крякнул, усмехнувшись: – И ведь сообразила же! Туалет-то узкий, вот она спиной в одну стену, ногами в другую – и поднялась к окошку. Как раз вовремя. Увидела машину у ворот, какая марка, она не знает, не разбирается, но похожа, по ее рассказам, на «ЗИМ». Когда она до окошка добралась, ворота во двор уже были открыты и тип какой-то возле черного входа в гастроном крутился.

– Как этот тип выглядел? Во что одет? – закуривая, спросил Кочергин. Протянул пачку папирос Синигину, а Алексеева только по ладони хлопнул: – Здоровье береги, молод еще смолить.

– Одет вроде в военную форму. Двор-то освещен плохо, только с улицы свет шел, потому как лампочку, что над входом в магазин, они выкрутили.

– Откуда знаешь? – тут же уцепился капитан.

– Оттуда же, от свидетелей. Все опрошенные говорили, что во дворе магазина по ночам лампочка над дверью горит. Да и сторож потом подтвердил, что в тот день, когда тело нашли, он вечером магазин закрывал, свет включил, как всегда, над дверью – а лампочка не горит. Он сперва думал, перегорела, но потом подкрутил маленько, и порядок.

– Молодец. Наши пропустили и отпечатки пальцев не сняли, – мрачно проговорил капитан, стуча пальцами по столу.

– Так мы же приехали – светло было, солнце шпарило вовсю, вот ребята про лампочку и не подумали, – горячо заговорил Алексеев, чувствуя, что кому-то из коллег мало не покажется.

– А ты помалкивай, нечего за них заступаться, они на убийство выезжали, а не с девушками гулять, – цыкнул на него капитан. – Продолжай, Синигин.

– Этот военный без головного убора был, с пятого этажа свидетельница разглядела только, что темноволосый и вроде как высокий, потому что, когда в машину за телом лазил, очень уж наклонялся. И худощавый. Был с ним еще один, из машины вышел, только когда тело выгружали. Точнее, свидетельница не знала, что тело, просто сверток какой-то длинный, во что-то темное завернутый. Думала, левый товар привезли, посмотрела, как в магазин занесли, подумала, что заведующая из-под прилавка толкает что-то, и все. Дела свои доделала и спать пошла, – закончил отчет Синигин.

– А что ж она молчала, когда про убийство узнала? – сердито шлепнул рукой по столу капитан.

– Испугалась, – посерьезнев, проговорил Тимофей Григорьевич. – Понимаешь, Павел Евграфович, она хоть и циркачка, но далеко не дура, и, если бы не коньяк и задушевная беседа, так бы ничего и не сказала.

– Это еще почему? – не понял капитан Кочергин.

– Сам подумай. Приехали на черном «ЗИМе». Она думает, что это, наверное, «ЗИМ», в любом случае простые граждане на таких машинах не ездят. Дальше – человек в форме. В какой? А пес его знает, поди в темноте разбери. Да и вообще, кто они такие, люди эти? Один так легко с воротами справился и дверь в магазин в момент открыл. А о том, что сторож все на свете проспал, к обеду в тот день уже вся округа знала.

– И чего с того? – продолжал упираться Кочергин.

– А того, раз они так по-свойски в магазин проникли, значит, знали, куда шли и что сторож – старый пьяница. Один из них точно из местных был. К тому же убийство такое зверское, кому охота так же на крюк попасть? Никому, – наставительно проговорил Синигин. – Вот и молчала. И сейчас официально ничего подписывать не станет. Как только проговорилась, так сразу и пожалела. И вообще у нее вся семья по известным статьям сроки отбывает, как враги народа, я справки наводил. Она и в коммуналке-то этой оказалась только потому, что за передовика производства перед войной замуж выскочила со страху и фамилию поменяла, а он в 1942-м погиб. Вот она в этой комнате и проживает. Так что дамочка запуганная, слова из нее лишнего больше не вытянешь.

– Ясно, – затушив в пепельнице окурок, проговорил капитан. – Так что мы в итоге имеем? Двое соучастников на черном «ЗИМе», предположительно в военной форме. Погоны она, естественно, не рассмотрела?

– Нет, и насчет военных… Скажем так, она видела людей в форме, – поправил капитана Синигин.

– Ладно. И один из них предположительно высокий и местный, потому что хорошо ориентировался.

– И предположительно темноволосый, – добавил Синигин.

– Не густо, – откидываясь на стуле, заключил Кочергин. – А у тебя что, Алексеев? Разобрался с девицами?

– У Лидии Артемьевой были поклонники, иногда ее приглашали в театр, иногда в кино, иногда в парк погулять, девушка была красивая, – пересев к столу начальства, начал рассказ лейтенант. – Были среди поклонников и студенты. Но все они либо были хорошо знакомы с семьей, либо учились с Артемьевой в одной школе, либо были официально представлены маме. Сейчас я проверяю их алиби. Но сестра говорит, что в последнее время Лида очень изменилась. Стала замкнутой, подавленной, часто плакала, маме говорила, что нервничает из-за экзаменов. Но сестра, ее, кстати, Леля зовут, думает, что у Лидии была несчастная любовь. И еще она думает, что тот человек старше Лиды и, возможно, женат.