Ты создана для этого - Сакс Мишель

Из зеркала на меня смотрели мамины глаза – те ее прежние, которые еще не кромсали пластические хирурги за то, что в них поселилась грусть, а вокруг залегли морщинки. Впрочем, может, там никогда и не было грусти, только лютая злость, которую она пыталась замаскировать. Злость на отца, проводившего все дни на работе, а ночи с другими женщинами.

Часто говорят, что девочка обычно ищет мужа, который напоминает ей отца. Надеюсь, что это неправда. Иногда я думаю, что делает Сэм в своих долгих служебных поездках, оставив меня с ребенком на нашем острове. Я предоставлена сама себе и вынуждена выполнять свои неприятные обязанности. У него, мягко выражаясь, тяга к походам налево. Такое и раньше бывало. Но я никогда не осмелюсь упомянуть это при нем. Не осмелюсь подвергнуть сомнению, что он не тот, за кого себя выдает, что он другой, не такой уж и идеальный. Как бы то ни было, мне-то что? Разве у меня есть право его судить? Я сама далеко не безгрешна.

Во всех смыслах не без греха.

Я смотрела, как колышутся и раскачиваются мои голые груди. Они чуть обвисли, увеличились и округлились. Сэм благоговейно гладит их.

– Сейчас это – груди матери, – говорит он, будто они наконец выполнили свое божественное предназначение.

Целых полгода я кормила младенца грудью, терзая ее, чтобы выдавить молоко из потрескавшихся и набухших сосков. Иногда было так больно, что не могла не кричать. А ребенку было все равно.

В больнице сразу после того, как он родился, медсестры заставляли меня взять его, приложить к груди, чтобы между нами образовалась крепкая связь. Захватил сосок ртом, стал сосать. Кормление. Все происходило так примитивно, открыто. Тебе доказывают, что ты – обычное животное, каким всегда и был на самом деле.

Корова. Свиноматка. Самка. Кровоточащая и обезображенная.

Лежа на моих руках, нежно-розовый, словно молочный поросенок, младенец постоянно пытался найти мои соски.

Молоко никак не прибывало. Тело не хотело подчиняться новой цели. Медсестры приносили различные молокоотсосы, потом привели консультанта по лактации по имени Ева. Она дала мне маленькие белые таблетки, посоветовала крепко прижимать к себе новорожденного, обеспечивая контакт «кожа к коже», и стараться, чтобы его беззубый ротик находился как можно ближе к моей лишенной молока груди.

Как мне здесь живется? Я все еще не знаю. Чувствую, как с каждым днем из меня по капле вытекает жизнь, тоненькими, почти невесомыми струйками: то тут, то там. Срываюсь. Порой причины могут быть абсолютно безобидными, как, например, непрекращающийся восторг Сэма по поводу нашей новой прекрасной жизни, его постоянное восхищение ребенком – его улыбкой или произнесенным им словом, которое с трудом можно разобрать. Однако иногда наступает момент, когда я мельком вижу свою жизнь, отражающуюся в зеркале или стекле. Это – ты. Это – твоя жизнь. Это – твоя порция счастья и радости. Картинка без изъянов, но все в ней как-то не так.

Если закрыть глаза, то ничего не будет видно.

Нет. Я вижу Фрэнк.

Ясно, четко. Абсолютно уверенную в себе, энергичную, проницательную. Она – истинная женщина, а я – какое-то расплывчатое пятно, неспособное держать четкую форму.

Но все же Фрэнк постоянно придавала этому пятну очертания, чтобы помочь мне понять, что я из себя представляю. Просто издалека, оттуда, где она находилась, картинка моей жизни смотрелась более эффектно, чем была на самом деле. Было чему завидовать, к чему стремиться и испытывать страстное желание, которое никогда не будет исполнено. Моя лучшая подруга? Должно быть, да.

Я села на диван в гостиной и составила список дел, чтобы приготовиться к ее визиту. Нужно было купить новое постельное белье, подушки «с эффектом памяти» и многое другое, в том числе плетеные корзины и суккуленты в каменных горшках, чтобы комната стала уютнее. Возможно, стоит повесить на стены графические или абстрактные эстампы или репродукции в рамках. Или подобрать написанную чернилами картину в одном из магазинов дизайнерских товаров для дома в Сёдермальме.

Я почувствовала, что за мной наблюдают. Со стены на меня пялились шесть пар пустых глазниц масок Сэма, страшных и зловещих. Однажды я сняла их и проверила, спрятаны ли за ними камеры – видеоняни, которые родители используют, чтобы следить за нянями своих детей. Тогда мне неожиданно пришла в голову мысль, что Сэм, возможно, наблюдает за мной с целью убедиться, что я обладаю всеми необходимыми родительскими навыками. Он любит держать все под контролем. Взяв маски в руки, ощутила слабый запах разложения, исходивший от них. Никаких камер там не оказалось, тем не менее маски продолжают приводить меня в смятение, напоминать, что я нахожусь под пристальным вниманием. А скоро еще одна пара глаз будет за мной наблюдать.

Пришло время кормить ребенка. Я зашла в его комнату. Он протянул ко мне ручки в предвкушении, что я возьму его. Как обычно, я стояла и смотрела на него, надеясь что-то почувствовать.

Боюсь, это заложено у меня в генах. Материнские инстинкты, а точнее, их отсутствие. Не могу вспомнить, чтобы Морин держала меня на руках. Когда мне исполнилось полгода, мать оставила меня с няней и поехала на месяц в Швейцарию, чтобы пройти курс похудения. Каждый раз, когда я плакала, мать закатывала глаза и говорила: «Мерри, поверь, ты только делаешь себе хуже».

Только благодаря Кэрол, маме Фрэнк, я поняла, что значит быть любимой и иметь маму. Как же я ее боготворила! Мне нравился запах ее кухни, ее спокойствие и сила. Я обожала, когда она меня обнимала, рассеивая все мои тревоги. Моя мать обычно оставляла меня в их доме, будто тот был детским садом, махала Кэрол из машины рукой в знак приветствия, потому что не хотела заходить в потрепанную гостиную в Брентвуде. Они познакомились через своих мужей, которые вместе работали в медицинском центре. Мой отец был главным хирургом больницы, а отец Фрэнк – гинекологом.

Как только я выходила из машины, мать тут же разворачивалась, спеша к своим подругам на ланч или на процедуру, чтобы продлить молодость и сохранить красоту. Парикмахерская, маникюрный кабинет или спа-салон. Иногда, после того как отходила после очередной процедуры или запоя, она исчезала на несколько дней в одной из наркологических клиник. «Кэрол, ты – лучшая», – обычно щебетала ей мать, но всякий раз, встречаясь с ней на каком-нибудь светском мероприятии, делала вид, что они незнакомы.

Я мечтала, чтобы однажды мать не вернулась. Тогда я бы осталась с Кэрол, с наслаждением ощущая ее объятия, засыпая под звучание ее южного тягучего акцента. Там я чувствовала себя в безопасности и гораздо лучше, чем у себя дома. Там было тепло и спокойно. Когда мать приезжала за мной, мы обе бросали друг на друга разочарованный взгляд, как бы говоря: «Снова ты».

Ребенок в кроватке переключил свое внимание на плюшевого медведя. Казалось, они вели между собой какой-то только им понятный диалог.

Я наблюдала. Представила, как Фрэнк впервые увидит моего сына. Его мягкие кудряшки, которые начинают собираться за ушами, радостную улыбку, обнажающую острые белые бугорки – прорезавшиеся зубы, блестящие глаза. Толстый животик. Конор так любит, когда ему его щекочут. Пухлые ручонки, которые хватают и тянут все, до чего могут дотянуться. Почувствует, как он пахнет, когда его только что искупают или когда он крепко спит. Услышит, как он тихо сопит, ощутит эти влажные поцелуи и крошечные ручки, которые с такой теплотой обнимают тебя за шею.

Мой ребенок. Мой сын.

Я подняла его на руки, выражая всю любовь, на какую была способна.

Сэм

– О, Сэмсон, ты меня обманываешь, ты не можешь быть там счастлив! – Моя мать звонила из Штатов. – Сэмсон, я тебя знаю, как никто другой.

– Я уже говорил тебе, мама, здесь просто замечательно! Я буду рад, если ты приедешь и сама в этом убедишься.

Слава богу, она этого не сделает.

– Ой, боюсь, перелет слишком долгий для меня, – отвечает она.