Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко

А как же! Чтобы какой-то подозрительный дед душу их сынку баламутил! Гипнозом или кто его знает чем какие-то галлюцинации навевал!

Единственный на свете, кому бы я мог открыться — это дед Гриша. Но дед был далеко, в селе. И я только мысленно поговорил с ним перед сном: «Такое вот, видите, случилось со мной, вы и не поверите, дедушка, хоть бы лиха какого не приключилось» — «Не бери дурное в голову, а тяжелое в руки», — сам себя успокоил я себя дедовыми словами и заснул.

Мне ужасно хотелось, чтобы уже настал завтрашний день. И эта нетерпеливость гнала меня и во сне, что мне даже ничего не приснилось. Только заснул, как уже и проснулся утром.

В классе мне сразу бросилось в глаза, что все какие-то то ли перепуганные, то ли взволнованные чем-то, перешептываются, глаза круглые, щёки горят.

«О! — кольнуло меня. — Может, они о Чаке узнали, о моём с ним путешествии в прошлое». И так мне страшно стало. Но на меня никто не обращал внимания, не смотрел даже.

Я начал прислушиваться и наконец-то понял, что Лесик Спасокукоцкий принёс в класс слух о какой-то таинственной новости, Будто бы он нечаянно подслушал в учительской разговор классной руководительницы Лины Митрофановны с завучем Верой Яковлевной. Они говорили о том, что в ближайшие дни в их классе что-то произойдет, что-то особенное и чрезвычайно важное, потому что Лина Митрофановна была очень-очень взволнована и говорила: «Да, да, я вас понимаю, это же такая ответственность, такая ответственность. Я понимаю…»

Но что же произойдет Спасокукоцкий не услышал, потому что Веря Яковлевна его заметила: «А тебе что здесь надо?» И он пулей вылетел из учительской в коридор.

— Эх ты, лопух! Не мог спрятаться где-нибудь и дослушать. Гипотенуза! — осуждающе упрекал его Игорь.

Спасокукоцкий молча вздыхал, виновато склонив голову.

«Что же это такое нас ждет?» — терялись в догадках все.

— Контрольная по математике! — выпалила Таня Верба. — Инспекторская! — бледнел, как сметана, Кукуевицкий.

— Прививка против гриппа. Вот такими иголками! — перепугано округлил глаза Лёня Монькин.

Один только я абсолютно равнодушен к таинственной новости. Что мне эта новость. когда у меня есть своя тайна, ещё и такая, какая им никому не снилась! И о какой никто из них (теперь я уже был уверен) и понятия не имел…

И так мне сделалось весело, что я не удержался и на перемене подошёл к компании, неожиданно произнес:

— Пара гипсовых венер! Пара гипсовых венер! Одна — Наполеон, а вторая — Архимед!

Кто-то хихикнул, кто-то захохотал, но большинство смотрело на меня ошарашенно, ничего не понимая.

— Тьфу! — перебив меня, воскликнул Игорь Дмитруха наконец. — Ты что, очумел? Что ты мелешь?

— Вот Муха! Вот даёт! — закричал Спасокукоцкий.

— Да ну тебя! Тут такие серьёзные дела, а он… — выкрикнула Тося[5] Рябошапка. И все дружно накинулись на меня.

— Безобразие! Весь класс волнуется, переживает, а ты…

Я только улыбнулся. Но что я мог им сказать?

И я молча переждал, пока они выговорятся.

Я их понимал. Может, если бы у меня не было моей тайны и кто-то другой вот такое отмочил, я бы вместе со всеми на него накинулся.

Но у меня была моя тайна. И она не давала мне спокойно сидеть. Она, как говорит дед Гриша, сверлила мне дырку в животе. Она подгоняла минуты, нетерпеливо ерзала вместе со мной за партой.

На каждом уроке я только и слышал:

— Наливайко, не крутись!

— Не крутись, Наливайко!

— Наливайко, что ты крутишься?

— Перестань крутиться, Наливайко!

Так вот наконец-то докрутился до конца уроков. И — скорей домой.

Не буду врать — домашние задания выполнять мне не хотелось. Очень. Страшно. Хоть плачь.

Но я пересилил себя. Я обещал Чаку, что приду только после того, как сделаю уроки. И хотя он не проверял бы меня никогда, но я не смог его обмануть, не мог — и всё. До того он был такой загадочный, может, и мысли умеет читать, кто его знает.

Сел я и, ощущая, что во рту у меня аж горько от этих уроков, начал грызть гранит науки. И пока последнее домашнее задание не выполнил, не встал.

Потом наскоро пообедал — и айда на площадь Победы, к цирку.

В это раз я пришел раньше Чака. Пришлось подождать минуть десять.

А вот наконец появилась знакомая фигура.

— Привет, Стёпа! Ну как?

— Здравствуйте! Прекрасно! Всё хорошо.

— Уроки сделал?

— А как же! — с чистым сердцем признался я.

— Ну так что? Продолжим? Готов?

— Как штык!

— Ну тогда — внимание! — Чак взял меня за руку, слегка сжал — и будто электрический разряд пробежал по моей руке.

В глазах у меня потемнело.

— Бомм! — раздался в голове звон.

Глава 6

Самая большая. Потому что много событий тут происходит… Пиротехник Федор Иванович Смирнов. Мы идем в Гиппо — палас. Мадемуазель Тереза. Смертельный номер. «Не убивай меня, я открою тебе секрет…»

И я снова на Евбазе. Среди бурлящей, шумной, пестрой толпы дореволюционных людей, около пахучей «обжорки».

И Чак-гимназист держит меня за руку.

Сразу отпустил и пошел навстречу Стороженко, который отходил от прилавка, вытирая тыльной стороной ладони жирные губы.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! Спасибо, что пришли. Идём! — Стороженко поднял с земли круглую, картонную коробку, в каких до революции носили дамские шляпки (я в кино видел).

Они вышли с базара и направились к трамвайной остановке.

— Поднимаемся вверх на трамвае, — сказал Стороженко.

Подошёл трамвай.

Я влетел в трамвай следом за ними.

— Два на один тариф, — сказал Стороженко, подавая кондуктору два больших пятака.

Кондуктор оторвал от вертушки, что висела на кожаной с желтым медным затвором сумке, билеты, дернул за веревку, протянутую под крышей вагона над штангою с брезентовыми петлями для рук. Впереди, в кабине вагоновожатого, прозвенел звонок, и трамвай со скрежетом двинулся.

Трамвай был почти пустой.

Стороженко с Чаком сидели в фигурных, сплетенных из лозы, до блеска отполированных пассажирами и, наверно, очень удобных креслах, я витал над ними. Свободные места были, и я тоже мог сесть, но это ничего бы не дало. Впервые я почувствовал досаду на свою бестелесность. Не имея тела, я не имел возможность испытать наслаждение от сидения в удобном кресле у открытого окна трамвая. Но я воздержался от настойчивого желания стать телесным. Помнил, что это сразу усложнит моё пребывание в прошлом, может внезапно прервать его. А события же только начинают разворачиваться. И кто знает, может, сегодняшний день станет решающим в раскрытии тайны.

У Владимирского собора Стороженко и Чак вышли.

— Отсюда пойдем пешком, подышим свежим воздухом. Такая погода! — сказал Стороженко, пряча от Чака глаза.

«Эге, погода! — подумал я. — В кармане у вас плохая погода, вот в чем дело. Чтобы дальше ехать, надо еще деньги платить».

Я уже понял, что в дореволюционном киевском трамвае были так называемые тарифные отрезки — за каждый отрезок плати деньги. Не то что сейчас — заплатил пятак и катайся в метро хоть целый день.

А погода действительно была чудесная. Золотая киевская осень. Ботанический сад пылал всеми оттенками красок от багряно-красного до ярко-желтого.

Они пошли бульваром в сторону Бессарабки (к слову, она называлась тогда площадью Богдана Хмельницкого).

Миновали Вторую, а потом и Первую мужские гимназии.

Справа краснело знакомое восьмиколонное здание Киевского университета.

В сквере, напротив него, на месте нынешнего памятника Тараса Шевченко торчит памятник императору Николаю Первому.

Внизу уже виднелось знакомое строение Бессарабского рынка.

Справа, на крыше теперешней гостиницы «Украина» горели на солнце слова «Паласт-отель».

Спустились на Бессарабку и свернули налево, на Крещатик. И словно с почти безлюдного Бибиковского бульвара снова попали на базар.

По тротуарам двигаются туда-сюда люди, посредине улицы дребезжит трамвай, на пролетках покрикивают извозчики, кое-где чих-чихают допотопные автомобили на мотоциклетных спицевых колесах, фыркая синим дымом.

А вывесок, а объявлений, а рекламы! У меня даже глаза разбегались. И все с ятями, все с вензелями какими-то.

Там, смотри, Эдуард Брабец утюги и мясорубки рекламирует.

Там парикмахерская «Николя и Леонид» приглашает дам и господ заходить, не проходить мимо.

Там кавказский магазин М.Я.Бебеша извещает о том, что им получены в большом количестве ковры персидские, текинские и кавказские, портьеры, бурки и… сапоги.

Там торговый дом братьев Романовых предлагает самозажигающиеся керосиновое освещение — лампы, фонари и принадлежности. Фонари «Искра», лампы «Эка», «Сфинкс» и «Полусфинкс». Видно как днём.

И тут же «Лангезипен и К» на всякий случай предлагает огнегасилку, а «Септер и К» — пожарные трубы, насосы, гидропульты и брандспойты!

Главное депо музыкальных инструментов и нот Г.И.Ёндрижек на все лады расхваливает свои пианолы-пиано, оркестрионы электрические пианино-автоматы, граммофоны с рупорами и без рупоров.