Давите их, давите - Валерий Гусев

– Не дыши пока, - посоветовал я, собирая в подвернувшуюся сумку трофеи. - Баллончик есть?

– В кармане, - он кивком указал на валявшуюся на полу куртку. - Хороший: перцовая аэрозоль.

– Как ходят? - Я взял с тумбочки свои часы и надел на руку.

– Тик в тик, - пояснил он. - Советские. - Швырнул мне в лицо подушку и прыгнул.

Я этого ждал - чуть развернувшись, встретил его ударом ноги в лицо. Он тяжело рухнул на прежнее место.

– Убьешь?

– Убью. Но не сейчас. Тачка у тебя есть?

– В городе она.

– У соседей?

– Можно поискать.

– Поищи, отвезешь меня на шоссе. Одевайся. Следующий твой прыжок будет последним.

– Понял уже, - согласился он, натягивая брюки.

Мы вышли на улицу. Час еще был не очень поздний, кое-где светились окна. Он постучал через два дома в третий.

– Федя! Федюнь, выгляни.

Федюня выглянул:

– А, Шурик, чего бродишь?

– Выручи, на станцию надо сгонять, за бабой.

– За своей? - хохотнул Федюня. - Иль за чужой?

– Какая подвернется.

– И то! - Он скрылся в доме, протянул руку с ключами в окно. - Держи. А это кто с тобой?

– Корешок. Ночевать будет. Зайдешь? Посидим.

– Поздно уже, я спать собрался. Ключи утром занесешь, не буди сегодня: у моей месячные кончились, понял? - И заржал.

Я сел на заднее сиденье. Положил рядом сумку. Шурик вывел машину на дорогу, повел ее к шоссе.

– Здесь останови. - Ни к чему ему знать в какую сторону я буду попутку ловить. Хотя можно и продемонстрировать, ложный след дать. Да ну его… Не будет выступать. Все понял. Это ведь не стариков по головам лупить, не детей расстреливать.

– Выключи зажигание. Положи ключи на полочку. Поставь на нейтраль и на ручник. Опусти стекло. - Я вышел из машины, подошел к его дверце, поднял пистолет. - Кто еще с тобой был тогда в автобусе? Кто бил меня? Кто искал Прохора Русакова? Отвечать!

Он ответил. Но не сразу. И не потому, что раздумывал, колебался. Он добросовестно вспоминал. И так же добросовестно ответил. Даже некоторые адреса и телефоны назвал.

Я сунул пистолет за пояс, плюнул ему в глаз и пошел к шоссе.

Вот уж дверь в баньку-то не скрипнула. Я скинул сапоги, сложил в угол добычу и тихонько забрался на сеновал. К своей милашке.

– Нагулялся? - спросила Яна ясным голосом.

– Стало быть, вволю.

– Спать хочешь?

– В каком смысле смотря?

– А как тебе милее?…

Все дни до среды мы, как ни странно, были заняты хозяйственными делами. Бандюги бандюгами, а жизнь шла своим чередом, в любви и трудах. А что делать? Сердце без любви черствеет, а хозяйство без труда чахнет.

Яна - эта наша городская фифа, дитя горячего асфальта - быстрее всех освоилась с сельским бытом, будто в родную деревню вернулась.

Саныч ее от души похваливал: все у нее ладилось - и в дому, и вокруг дома. Сена с соломой уже не путала. Даже коров научилась доить. И было почему-то очень приятно смотреть, как она, похожая в косыночке на красивую крестьянку, сдувая со щеки обязательно выбившуюся пепельную прядь, азартно работала своими узкими нежными ладонями; как, шипя, в волнах замечательного запаха, закипает в подойнике густой пеной парное молоко. Как довольная Апреля тянется к ней лобастой безрогой мордой, просит вкусненького…

С Прохором сложнее было. Конечно, он догадывался, что булки не растут в поле, но, подозреваю, с изумлением узнал, что коров, оказывается, доят не в молочные пакеты. Он даже самовар ставить не научился. Лопата в его руках не держалась, топор слетчи с топорища, молоток почему-то категорически предпочитал не шляпку гвоздя, а пальцы, яйца выпрыгивали из кошелки, поросята кусались, петух ревновал к курам и норовил взлететь Прохору на голову…

– Ладно, - сжалился наконец над ним Саныч, - в пастухи тебя определю…

Прохор загорелся. Вообразил, видно, себя кудрявым Лелем с жалейкой - расшитая рубаха до колен, гребешок на поясе и лапоточки на ногах. Вокруг красны девки в сарафанах, и среди них - Яна в венке из васильков…

– …Будешь утром телят выгонять на солнышко, на травку - пока она есть. А вечером пригонишь обратно, в телятник. - И протянул ему кнут.

Тут Прохор угас. Спрятал руки за спину.

– Что? И это не умеешь? - изумился Саныч. - Учись.

Он легко взмахнул кнутовищем - длинная ременная полоса с волосяной кисточкой на конце послушно побежала волнами назад и легла за его спиной - как по линейке. Неуловимое движение - и она рванулась вперед, раздался сильный, резкий, как выстрел, треск.

– Это не трудно, - обнаглел Прохор. - Этому я сейчас научусь. Главное - принцип действия этой структуры понять.

– Во-во, - согласился Саныч, - структуры. Поставь-ка коробок, - он кивнул на забор, где на штакетинах сушились вверх дном вымытые Яной банки.

Прохор поставил на дно банки торчком спичечный коробок. Саныч прищурился и взмахнул рукой - коробок с треском исчез, словно взорвался, от него даже дымок пыхнул. Прохор засунул пальцы под мышки, хмыкнул.

– Леша, хочешь сигарету твою загашу, прямо во рту?

– Не смей, Серый, - взвилась Яна. - Он тебе голову снесет, если промахнется.

– Слабо? - подначил Прохор.

Я повернулся к Санычу профилем, вытянул подальше губы с зажатой в них сигаретой. Прохор хихикнул, Яна ткнула его своей нежной рукой в бок.

Стало тихо, как в цирке, перед смертельным трюком, даже воробьи замолкли со злорадным интересом.

Саныч на этот раз примеривался дольше, легонько покачивая правой рукой, вытянув вперед левую, не отрывая глаз от кончика сигареты.

– Не тяни, - пробормотал я, не разжимая губ, - она укорачивается, все ближе к носу…

Дымок сигареты щекотал ноздри, сейчас чихну и без носа останусь.

– Не шевелись, - предупредил Саныч, - и не дрожи. Держи ее крепче.

Раз! Мне показалось, что сигарета дернулась в конвульсии - я скосил глаза: вместо огонька на ее кончике лохматился табак.

Яна зааплодировала.

Прохор решительно забрал у Саныча кнут, огляделся, сорвал с антоновки яблоко и положил его Яне на голову. Повернулся к ней спиной, волоча за собой кнут, начал отмерять шаги. Когда он снова обернулся и поднял кнут, Яна уже доела яблоко и бросила в него огрызок.

На том его обучение и закончилось.

Правда, он тайком, за сараем, сделал потом еще две попытки. С первого раза сорвал с березы старый скворечник, со второго обмотался кнутом, как колбаса шпагатом.

Вечером, как раз к самовару, поспел участковый Андрюша. поинтересовался нашими делами, сговорился с Санычем поехать с утра по фермерам, набирать ополчение, а потом вызвал меня на крыльцо.

– Знаешь наше самое слабое место в обороне?

– Знаю.

– Если ее схватят, мы сдадимся без боя. На любых условиях.

– Если ее схватят, они даже пожалеть об этом не успеют.

– Ты же знаешь Махноту.

– И он меня знает. Кстати, ты мне патронов к «вальтеру» не поищешь? У меня два всего.

– Пошукаю. Разрешение на него, конечно, есть?

– Конечно, нет. То есть есть, но много кратно отобранное.

– Да, с оружием у нас слабовато. - Он спустился с крыльца, пошел к мотоциклу. - Ну, бывай жив и здоров. За женой доглядывай все-таки.

Доглядишь за ней…

Полдня Яна, воркуя, оборудовала на сеновале «наше семейное гнездышко». Сгребла к одной стороне сено, отгородила его доской - получилось супружеское ложе. В изголовье поставила ящик из-под водки, разместила на нем керосиновый фонарь, косметику, зеркальце. Натянула веревки и повесила на них распоротые мешки: «спальню» обозначила. По крыше развесила букеты кленовых листьев.

– Вообще-то, - громко говорила она при этом, чтобы слышал пыхтевший за письменным столом Прохор, - это несправедливо. Здесь Прошка должен жить, а мы - семейные - внизу. Но он нахал, ему все равно, что молодая красивая женщина по сто раз в день мучается на лестнице, рискует таким телом. Слышишь, ты, Вильгельм Телль? Хоть бы покраснел. Вот такие никогда девушке место в метро не уступят. И всегда у стенки спят. За женщину прячутся. - Помолчала, подумала. - Но, с другой стороны, Прошке наверху жить нельзя, да, Серый? Обязательно с лестницы сорвется. Ухаживай за ним потом, горшки из-под него выноси…

Внизу хлопнула дверь. Не выдержал писатель дружеской критики.

– Серый, ты очень злишься, что я пистолет забыла?

– Я сам виноват, Ничего, обойдемся.

– Но ты же обещал капитану застрелить его из этого пистолета.

– Подумаешь, застрелю из другого. Мало, что ли, мне врать приходилось, относительно честному?

– А жене? Приходилось врать?

– Однова, - уклонился относительно честный.

– Ребята приехали, - сказала Яна, с трудом выбираясь (или выдираясь) из моих объятий. - Пойдем обедать. И новости послушаем,

Новостей-то как раз и не оказалось. Саныч и Андрей вернулись почти ни с чем. Только Ковалевы из Ключиков со своими знаменитыми именами - Семен Михалыч и Михал Иваныч - согласились выставить свои кандидатуры на посты борцов с местной мафией. И больше из фермеров никто не откликнулся на наше предложение им же помочь. И никто ничего не знает, никто никому не отстегивает. Какой такой рэкет? Слово-то, Андрей Сергеич, какое привезли, у нас отродясь такого не водилось.