Ксанское ущелье - Сергей Хачиров

Не знал прохвост, что и его приметили.

Болела душа у товарищей за Васо, и они не то чтобы ослушались своего командира, но задержались, беспокоясь, на опушке леса. И оказывается, очень кстати.

— Клянусь, это княжеская ищейка! — воскликнул Авто, заметив, что какой-то человек крадучись заспешил на другую сторону аула. С какой стати ему прятаться? Явно за домом Хубаевых наблюдал.

Абреки двинулись к аулу.

— И где этого шалуна носит? — вытирая слезы радости и торопливо накрывая стол, ворчала счастливая и встревоженная одновременно Мела.

Не было сына — душа болела: жив ли, здоров ли? Теперь живой, здоровый перед ней сидит, а на душе опять боль: хоть бы скорей ушел, чтобы не успели узнать, что дома он, злые люди.

— Словно трещину какую нашел да провалился, окаянный! Может, мне самой, сынок, за отцом-то сходить?

А через минуту снова залилась слезами, пряча лицо у сына на груди:

— И зачем тебе нужен был этот проклятый Амилахвари? Зачем ты его трогал? Теперь и в дом родной прийти нельзя. Ой, горюшко мое!

— Время такое, мать, время. Хватит им пить нашу кровь! Бороться буду. До конца!

— За что бороться, родной? Что нам брать борьбой?

— А все, гыцци, все! Чтоб вся земля наша была, а не этот клочок, который овечьей шкурой закрыть можно!

— Так уж бог наградил нас, сынок. Такая наша судьба.

— Бог, говоришь? Судьба? Почему же, если он такой милосердный и справедливый, не видит наших страданий?

— Грех так говорить и думать, сынок! Грех! — Мела встревоженно повернулась к божнице, что поблескивала иконами в углу сакли, и торопливо перекрестилась: — Прости, всемилостивый, ошибку его и слова эти. Сам не ведает, что говорит. Прости!

— В том-то и беда, мать, что ведаю, ведаю! Раньше как в шорах ходил, а теперь ведаю.

Васо сказал эти слова спокойно и твердо, нисколько не боясь мести всевышнего, которому всю жизнь промолилась мать, и она вдруг почувствовала, поняла, что сын вырос, безвозвратно выпорхнул из-под ее крыла. Вон как широки плечи, крута грудь, как упрямо сдвинуты к переносью густые брови.

Радовало мать, что сын возмужал, но страх за его жизнь переполнял ее сердце. Видя, что его теперь уже не вернуть с избранной дороги, она сказала:

— Молю тебя, Васо, без надобности не убивай и мышонка. Грех это великий — посягать на жизнь!

— Что же, гыцци, князья-то да жандармы царские всю жизнь грешат, а все толще становятся? А уж их ли жизнь не грешна?!

В дверях сакли показался Ахсар. Увидев брата, он чуть не выронил из рук кувшин. Едва освободившись от него, с радостным криком кинулся к Васо и повис на крепкой шее, что-то бормоча.

Васо обнял худенькое тельце.

Потом осторожно разжал цепкие руки Ахсара, отодвинул его от себя и деланно придирчиво стал оглядывать:

— Ну-ка, покажись, покажись, какой ты богатырь вырос! У-у, скоро на охоту будешь ходить!

— Я и сейчас бы пошел! — не умея сдержать счастливую улыбку, сказал Ахсар. — Вот только ружья у меня нет. — Рука мальчишки так и тянулась погладить блестящие головки торчащих из ленты патронташа, как газыри, патронов.

— А лук? — усмехнулся Васо.

Ахсар даже не спросил, откуда брат знает об его луке. Он с готовностью кинулся к полатям, нырнул под них и вернулся с луком и пучком ореховых стрел, одну из которых строгал перед тем, как мать отправила его за водой.

— Отличный лук, Ахсар! Я в твои годы не умел делать такого, — польстил он мальчишке, и тот расцвел от удовольствия:

— Знаешь, как далеко стрела летит? Аж за овраг. Хочешь посмотреть?

— Верю, верю, Ахсар, — погладил Васо братишку по вихрастой голове.

— Хочешь, Васо, я сбегаю за отцом?

— Не надо, дорогой. Не надо, я сам должен побывать на нихасе.

— Нельзя тебе туда, сынок, — прижала руки к груди Мела. — Увидят злые люди — не миновать беды.

— Я должен, гыцци. Должен.

— И я с тобой, — подхватился было Ахсар.

— Нет, дорогой. Разве можем мы гыцци одну в доме оставить? Подумай сам.

— Ну ладно, — нехотя согласился мальчишка.

Васо же спешил к Каруму. Кого еще в ауле он мог попросить, чтоб при случае дал знать, если над саклей его стариков сгустится туча? Только Карум, с которым вместе росли, с которым, обдирая локти и колени, облазили все окрестные скалы. Прижимаясь к дувалам, прячась в тень, пробрался к сакле друга. Украдкой оглядел немноголюдный нихас.

По праздникам земляки собирались в другом конце аула — там была просторнее и светлее площадка, — а в будни, как сегодня, собрались здесь, на небольшом каменистом пятачке. Хорошее место. В жару под скальным навесом всегда тенек, всегда веет прохладой, а в ненастье он, как козырьком, прикрывает от дождя.

Убедившись, что на нихасе все свои, но Карума там нет, Васо безбоязненно распахнул дверь сакли друга. Старый товарищ заряжал шомполку.

— Бог в помощь, Карум!

— Васо! Ты?

— Я, Карум. Кто же еще?

— Теперь такое время, что недолго и твоего крестника в дверях увидеть.

— Кого это?

— Или не ты избил князя Амилахвари?

— Ты уже знаешь?

— Сам не рассказал, так сорока на хвосте принесла.

— Не сердись, Карум, — тронул друга за плечо Васо. — Не мог я раньше показаться здесь. Еще с отцом не говорил — к тебе пришел…

— Ладно, — примирительно махнул рукой Карум. — Я уже решил в горы идти. Будто на охоту.

— Спасибо, дружище.

— За что? Может, они и сегодня в засаде. Как узнаешь?

— Это верно. Когда я был один, ничто меня не тревожило. Ну, пропаду — туда и дорога. А теперь…

— А теперь?

— Теперь у меня отряд.

— Так ты уже командир?

— Какой из меня командир — дороги впереди не вижу. Что людям завтра скажу, не знаю. Одним днем живу.

— Зря тоску нагоняешь. Да на твои плечи не только скалу — гору можно взвалить.

— С горой проще, Карум. А тут люди…

От нихаса донесся шум голосов. Не иначе что-то встревожило земляков. Не сговариваясь, друзья приникли к окошку сакли. Все ясно: к нихасу приближался аульный толстосум Батако Габараев с двумя работниками. Чуть за тридцать Батако, а кажется — все сорок. Батако вырядился, как на праздник. Коричневую черкеску туго затянул черный пояс с серебряными язычками, голову украшала бухарская каракулевая шапка. По задникам новых сапог била сабля в богато украшенных ножнах.

— Как еще не догадался этот петух шпоры нацепить? — усмехнулся Карум.

— Не иначе опять какую-нибудь пакость хочет аульчанам сообщить — поднял брови Васо. — Надо его послушать.

— А-а, за него давно его деньги говорят, — скривил губу Карум. — Разве ты не знаешь?