Безымянное семейство (с иллюстрациями) - Жюль Верн

— Отец, отец! — повторял он. — Не позволяй себе пасть духом! Время осудит клеветников!.. Все убедятся в том, что ошибались... что просто обстоятельства сошлись против тебя! Чтобы ты, отец, вдруг предал своих товарищей, продал страну!..

— Нет, нет! — отвечал Симон Моргаз, но так тихо, что его едва было слышно.

Пробираясь таким образом от деревни к деревне, семья прибыла на западную оконечность озера, оказавшись в нескольких милях от форта[71] Торонто. Достаточно было, обогнув Онтарио по побережью, дойти до Ниагары, пересечь реку в том месте, где она впадает в озеро, чтобы оказаться, наконец, на американском берегу.

Неужели Симон Моргаз хотел обосноваться здесь? Не лучше ли было уйти подальше на запад, куда еще не дошла дурная слава о нем? Какого места искал он? Ни жена, ни сыновья этого не знали, потому что он шел все вперед и вперед и они едва поспевали за ним.

Третьего декабря, ближе к вечеру, ослабев от усталости и лишений, бедняги сделали привал в какой-то пещере, наполовину заросшей кустарником и колючками, — вероятно, покинутой берлоге хищного зверя. Прямо на песке разложили те немногие припасы, которые у них еще оставались. Бриджета изнемогала от физической и моральной усталости. Семейство Моргазов уже и не чаяло найти в деревне какого-нибудь ближайшего племени хоть каплю гостеприимства, в котором им так безжалостно отказывали соотечественники.

Терзаемые голодом Джоан и Жан поели немного холодной дичи, а Симон Моргаз и Бриджета не хотели или не могли ничего проглотить в этот вечер.

— Отец, тебе надо подкрепиться! — упрашивал Жан.

Симон Моргаз ничего не ответил.

— Отец, — сказал тогда Джоан (с момента ухода их из Шамбли он заговорил с отцом впервые), — отец, мы не можем идти дальше! Мать не выдержит новых испытаний! Мы уже почти у американской границы! Вы собираетесь пересечь ее?

Симон Моргаз взглянул на старшего сына и почти тотчас отвел глаза. Джоан решился настаивать.

— Взгляните, в каком состоянии наша мать! — снова заговорил он. — Ей больше не сделать и шага! У нее уходят последние силы! Завтра она уже не сможет подняться! Мы с братом, конечно, понесем ее! Но тогда нам тем более надо знать, куда вы намереваетесь идти и далеко ли это! Что вы решили, отец?

Так и не ответив, Симон Моргаз опустил голову и ушел в глубь пещеры.

Наступила ночь. Тяжелые облака покрывали небо и грозили слиться в тучу. Не было ни ветерка, лишь какие-то завывания вдалеке нарушали безмолвие этого пустынного места. Начал падать серый густой снег.

В пещере стало очень холодно. Жан вышел, набрал сучьев и разжег костер в углу, возле самого входа, чтобы дым мог вытягиваться наружу.

Бриджета по-прежнему неподвижно лежала на подстилке из травы, принесенной Джоаном. Остаток жизни, который еще теплился в ней, обнаруживался лишь по тяжелому дыханию, прерываемому долгими болезненными стонами. Джоан держал ее за руку, Жан был занят тем, что подбрасывал дров в огонь, поддерживая в пещере хоть какое-то тепло.

Симон Моргаз, скорчившись, полулежал в глубине пещеры, в отчаянии обхватив руками голову, словно в ужасе от самого себя. Огонь тускло освещал его скрюченную фигуру.

Пламя костра стало потихоньку угасать, и Жан почувствовал, как у него помимо воли слипаются веки...

Сколько часов провел он в забытьи, сказать трудно. Но когда он пробудился, то увидел, что последние угольки уже едва тлеют.

Жан встал, подбросил сучьев в костер, раздул его как следует, и пещера осветилась.

Бриджета и Джоан по-прежнему лежали рядом друг подле друга и не шевелились. А Симона Моргаза в пещере не было. Почему он покинул убежище, оставив спящих жену и детей?

Охваченный ужасным предчувствием, Жан собрался было выйти вон из пещеры, как вдруг грянул выстрел.

Бриджета и Джоан встрепенулись — они оба услыхали этот выстрел, прогремевший где-то совсем рядом.

Бриджета испустила отчаянный вопль, тяжело поднялась и, опираясь на сыновей, вышла из пещеры.

Бриджета, Джоан и Жан не прошли и двадцати шагов, как увидели распростертое на снегу тело.

Это был Симон Моргаз. Несчастный выстрелил из пистолета себе прямо в сердце.

Он был мертв.

Ошеломленные Джоан и Жан отпрянули. Перед их мысленным взором сразу промелькнуло прошлое! Неужели их отец и вправду виновен? А может, в припадке отчаяния он решил покончить с жизнью, выносить которую больше не мог?

Бриджета рухнула на тело мужа и сжала его в объятиях... Она не хотела верить в преступность человека, имя которого носила.

Джоан поднял мать и отвел обратно в пещеру, куда потом они с братом отнесли и тело отца, положив его на то самое место, где он лежал несколько часов назад.

И тут из его кармана выпал бумажник. Джоан поднял его, открыл, и оттуда вывалилась пачка банкнот[72].

Это было то самое вознаграждение, за которое Симон Моргаз предал руководителей заговора в Шамбли!.. Теперь матери и сыновьям больше не приходилось сомневаться!

Джоан и Жан встали подле матери на колени.

Они так и застыли втроем над телом предателя, совершившего над собой суд и расправу, — обесчещенная семья, имя которой теперь должно было сгинуть навсегда вместе с тем, кто его опозорил!

Глава III

НОТАРИУС-ГУРОН

Не без веских причин собрались генерал-губернатор сэр Джон Кольборн, полицеймейстер и полковник Гор у губернатора Квебека на совещание относительно мер по подавлению активности патриотов. В самом деле, грозное восстание должно было уже совсем скоро поднять все население франко-канадского происхождения.

Но если лорд Госфорд и его окружение были вполне оправданно озабочены всем этим, то совсем ничто, похоже, не беспокоило некоего юношу, который утром 3 сентября был занят писанием в нотариальной конторе мэтра[73] Ника в Монреале, что на рыночной площади Бон-Секур.

Впрочем, «писание» — слово, пожалуй, не совсем подходящее для занятия, которым был всецело поглощен младший клерк[74] Лионель Рестигуш в данный момент, то есть в девять часов утра. Колонка неровных убористых строчек все росла и росла на красивой бумаге голубоватого цвета, отнюдь не похожей на грубые листы деловых документов. Временами, когда рука Лионеля замирала и он о чем-то глубоко задумывался, его взгляд скользил сквозь полузатворенное окно и рассеянно останавливался на памятнике адмиралу Нельсону[75] на площади Жака Картье. Спустя мгновение глаза его оживлялись, лицо светлело и перо снова начинало бегать по бумаге, а сам он — легонько покачивать головой, словно в такт какому-то внутреннему ритму.