Фирменный поезд «Фомич» - Виктор Колупаев

Степан Матвеевич горестно тряхнул головой:

— Поэтому я и еду в Марград… Простите. Я, наверное, задержал вас? Пойду посижу. А этот вопрос: год, число, месяц? Я не сразу прихожу в себя после путешествия в прошлое. Прошу простить.

— Это пустяки, — сказал я. — У меня к вам тоже один вопрос. Вот вы сказали: вам знакомы почти все люди. Это действительно так?

— Да. Я могу быть официально и незнаком, но знать знаю почти каждого.

— А нас с Иваном?

— Нет, простите… Ваши лица мне незнакомы.

— А в вагоне? Вы узнали кого-нибудь в вагоне?

— Постойте! Я здесь не встретил ни одного знакомого лица!

— У меня предложение. Времени у нас впереди более чем достаточно. Не могли бы вы прогуляться по вагонам в надежде встретить кого-нибудь из знакомых? Я не настаиваю. Я даже не знаю, для чего это может понадобиться. Пришло в голову, и все.

Степан Матвеевич прикусил губу. На нас с Иваном не глядел. Что-то сейчас рождалось в его голове?

— Надо попробовать, — наконец сказал он. — А вдруг…

— Я с вами, — неожиданно сказал Иван.

— Не возражаю. Пожалуй, сразу и начнем?

Иван посмотрел на меня печальными глазами. Они вышли из вагона, и вид у них был такой, словно оба напали на какой-то след.

Итак, уже день, а я еще не умывался. И электробритва сломана. Я приоткрыл дверь в коридорчик вагона. Там стояли студентка из стройотряда и парень. Теперь уже, скоро, подумал я, но в коридорчик заходить не стал.

Ай да поезд! Вот тебе и фирменный поезд «Фомич»! Не прошло еще и десяти часов, а сколько тут уже всякого напроисходило! Удивительно, как быстро узнаешь людей в поездах…

9

В коридор вышла девушка в зеленых стройотрядовских брюках и такой же куртке. На левом колене брюк значилось: «Не сгибаться!». «А как же правое?» — подумал я машинально. На коротких стриженых волосах ее сверкали капельки воды.

— Можно мне с вами поговорить? — вдруг спросила она.

— Конечно, конечно, — ответил я. Удивляться в этом поезде, кажется, не приходилось.

— Меня группа попросила. Не знаю, с чего и начать. У нас сегодня утром было комсомольское собрание… Ведь, знаете, Инга очень чудесная девушка. Мы уже два года учимся вместе. Она и активист хороший, и на повышенную чуть-чуть только не вытянула. И моральный уровень у нее на высоком уровне. — Она замолчала, сообразив, что сказала что-то не совсем правильно.

И я молчал. Говори, милая девушка, говори. Мне очень хочется слушать про Ингу. А если с ней случилось что-то страшное, то я помогу. Я для нее все сделаю, только бы не было боли в ее глазах и этого жуткого отчаяния.

— Конечно, не все так думают, как я, — продолжала она. — Моральное падение, дурной пример для других и прочее и прочее… Валерка у нас такой. Уж чересчур правильный. Да еще и влюблен в нее.

— Ну а что все-таки произошло?

— Как?! И вы еще спрашиваете? Ну вы тип!

— Пусть так, а все же?

— Да у вас сын родился, а вы на него и взглянуть не хотите!

Сначала я даже не удивился, не дошло до меня как-то. Я только машинально поднял руку и потрогал лоб девушки.

— Вы перегрелись.

Она со злостью отбросила мою руку.

— Да вы и в самом деле подлец! Вас… вас с поезда высадить надо. Да! Да! Высадить, высадить! Инка мучается. И как она в глаза матери будет смотреть? Уехала, все нормально, а привезла сына. А ему, видите ли, плевать. Плевать! Плевать!

Ух и разошлась она! Короткие волосы встали чуть ли не торчком, щеки раскраснелись, глаза горели презрением и гневом.

— Остановитесь! Расскажите все толком.

— Как? Вы что… вы в самом деле ничего не знаете или просто прикидываетесь дурачком?

— Я в самом деле ничего не знаю.

— Да ведь уже весь вагон знает.

— Кто-то, наверное, уже рассказал всему вагону, а мне — нет.

— Да мы же и рассказали. Ведь такая неожиданность! Это просто ужас какой-то! Наш строительный отряд ездил в Фомскую область. А строили мы свиноферму. Ну, поработали мы хорошо. Даже благодарность от совхоза получили. Да и денег нам выдали порядочно. Сели вчера в поезд. Песни поем. Все хорошо, все нормально, весело. Никаких ЧП, ничего подобного. И Инга была нормальной, ну разве что немного возбужденной, да и то только тогда, когда слух разнесся, что в каком-то купе едет пришелец. Она все шею вытягивала, рассмотреть кого-то хотела. Но в пришельцев мы принципиально не верим. И Ингу не пустили. Она у нас поет хорошо. А какие без нее песни? Потом улеглись спать, но Инга долго не спала. Мне снизу хорошо было видно. Все что-то пальцем на багажной полке рисовала. Так вы в самом деле ничего не знаете?

— Ничего.

— Странно… — Она все еще смотрела на меня недоверчиво, недоброжелательно. — Ну так слушайте… Утром, часов в пять, наверное, точно я не догадалась заметить, вдруг ребенок закричал. Я ничего не пойму. Где-то рядом плачет. Потом сообразила, что в нашем купе. Да только откуда у нас может взяться ребенок? Уже светать стало. Я смотрю, а Инга лежит, вся какая-то не своя, и его вроде баюкает. Он и затих. Я ее спрашиваю: «Инка, это откуда взялось?» — «Это сын мой», — отвечает. «Инка, я, наверное, сплю? Мне черт знает что кажется! Это ведь ребенок?» — «Ну да. Это мальчик. Сын мой». — «Какой такой сын? Ты что, сдурела? Подкинули? А-а…» — «Да нет, Света, сын это мой. Понимаешь? Сын! Мой, мой, мой… Сашенькой назову». Ну, думаю, чокнулась Инка. Давай ребят будить, да только их сразу и не добудишься. «Послушай, — говорю, — раз сын, то и отец должен быть. Ведь это обязательно?» — «Глупая, ну, конечно, обязательно». Я так и ахнула! «А кто, — спрашиваю, — отец-то?» — «А он на полке номер сорок шесть, верхняя боковая». Вот учудила Инка. «А хоть звать-то его как?» — «Не знаю». — «Кто он вообще?» — «Не знаю». — «Да ты хоть что-нибудь о нем знаешь?» — «Ничего. Знаю только, что он Сашенькин отец. И еще: я их обоих люблю, и отца и сына». Ну, тут уже все проснулись, ничего не поймут. Я растолковываю, что у Инки сын родился, Сашенька, а они ничегошеньки не понимают. Вроде я чушь горожу. Потом полезли смотреть. И верно: лежит ребенок. Валерка аж позеленел весь и говорит: «Ты всю нашу группу опозорила! Тебя из комсомола надо гнать в три шеи!» — «Да за что же, Валера, меня гнать?» — «А ребенка прижила? Так комсомолки не поступают!» — «Я его, Валера, не прижила. Я его хотела». — «Слышали! — кричит Валерка. — Призналась! Предлагаю от имени группы вынести Инке Ракитиной строгий выговор». А Клава говорит: «Что ты в этом понимаешь?» И Инке: «У тебя хоть пеленки-то есть?» — «Ничего у меня нет, девочки». — «Что же ты думала? Почему не приготовилась?» — «Да откуда же я знала? Ведь он только что появился». — «Побегу к тете Маше. Хоть простыню чистую попрошу». Клавка убежала, а Михаил, он у нас вообще-то заика, потому говорит очень редко, а тут как брякнет, и заикание у него вдруг всякое пропало: «Послушайте, ребята, и ты, Ина, ведь это… как сказать-то, ну… в общем… ведь вроде время какое-то полагается, — и покраснел, а потом: — Но у тебя-то ничего и заметно не было. Вы меня простите, ребята, и ты, Ина, ты же с нами работала». — «Никакой беременности у меня и не было. А Сашенька просто появился утром». У меня и сорвалось: «Ведь ты же говорила, что отец его едет на сорок шестом, на верхнем боковом». Она на меня как посмотрит! А Валерка уже тут как тут: «Ага! Все-таки призналась сначала, а теперь отказываешься! Да за такое поведение…» Тут тетя Маша пришла и комплект постельных принадлежностей принесла. «Ну-ка, — говорит, — где тут безбилетный пассажир у меня? А какой крепенький! Мальчик… Звать-то?» — «Сашенькой». — «А отчество?» Инка и замолчала. До сих пор молчит. Только пеленку попросит или соску. А ему сосать надо. Да только у Инки и молока никакого нету. У нее, простите, раз уж вы Сашенькин отец, то можно и сказать, и груди-то с кулачок. Откуда там молоко может взяться?