Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вся община потом ахнула:
– Гореть, гореть блуднице!
Ларивон, сын Филарета, и кузнец Микула вытащили Акулину из ямы. Ноги у нее до того отекли, что она не могла стоять. Младенец пищал возле ее груди.
Ларивон подтолкнул Акулину:
– Намиловалась с нечистым в яме-то! Ноги не держат, срамница!
– Не было нечистого! Не было! И старцы караулили, – начала было Акулина, но Ларивон прицыкнул:
– Молчай! Гореть тебе ноне, ведьма!
И Акулина завопила…
Ларивон зажал ей рот и при помощи Микулы поволок на судное место.
Моленье продолжалось несколько часов. Мужчины стояли на коленях отдельно от женщин.
Безбородые юнцы и отроки перепугались насмерть, неистово крестясь.
Женщины, особенно старухи, одетые в старинные монашеские платья, какие носили до патриарха Никона, чинно молились, не оглядываясь друг на друга и по сторонам, чтоб нечистый молитву не попутал.
Более шестисот человек старых и малых сомкнулись тесным кольцом вокруг березы.
На самодельном алтаре горели восковые свечи, и старец Филарет читал Писание.
Потом Филаретовы апостолы-пустынники затянули псалмы.
Акулину с младенцем поставили на колени возле березы, и она, так же как и все, истово крестясь, молила Бога о спасении своей грешной души, хотя и сама не ведала, когда и в чем согрешила.
Закончив чтение псалмов, старец Филарет приступил к судному спросу:
– Кайся, грешница! Перед миром древних христиан, какие за веру на смерть идут, на каторгу идут, в Сибирь идут, кайся – как согрешила со нечистым? В какую ночь явился он к тебе в постель и тело взял твое, поганое, непотребное? Кайся!
Акулина воздела руки к алтарю:
– Не было того, отче! Христом Богом молюсь – не было! Помыслами чиста, как и душой своей. Михайла, скажи же! Скажи! – просила она мужа Михайлу Юскова, но тот молчал, со страхом глядя на молодую жену: ведьма ведь!
Тогда старец Филарет предупредил:
– Не покаешься во грехе, не будет тебе спасения на том свете! Геенна огненная поглотит тя, яко тварь ползучую!
– Не было нечистого, отче! Не было!
– Нечистый дух у тебя на руках, блудница! О шести пальцах, и рога потом вырастут, и хвост!
Община глухо проворчала: «Грех-то! Грех-то!» И одним духом:
– На огонь блудницу со нечистым духом!
– На огонь!
– В геенну огненну!
Старец Филарет поднял золотой осьмиконечный крест:
– От нечистых помыслов твоих, блудница, на свет народился шестипалый нечистый! Вяжите блудницу! Аминь.
И как ни вопила Акулина, Ларивон с кузнецом Микулой притянули ее веревками к березе.
Шестипалый младенец исходил визгом на руках матери, да никто того визга не слушал: нечистый вопит. Пусть вопит!
С Акулины сорвали платок и одежду. Теперь она предстала перед всеми голая – срамота-то какая! Длинную русую косу обкрутили вокруг березы.
– Ма-а-а-туш-ка-а-а!.. Ба-тюш-ка-а!
Ни матушка, ни батюшка не отозвались на вопль. Нет пощады тому, кто согрешил с нечистым и попрал праведную веру.
– Ма-а-а-туш-ка-а-а-а!..
Старец затянул длинный псалом «очищения духа от нечистой силы», и все подхватили пение, часто повторяя:
– Аллилуйя! Аллилуйя!
После слов старца: «Да сгинет нечистая сила!» – Акулина завопила во весь голос, обезумев от страха.
Многие попадали с колен – лишились сил.
Ларивон с Микулой поспешно обложили Акулину с младенцем сеном и хворостом.
Старец поджег сено от свечи.
Сухое сено и хворост моментально вспыхнули. Над темным лесом поднялся столб пламени.
– Ма-а-а-туш-ка-а-а-а!..
Перекрывая вопль Акулины, вся община гаркнула:
– Аллилуйя! Аллилуйя!..
Судное моленье свершилось. Завязь вторая I
Белая борода – не снег, а прожитое лихолетье.
Когда-то Филарет Боровиков был таким же молодым, как и беглый каторжник Александр Лопарев. То и разницы: Филарет возрос в барской неволе, а Лопарев – из барского сословия, жил в холе и довольстве.
Филарет перебивался с куска на кусок. Пять дней в неделю гнул хрип на барщине, а барин Лопарев не ведал нужды из-за куска хлеба насущного, ел, что душе нравилось. Службу нес царскую, в море плавал, тешился.
Когда стало невмоготу Филарету Боровикову везти упряжь помещика, он бежал в Оренбургские степи, нашел там пристанище у раскольников-скрытников, покуда судьба не свела с Емельяном Пугачевым, который назвал себя «осударем Петром Федоровичем». Помнит Филарет последние слова Пугачева:
– Сгину я, брат мой во Христе, да не отойду весь на тот свет. И может, Бог даст, из кровушки моей и моих братьев вырастут новые люди, и тогда порубят мечом и выжгут огнем всех царских слуг и насильников! И настанет на святой Руси вольная волюшка!..
Может, далеко еще до вольной волюшки, но вот поднялись же на царя-кровопивца сами дворяне-офицеры. Если бы они кинули народу призывное слово, не устоять бы царю. Рухнул бы трон, а вместе с ним крепостная неволя, и настала бы хорошая жизнь.
Как же поступить с беглым каторжником Лопаревым?
Можно ли приобщить холеного барина к верованью Филаретову? Не порушит ли он крепость?
«Белую кость как ни прислоняй к мужичьим мослам, а все не выйдет единой кости. Две будет: белая и черная».
Задумался старец Филарет. И так кидал неводом мысли и эдак.
Ночь минула тяжкая, судная. Блудница Акулина сгорела, не раскаявшись в грехе. Ладно ли?
«Экая крепость у нечистого, – думал старец. – И огнем не отторгли бабу от него. Как бы худа не было!»
На солнцевсходье старец учинил спрос невестке Ефимии:
– Слыхала вопль блудницы Акулины?
– Слыхала, батюшка.
– И барин слышал?
– Не ведаю, батюшка.
– Где же была? Доглядывала за барином аль нет?
– Барин захворал, должно. Я не посмела спросить. Да и самой страшно было.
Старец недоверчиво покосился на невестку: из веры давно вышла.
У Ефимии что ни погляд, то огонь. Истая искусительница! Глаз черный, скрытный, и душа в туман укутана. Разберись, что у нее прячется за словами и за черными глазами!
Как ни укрощал Ефимию Мокей, сын Филаретов, ничего не достиг. Схватит, бывало, Мокей Ефимию за черную косу, пригнет к земле и лупит, как сидорову козу. Ефимия хоть бы раз покорилась. «Убей, ирод, а все равно горлица ястребу не пара».
Горлица ли? Еретичка!
Приметил Филарет: после отъезда Мокея ходоком на Енисей Ефимия будто совращать стала несмышленыша Семена Юскова – безбородого парня. Пустынник Елисей пожаловался: парень испортился, радеет перед образами не от души. Ефимия ходила с ним по степи собирать травы целебные, а может, искушала?
«Ох-хо-хо! Ведьма, ведьма! – кряхтел старец. – Прогнать бы из общины аль на судное моленье выставить».
Но как же быть с барином? Хоть в оковах заявился, а все не мужик, не праведник.
Старец долго стоял возле телеги, под которой скрывался Лопарев, потом позвал:
– Человече! Бог послал утро!
Лопарев выполз из-под телеги, поздоровался со старцем, а сам руки прячет в рукава. Бледный, и глаза впали.
– Али хворь привязалась?
Лопарев пожаловался: и в жар кидает, и в озноб. И голова болит – глаз не поднять, и всего ломит, и в горле сухо – туес воды выпил за ночь, и все мало.
– Бог милостив, – ответил старец. – Лекарша у нас есть. Хоть баба, а толк в знахарстве имеет. Бог даст, подымет на ноги. Аминь.
II
Ефимия только того и ждала: позволения лечить барина, встречаться с ним, изливать душу. Но чтобы старец не заподозрил в дурных помыслах, Ефимия сперва отказалась лечить щепотника: грех ведь, не из нашей веры.
Деверь Ларивон поддержал сноху:
– Праведное слово говорит благостная, – прогудел он себе в рыжую бородищу. – Блудницу огнем сожгли, а щепотника выхаживаем, паки зверя лютого. Отчего так?
Старец стукнул батогом-посохом:
– Молчай, срамное брюхо! Хаживал ли ты, праведник, в чепи закованным по рукам и ногам? Шел ли ты на царя с ружьем? Сиживал ли в каменной крепости? Барин тот попрал барство да дворянство, чтоб свергнуть сатанинский престол со барщиной и крепостной неволей. Слыхивал ли экое? На зуб клал али мимо бороды прошло? Может, тот барин примет нашу веру древних христиан и, как Аввакум-великомученик, пойдет с нами к Беловодьюшку сибирскому. Тогда, Бог даст, отдам ему посох и крест золотой…
Содрогнулась община от подобных намерений духовника, почитаемого не менее самого Исуса Христа.
Пустынники-верижники толковали и так и сяк. Особенно старался в том пустынник-апостол Елисей.
– Грядет, грядет великая напасть! – вещал Елисей по землянкам, хаживая к верижникам. – Сам духовник в отступ пошел от древней веры – погибель будет. Сам зрил того нечистого, упрятанного под Мокеевой телегой. Курицу жрал, и масло по бороде текло. Откель масло?
