Дневник кушетки - Викторьен Дю Соссей

Одевшись, они уехали.

Воцарившаяся в комнате тишина навела меня на размышления. Кто была эта Жанна? Не чрезмерно ли она утомила моего хозяина? Будет ли она настолько благоразумна, чтобы не подорвать его сил? Мне бы очень не хотелось, чтобы посягали на его здоровье. Будучи ужасной эгоисткой, я подумала про себя:

— Мне здесь хорошо, не скучно, меня уважают, я здесь нечто вроде драгоценности, я вижу красивых женщин, я присутствую при интересных битвах; если мой хозяин умрет, кто знает, не попаду ли я в руки паралитика?

Мое опасение, свидетельствовавшее о моей доброй натуре и искренней привязанности к моему хозяину, было вполне обоснованно. Действительно, я больше не сомневалась в тех особенных качествах, которыми обладал этот человек, волосатый, как медведь, и сильный, как бык. Я должна сознаться, что прежде редко чувствовала себя настолько усталой. Действительно, шелковая тесьма моей обивки была местами разорвана и выдернута. Я походила на старую мебель, которой нужна неотложная починка.

Около одиннадцати часов вечера явился мой хозяин. У него был мутный взгляд; под глазами синие круги. Когда он поворачивался в профиль, огромный шрам красовался на его носу. Он был в прекрасном расположении духа и походил на гуляку, приготовившегося совершить дурной поступок. Что он еще сделал? На какую ложь он еще способен? Какая еще жертва не устояла перед его обаянием?

Я так и не узнала этой тайны; он никогда не заговаривал об этом; но я готова биться об заклад двумя колесиками, которые у меня остались, что я не ошибаюсь, и что в тот вечер он нашел еще одну впечатлительную девушку.

Он разделся, вытащил свой каучуковый прибор, о котором я вам говорила, и испробовал силу своих мускулов посредством пружинного сантиметра.

Освежив себя одеколоном, он лег.

Мы все, и он в том числе, хорошо провели ночь, и, несмотря на начавшуюся по обыкновению около девяти часов утреннюю брань, никто не просыпался до полудня.

V

Здесь мои мемуары прерываются. В середине зимы, в один прекрасный вечер, мой хозяин, набив сундук вещами, удалился, и я долго думала, что он больше не вернется.

В течение двух месяцев нас посещала только хозяйка дома, которая время от времени убирала комнаты.

Ах! Эти два месяца отчуждения и изолированности были поистине ужасны, и именно они-то и стали причиной моей хандры и переменой моего прекрасного настроения. Характер мой сделался невыносимым.

И тут одно нелепое происшествие позволило высокомерной кровати, маленькому стульчику и бесформенному креслу прогуляться на мой счет зло и саркастически; чтобы развлечься, они не нашли ничего лучшего, как счесть меня в этой глупой истории главной виновницей.

Действительно, я почти совсем не была виноватой, жертвами могли оказаться, подобно мне, и маленький стульчик, и кровать. Случайно я оказалась замешанной в эту историю; если бы у них было хоть немного жалости, они, вместо того, чтобы так зло смеяться, должны были пожалеть меня.

Вот что произошло.

Однажды, после полудня, в комнату явилась хозяйка, и принялась приводить меня в порядок; дворник через входную дверь, которая была открыта, заметил работавшую хозяйку.

— Почтеннейшая сударыня нарочно не закрыла двери?

Он подошел к ней сзади, неслышно ступая по мягкому ковру, и, не говоря ни слова, бросил ее на меня.

Может, вы вообразите, что она сопротивлялась? Напротив. На то была ее добрая воля, и при этом она проявила такой пыл, которого я и не подозревала у пятидесятилетней женщины, утомившейся достаточно в молодости и народившей целую дюжину детей.

Я опускаю грязные подробности. Несчастные беспечно пользовались мной, как будто имели на то право, и употребили во зло остаток этого скучного свободного времени. Ах! Никто никогда не узнает той тоски и отвращения, которые овладели моим сердцем. Кто мог предположить, что я буду настолько чувствительной и нежной? Я ведь успела полюбить приятный аромат и всей душой возненавидела дурной запах!

К этому, как я уже говорила, присоединилось еще мученье слышать днем и ночью насмешки моих соседей по комнате, а эти ничтожества еще и угрожали донести моему патрону!

Я дала себе слово во что бы то ни стало отомстить им, и думаю, что навеки сохраню неприятное воспоминание об их неприятной дружбе.

Начиная с этого времени, я стала совсем одинокой, так как поклялась воздерживаться, насколько возможно, от разговоров с ними.

Тогда-то у меня и возникла идея писать свои мемуары. Теперь я начну каждый день писать дневник, из которого будущее потомство сможет почерпнуть полезные сведения.

Благодаря мне узнают, какие необыкновенные кутилы, не знавшие никаких препятствий, жили в наше время. Итак, я продолжаю.

В пятницу, в день Венеры, ранним утром хозяйка с помощью дворника — как я задрожала, когда увидела их вместе! — стала убирать сверху донизу квартиру. Какой хаос образовался, мои друзья! Какой шум! Какая пыль! Я получила пинка, какого во всю свою жизнь не имела, но я испытала при этом тайное удовольствие, потому что мне казалось, что это меня очистило от грубой и вульгарной комедии любви, в которой чистильщики заставили меня принять участие. К вечеру помещение было уже убрано, они окурили все комнаты каким-то благовонием, и, когда дверь за ними закрылась — оба себя вели с примерной корректностью, — я на минуту подумала, что пришла весна; так как скоро должен был вернуться хозяин, я постаралась выйти из состояния оцепенения, чтобы встретить его в надлежащем виде.

К полуночи, когда я была погружена в глубокий сон, меня разбудил поворот ключа в замке: это был мой хозяин. По шелесту шелковой юбки в темноте я догадалась о присутствии женщины; как только зажглась свеча, я тотчас же узнала, что спутница моего хозяина — грациозная дама с карими глазами, которую я так любила.

— Наконец, — сказал мой хозяин, — поездка окончена! Как хорошо в своем гнездышке! Как хорошо, моя милая, вернуться оттуда с подругой и хозяюшкой, подобной тебе! И можно ли сказать, что хоть одну минуту я тебя не обожал!

С этими словами он обнял ее, прижал к своему сердцу и их уста слились в одном настолько долгом поцелуе, что мне казалось ему не будет конца. Когда они наконец оторвались друг от друга и обвели взором комнату, с которой у них было связано так много прекрасных воспоминаний, вид у них был возбужденный.

— Посмотри, — сказал мой хозяин, — все вещи как бы смеются над нами; они хорошо знают как меня, так и тебя, кроме нас двоих они больше никого не видели; эта кровать, которая должна теперь быть холодной, приводилась в движение только тобой, и она, мне кажется, зовет тебя, желая тебе доставить то же удовольствие, что ты на ней некогда уже испытала.