Иван Дыховичный. Формула жизни - Владимир Колганов

Повторю, что в тот год эта фраза была очень популярна. Особенно приятно было ее слышать из уст прелестной Лены.

Однозначно помню и то, что мы с Ваней, как самые младшенькие среди мужчин и самые галантные, по очереди бегали за шашлыком, а Юра обновлял содержимое бокалов, благо расположились мы у самой стойки в этом кабаке. Сколько мы там просидели, историкам осталось неизвестно. А достоверно лишь одно – где-то за час до наступления темноты на главной улице городка появилась странная компания. Впереди шел некто, своим величественным видом скорее напоминавший Воланда, но отнюдь не молодого рентгенолога на отдыхе. Я вообще считаю, что Юра сыграл бы Воланда гораздо лучше, чем Гафт или Басилашвили. Но это мое личное мнение, не более того. Смущало лишь то, что шальные глаза рентгенолога в тот раз более соответствовали настроению Бегемота перед тем, как они с Коровьевым вознамерились спалить Торгсин. Кстати, «закатный» роман Булгакова напечатали именно в тот год, но вроде бы это было уже осенью. Итак, за Юрой следовали девицы в обнимку с будущим Коровьевым. Ваня что-то рассказывал, а девицы хохотали. Сразу оговорюсь, что они были самую малость подшофе, поскольку основной удар мы с Ваней и Юрой принимали на себя. А замыкал это шествие я, причем, как помню, все зыркал по сторонам в поисках какого-нибудь развлечения. Ну это и понятно – засиделись за столом.

А развлечение все-таки нашлось. Попутки в Новый Свет все не было, и, чтобы как-то выразить свое недовольство невниманием водителей к столь значительным особам, решился на такую подлость. Завидев вдалеке очередной грузовичок, я поднимался со скамейки, где мы все вместе обретались, и медленным, почти что черепашьим шагом следовал через дорогу. Визжали тормоза, водитель матерился, а я терпеливо ждал, когда можно возвратиться к полюбившимся мне людям – ну, разумеется, ждал нового автомобиля. Насколько помню, подражателей мне не нашлось – никто не решился позаимствовать невиданное ноу-хау.

Тем временем на улице смеркалось, а попутки не было. Наконец, уже в кромешной тьме мы «заарканили» машину-водовозку. Сидячих мест для пассажиров в машине было только два, и мы, мужики, всю дорогу ехали верхом на заполненной водой цистерне. Признаться, путь мне показался вечностью, к тому же изрядно растрясло. Но вот наконец-то мы доехали…

А дальше нам, спустившимся на грешную землю, пришлось испытать то самое чувство, которое испытывает неопытный моряк, который вернулся в порт из кругосветки. Земля под ногами ходила ходуном. Так бы и остался я на этой водовозке, но откуда-то сверху неслись призывные крики Вацлава, который все еще надеялся, что мы ему что-то привезли – имею в виду выпивку. Увы, в ответ я крикнул что-то совершенно непристойное – на большее был просто не способен. Ах, кабы знать! Ведь там, на горке, наверху, под сенью то ли магнолий, то ли кипарисов, в тот вечер собралась весьма изысканная публика – один театральный критик, заведующая литературной частью какого-то театра, еще был малоизвестный мне литературовед и, не исключено, даже сам Фоменко. Впрочем, за присутствие Петра я не ручаюсь – похоже, с будущим мэтром я познакомился лишь на следующий год. Понятно лишь, что поздним утром, когда я сумел-таки выбраться на пляж, пришлось мне объясняться тет-а-тет с кем-то из литературных или театральных дам. Единственное толкование того, что случилось накануне, свелось к тому, что это был не я. Да кто бы в этом сомневался!

Что же до Вани, то он поступил куда благоразумнее – только спрыгнув с водовозки, отправился в свою кровать. А вот рентгенолог из поля зрения пропал – Юры нигде не было. Потом рассказывали, что кто-то видел блуждающую меж кипарисов одинокую фигуру, закутанную в розовый купальный халат. Точно такую же фигуру обнаружили с восходом солнца на пустынном пляже. Понятно, что обнаружили его не Ваня и не я – мы в то время еще крепко спали. Но самое главное – все обошлось без мучительных последствий. Правда, «на бочки» мы так больше и не выбрались, хотя Вацлав и высказывал такое пожелание. Это и понятно – кому он нужен, отработанный материал?

Возможно, кто-то удивится – к чему эти почти скандальные подробности. Дело даже не в том, что приятно вспомнить время, когда мы были молодыми. Речь не о том. Просто из песни слов не выкинешь, а чтобы понять, каков был Ваня, пришлось все поведать без утайки. Но это всего лишь прелюдия к рассказу о гитаре.

В отличие от Высоцкого Иван сам не писал стихов – он исполнял песни на чужие слова. Это были в основном романсы. Я сразу обратил внимание, что у Ивана тонкий вкус – так замечательно были подобраны эти тексты, которые кто-то положил на музыку. В то время я был почти незнаком с творчеством поэтов, которых не жаловала власть. Разве что слышал кое-что на «Маяке», у памятника Маяковскому, где собирались непризнанные поэты, да и все те, кому наскучили убогие наставления с партийных трибун… Как-то я спросил Ивана: «Чьи же это песни?» Он скромно потупил глаза и лишь загадочно улыбнулся, ничего мне не ответив.

Позже, когда Иван стал работать в Театре на Таганке и познакомился с Высоцким, наши пути, конечно, разошлись. И вот не стало его песен. Что было делать? Мы попытались в своей компании найти ему замену, что называется, воспитать певца в своей среде. Но Вацлав Скраубе, в моем понимании, был почти профессионалом, и потому в его исполнении голос подавлял то, что может исходить из глубины души, от сердца исполнителя. Пришлось мне взять в руки семиструнную гитару. Сначала я пытался Ивану подражать, копировал его стиль, но по большому счету это было невозможно. Со временем стало получаться что-то свое. Ну а когда я был в ударе, к тому же среди немногочисленной публики находил предмет для обожания, случалось и мне изредка срывать аплодисменты. Но честно скажу – никто и никогда, даже я сам, не пытался сравнивать мое исполнение с тем, что осталось в памяти после незабываемых новосветских вечеров, когда на опустевшем пляже или на горе, у нашей с Вацлавом палатки, Ваня пел романсы на стихи Дениса Давыдова, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Николая Гумилева, Марины Цветаевой… Но как он пел! Пел тихим голосом, едва перебирая струны, а потом голос вдруг взлетал, как сабля у гусара в романсе на слова Давыдова. Что удивительно, мелодия словно бы сама собой возникала из стихов. Позже, когда пробовал сочинять песни на слова Пастернака и Цветаевой, я убедился, что только так и нужно делать. Надо слышать мелодию, скрытую в стихах. Настоящая поэзия сама рождает музыку, и придумывать не надо ничего. Мне приходилось как-то слышать романс на слова того же Пастернака в телеспектакле прошлых лет. Музыку к нему, надо полагать, написал профессиональный композитор. Но это же совсем не то!

Пожалуй, лучшее из того, что довелось мне слышать в исполнении Ивана, – это «Жираф» на стихи Николая Гумилева. Привожу слова полностью, но именно тот текст, который пел Иван:

Сегодня, когда так особенно грустен твой взглядИ руки особенно тонки, колени обняв,Послушай: далеко, далеко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,И шкуру его украшает пятнистый узор,С которым сравниться осмелится только луна,Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,И бег его плавен, как радостный птичий полет.Я знаю, что много чудесного видит земля,Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных странПро черную деву, про страсть молодого вождя,Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

Ну что ж… ну что ж, расскажу я тебе про тропический сад,Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф.

Ваня пел с придыханием, иногда чуть закатив глаза. Это было самое что ни на есть лирическое исполнение. Что тут говорить – милые дамы, вне зависимости от возраста, все были у его ног, смотрели на него как на божество. О, эти незабываемые вечера!

Не меньший восторг у слушателей вызывал и романс на стихи Бориса Пастернака:

Мело, мело по всей землеВо все пределы.Свеча горела на столе,Свеча горела.

Как летом роем мошкараЛетит на пламя,Слетались хлопья со двораК оконной раме.

Метель лепила на стеклеКружки и стрелы.Свеча горела на столе,Свеча горела…

Осип Мандельштам устами Вани пел тоже о любви:

Я скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни, шерри-бренди,Ангел мой.Все лишь бредни, шерри-бренди,Ангел мой.

Греки сбондили ЕленуПо волнам,Ну а мне соленой пенойПо губам.Ну а мне соленой пенойПо губам.

По губам меня погладитНемота,Черный кукиш мне покажетПустота.Черный кукиш мне покажетПустота.

Ой ли, так ли. Дуй ли, вей ли —Все равно.Крошка Мэри, дуй коктейли,Пей вино.Крошка Мэри, дуй коктейли,Пей вино…

Некоторые слова Ваня как бы переиначил под себя, это больше соответствовало мелодии и стилю исполнения. Надеюсь, наследники поэтов и литературоведы не будут на него в претензии.