Мастер-снайпер - Стивен Хантер

— Тонна в день.

— Но жалоб от тебя никто, конечно, не услышит. — В мостик их корабля врезался один из этих сумасшедших камикадзе. Погибло пятнадцать человек. Но с Филом все нормально, получил капитан-лейтенанта.

— С Филом все будет прекрасно. Я это знаю. Он еще станет адмиралом.

— А от Рида что-нибудь слышно?

— Нет, но я получил весточку от Стена Картера. Он все еще в Вашингтоне. Говорят, Рид — майор, убивает япошек направо и налево. Майор! Господи, а посмотри на меня.

— Ну, ты никогда не отличался честолюбием.

— Слушай, давай сходим куда-нибудь поесть. Мне надо как-то взбодриться. У меня в конторе тяжелые времена. Они все считают, что я чокнутый. Ничтожество. Ну так как, пойдем?

— Джим, у меня действительно нет времени. В самом деле. Давай в другой раз.

— Да, конечно, я понимаю. Ладно, послушай, я просто заскочил проведать тебя, сама понимаешь, узнать, не слышала ли ты что-нибудь о ком-нибудь.

— Не уходи. Разве я тебя выгоняю?

— Ну, по крайней мере, не на словах. Но...

— Черт бы тебя побрал. Очень бы мне хотелось, чтобы ты пришел к какому-нибудь решению.

— Сьюзен, — попросил он.

— Ох, Литс, — вздохнула она. — Что мы будем делать? Что, черт подери, мы будем делать?

— Не знаю. У меня правда нет ни малейшей идеи.

Она встала и начала расстегивать свою медицинскую форму.

Позже, уже в темноте, он зажег сигарету.

— Послушай, милый, отложи-ка сигарету. Пора идти, — сказала Сьюзен.

— В Центр. — Хорошо. Ты прекрасно умеешь портить себе настроение.

— Кому-то надо идти. Я имею в виду, с нашей стороны. Я обещала отцу...

Она включила свет.

— Знаю. Я все это знаю. Но это такая пустая трата времени. Ты же сама понимаешь, война принадлежит не только им. Мы тоже, знаешь ли, принимаем в ней участие.

— Я уверена, что хватит на всех, — ответила Сьюзен. Обнаженная, она подошла к платяному шкафу. Литсу она казалась прекрасной. У нее были стройные бедра, и можно было разглядеть ребра. Груди были маленькие, красивые и достаточно полные, округлости без лишнего объема. Он почувствовал, как у него снова появляется эрекция. В центре его тела появилась теплота. Он приподнялся и выключил свет.

— Нет, — безучастно сказала она. — Не сейчас. Пожалуйста. Пойдем.

Литс снова включил свет, вылез из кровати и начал натягивать свое армейское белье. Евреи. Проклятые евреи на первом месте.

— Они становятся головной болью, — сказал он. — Эти твои евреи.

— У них особая роль в этой воине.

— Особая! Послушай, я хочу тебе кое-что сказать. Любой человек, которого пытаются убить, становится особым. Когда в меня стреляли во Франции, разве я не был особым?

— Нет, это совсем другое. Пожалуйста, давай не будем снова поднимать эту тему, ладно? Мы каждый раз возвращаемся к ней. Каждый раз!

Она была права. Они всегда возвращались к этой теме. Рано или поздно, но всегда.

Ворча себе под нос, он натянул форму. Между тем Сьюзен переоделась в гражданское платье, бесформенное и немодное, с рисунком в цветочек. В этом платье она выглядела сорокалетней прислугой.

— Слушай, — внезапно сказал Литс, затягивая галстук, — я тебе скажу, кто является особым случаем. Действительно особым.

— И кто же? Рид?

— Нет. Ты. Разводись с Филом и выходи за меня замуж.

— Нет, — ответила Сьюзен, пытаясь застегнуть бусы. — Во-первых, ты этого вовсе не хочешь. Ты просто одинокий парень со Среднего Запада в большом европейском городе. Ты любишь мое... ну, мы оба прекрасно знаем, что именно ты любишь. Во-вторых, я не люблю тебя. Я люблю Фила Айзексона, почему и вышла за него замуж, даже если он находится на корабле в шести тысячах миль отсюда и я чувствую себя чертовски виноватой. В-третьих, ты относишься к тем, кого мы называем гоями. Не надо обижаться. Здесь нет ничего оскорбительного, просто ты — другой. Из-за этого могут возникнуть всевозможные проблемы. Любого рода. И в-четвертых... ну, забыла, что там еще в-четвертых, — улыбнулась она. — Но я уверена, что это очень важная причина.

— Все они важные, — ответил он, тоже улыбаясь. — Я прошу тебя об этом каждый раз. Сначала ты находила десять причин. Потом восемь. Теперь их число упало до четырех, три настоящие, а последнюю ты забыла. У меня складывается впечатление, что в этом вопросе у нас существует определенный прогресс.

Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Здесь поворачиваем? — Литсу казалось, что он хорошо ориентируется, несмотря на туман.

— Правильно. У тебя прекрасная память, — ответила она. Литс был там лишь однажды и не горел желанием возвращаться туда. Он прекрасно понимал, что там ему не место.

— Иногда в памяти застревают странные вещи.

— Ребенка?

— Маленького мальчика. Ну, знаешь, на одной из фотографий, которые у них там развешаны.

— А, да. Это Михаэль Гиршович в свои пятнадцать месяцев. В славные времена. Варшава, август тридцать девятого года. Как раз перед тем, как все это началось.

— Тебе будет смешно, но Тони сегодня назвал меня евреем.

— Ничего смешного.

— Ну, наверное. Сюда?

— Да.

Они вошли в темную дверь и начали подниматься по тускло освещенной лестнице.

— Никогда бы не подумал, что у евреев есть правительство в изгнании, — заметил Литс.

— Это не правительство в изгнании. Это комитет беженцев.

— Все знают, что это политическая организация.

— Он безвластен, как же он может быть политической организацией? Он старается помочь людям выжить. Как он может быть политической организацией? Он финансируется маленькой старушкой из Филадельфии. Какая же это политическая организация?

Вывеска на дверях что-то сообщала витиеватыми странными буквами, а ниже было написано: «Сионистский комитет спасения».

— Господи, они и писать-то толком не умеют.

— Очень печально, правда? — с горечью заметила Сьюзен. Она ходила сюда уже несколько месяцев, три или четыре раза в неделю. Сначала это было что-то вроде шутки: ее отец в письме велел ей не забывать, кто она такая и откуда родом, и хотя она весело ответила ему, что она американка из Балтимора, все же зашла сюда впервые только потому, что увидела на дверях надпись на идише. Но постепенно это захватило ее.

«Что, черт подери, ты от этого получаешь?» — спрашивал ее Литс.

«Ничего», — отвечала она.

И все же продолжала туда ходить, пока это не превратилось в какую-то навязчивую потребность.

Но вряд ли она могла делать здесь что-то полезное, что-то действительно нужное. Все это было какой-то горькой шуткой; впрочем, для Литса здесь не было даже и шутки, только горечь. Все здешние обитатели были такими жалкими — от старика Фишельсона внизу до девушек в конторе, такими нервными и испуганными. Им так требовалась помощь, и Сьюзен делала все, что в ее силах: занималась бумажной работой и телефонами, вела переговоры с домовладельцем, следила, чтобы помещение постоянно отапливалось, читала корректуру обзоров новостей, даже на ломаном ист-сайдском английском идише. И при этом она знала, что никто к ним не прислушается.

— Они коммунисты, да? — спросил Литс.

— Они евреи. Это совсем не одно и то же. Во всяком случае, человек, на деньги которого начала работать эта организация, богатый, консервативный землевладелец, фабрикант и аристократ. Банкир. Куда уж дальше от коммунистов?

И все же это не рассеяло сомнений Литса.

— Не знаю уж, — заметил он.

— Это его ребенок в зале. Йозеф Гиршович — его отец. Один из самых богатых людей в Европе. А это его ребенок. Или был его ребенком.

— Они погибли?

— Они не выехали оттуда. Маленький мальчик, Джим. Ты только подумай об этом. Немцы убили его, потому что он был еврей.

— Они пытались убить множество маленьких мальчиков. Они попытались убить и этого маленького мальчика. Рели. Он оборвал себя. Ему не хотелось снова возвращаться к этому разговору.

Они подошли к двери в конце лестницы.

— Ты просто попусту тратишь свое время, — предупредил ее Литс.

— Наверное, ты прав, — согласилась она.

Сионисты надеялись поведать равнодушному западному миру о том, какие ужасы они обнаружили в оккупированной Европе. Сьюзен рассказывала страшные вещи о массовых казнях и детских лагерях смерти. Литс сказал ей, что все это пропаганда. На что она ответила, что у нее есть доказательства. Фотографии.

— Все эти фотографии ничего не значат, — жестко сказал он ей неделю назад. — Фотографии могут оказаться подделкой Вам нужен свидетель, кто-то, кто действительно там побывал. Это единственный способ заставить кого-нибудь прислушаться к вашим рассказам. Послушай, у тебя могут быть большие неприятности. Ты ведь офицер армии Соединенных Штатов. А ты путаешься с группой...

Она приложила палец к его губам, не дав ему закончить предложение. Однако позже сама вернулась к этому разговору. Никто в это не верит, сказала она. Сионистские лидеры посетили кабинеты высокого лондонского начальства, с горечью рассказывала она, их внимательно выслушали, но потом, найдя подходящий момент, вежливо выпроводили.