Край глаза - Анkа Б. Троицкая

что уснуть все равно не получится, он принялся читать. Она была написана несложным английским языком, как-будто её писал американский или британский эмигрант. Он тогда не совсем понял про импровизацию и плагиат. Он и сам не знал, почему эти слова застряли в его голове, но вспомнил он их только через много лет. А той ночью он и не заметил, как наступило утро, одним духом прочитав почти треть того романа.

— А как называлась, книжка-то? — спросил Эрик.

— Не знаю. И автора не знаю. Там не только обложка, но и несколько первых страниц были оторваны. Но другой такой я никогда не читал. Сколько раз потом собирался найти оригинал, да так и не взялся за дело. Но в тот день она меня здорово вдохновила.

Яков пешком навсегда ушел из родного города, километров за сорок, и в пригородной деревне нанялся рубить старухам дрова, носить воду, чинить заборы и сараи. Его там пожалели, приютили сердобольные тетки, и неплохо кормили. Он так старался, что ему стали приплачивать рублем, но к июню он едва наскрёб на билет в плацкартном. Сельский учитель отдал ему свои старые вещи, в которых он, когда подошел срок, уехал подавать документы в МАРХИ.

Закончил он институт со скандалом. По всем предметам у него были отличные успехи, а вот собственный выпускной архитектурный проэект создал огромный конфликт между членами комиссии и преподавателями с большими степенями. Технически там не к чему было придраться, а вот внешний вид слишком отличался от традиционных стилей того времени. К нему невозможно было приделать ни рельефного герба, ни гипсовых статуй.

— Смешно, но теперь подобные здания возводятся по всей стране. Видимо, я немного опередил свое время, вздохнул Дядьяша.

Работал он архитектором недолго. Поняв, что от него всегда и везде будут требовать создавать только то, что он считал уродливой архаикой советских догм, он пошел преподавать. Обучать своей специальности тоже не получилось по той же причине. Его критиковали за склонности к западному враждебному модернизму и за никем до сих пор невиданные формы причудливых строений, которые чертили его студенты. Он этого пострадали и он и его ученики. Вайзмен бросил все, уехал из Москвы и превратился в учителя геометрии в средней школе провинциального городка. Он однажды был женат. По его словам, он думал, что нашел женщину, которая разделяла с ним его философию, принципы и страсти. Однако жизнь доказала, что он очень сильно ошибался. Из ближайших родственников он ни с кем не был близок, а зыбкую связь поддерживал только с одной из сестер и ее сыновьями. Так он незаметно состарился, и отправленный на пенсию раньше времени, решил, что зря он тогда послушался того пассажира и прочитал ту чертову книгу. Вайзман был уверен, что она ему испортила всю жизнь.

— Эврика! — вскинул глаза, поникший было Дядьяша, — А знаешь, что? Если бы я мог начать жизнь сначала, я бы повторил её почти без изменений. Теперь я точно не жалею, потому что прожил жизнь в мире, где человек, чтобы не потерять достоинства, должен либо уйти, либо бороться за существование, отказавшись продавать душу любым иным способом. Ведь продать ее, на самом деле, так легко!

Лицо Дядьяши в этот момент было таким светлым, что Эрик испугался, что тот сейчас отойдет. Он торопливо спросил:

— Так где же теперь та книга?

— Я давно ее сжег. В сердцах… в момент отчаянья. Жалел потом. Кое-что помнил наизусть, а когда под старость стал забывать, оставил только вот это.

Дядьяша задрал рукав куртки на правой руке, закатал рукав рубахи и показал Эрику татуировку нескольких слов на английском языке. Но Эрик по-английски не читал, потому что учил в школе французский.

— Да, как-то теряется что-то пре переводе на русский… — пробормотал Дядьяша смущенно, — Э-эх! Если перевести подоступнее, то… У хорошего здания, как и у человека, должен быть полный набор лучших его качеств, и ничего лишнего. И у того и у другого такое встречается крайне редко.

* * *

Глаша еще разок попыталась натянуть кукле полосатый мамин носок на голову, и в этот раз у нее получилось. Второй носок она намотала на пластмассовую шею, как шарф, и посадила модницу на подоконник. Для этого ей пришлось встать на цыпочки. Как она выросла! — подумал Эрик и поправил очки. Он огляделся в комнате, в которой когда-то спал и делал уроки. Теперь на новеньких обоях блестели крышами мультяшные домики, на его кровати появилось розовое одеяло вместо пледа, в углу стояла коробка с игрушками, а стол был заляпан гуашью и пластилином.

Глаша вернулась в середину коврика, где за столом, сделанным из обувной коробки, еще сидели остатки гостей. Хозяйка — сильно облысевшая Барби — снова налила всем чаю и заботливо спросила медведя, сидевшего во главе стола: «Головка болит?» Медведю было больше десяти лет, он когда-то спал в коляске годовалого Эрика, а теперь он был усыновлен Глашей, и у него была забинтована голова. Он ничего не ответил. Эрик ответил за него: «Болит, очень болит», но младшая сестрёнка уже несколько недель не видила Эрика и не реагировала на его визиты. Кот Степан тоже перестал шипеть, но иногда вздрагивал и оглядывался в недоумении.

Эрик оставил Глашу и пошел на кухню. Там мама раскатывала тесто для пельменей и одновременно говорила в телефонную трубку, прижатую плечом к уху. Эрик услышал ее голос, льющийся как из старого телевизора: «…нет, это было позавчера… Ну, да… Я знаю. Да-да…. я знаю. Ты уже говорила. Это ужасно дорого, но что делать? Конечно…» Эрик постоял рядом с ней, обратил внимание, что новый холодильник больше старого, вздохнул, снял очки и пошел проведать Ульяну.

Он, как всегда, прошагал пол-квартала, осталось только перейти проспект и войти в многоэтажку. Посреди асфальта широкой улицы, прямо на разделяющей стороны полосе, Эрик вдруг отановился. Он сам не знал, почему. Он повернул голову и посмотрел на убегающую темную полосу прямого проспекта. У этой дороги, по которой в живом мире машины ездили днем и ночью, здесь был унылый и ненужный вид. В сторону центра города шел небольшой уклон. Если ехать за велосипеде, то можно было отпустить педали, и катиться с приличной скоростью до самого парка. Велосипеда у Эрика не было, и он пошел пешком по разделяющей полосе, потому что там, где обочины обычно сходились в одну черную кляксу, он увидел свет.

Эрик точно знал, что этого свечения там раньше не было. Темные формы домов и неподвижных деревьев с