Ключи к «Серебряному веку» - Олег Андершанович Лекманов

и автору откроются «торные пути» в утраченный «рай», в высокий мир Прекрасной Дамы. Иными словами, если внешнее (реальное) поглотило внутреннее (идеальное), нужно не отчаиваться, а попытаться во внешнем распознать внутреннее, а затем отвоевывать это внутреннее у внешнего.

Соответственно, в образе незнакомки, порожденном душой, в которую «проникла плесень», и потому – несовершенном и зависимом от внешнего мира (ада), автор и его лирический герой все же силятся различить черты Прекрасной Дамы.

Уже в чрезвычайно эффектном описании появления героини (в седьмой строфе) спрятан оксюморон:

И каждый вечер, в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.

С одной стороны, первое, что видит читатель, это вульгарный «стан» незнакомки, «схваченный» «шелками» (как руками) и как бы отрезанный оконной рамой от всего остального облика женщины. Этот «стан» «каждый вечер, в час назначенный» появляется в окне трактира – незнакомка ходит сюда, как на работу.

С другой стороны, слово «стан» сочетается у Блока с эпитетом «девичий».

Облик Девы просвечивает сквозь облик уличной девы и в двух следующих (восьмой и девятой) строфах стихотворения:

И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна. И веют древними поверьями Ее упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука.

Целый ряд мотивов здесь знаменательно перекликается с адскими мотивами из первой части стихотворения. «Духи», которыми «дышит» незнакомка, напоминают о «тлетворном духе» из первой строфы, а сама тема тлетворности и смерти подхватывается эпитетом «траурными» при страусовых перьях ее шляпы[24]. Кроме того, в словосочетании «упругие шелка» из девятой строфы варьируется низовой, плотский образ «стана», «схваченного шелками» из седьмой.

Но ведь эти «упругие шелка» «веют древними поверьями». Блок опять ставит три высоких слова подряд.

Какими «поверьями»? Об этом читатель, даже самый внимательный, так и не узнает: Блок органический символист, в любом его стихотворении отыскиваются не только загадки, но и тайны. Дальше в стихотворении герою будут «поручены» «глухие тайны» (какие и кем поручены?), а в его «душе» обнаружится «сокровище» (какое сокровище?).

Но зато читателю сразу же дано узнать, что «поверья» «древние» – автор углубляет перспективу, противопоставляя злободневной современности из первой части стихотворения древность, миф.

И это позволяет ему в следующей, десятой строфе, как через портал, проникнуть сквозь преграду «темной» (тоже траурной?) «вуали» на лице героини и приобщиться к ее высокому внутреннему миру. Этот мир вроде бы и напоминает ад из первой части стихотворения (и там, и там возникают мотивы озера, берега и дали), но предстает совершенно очищенным от низовых коннотаций:

И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль.

Более того, причастие «закованный», употребленное в первой строке этой строфы, не прямо, но отчетливо вводит в стихотворение тему служения рыцаря своей Даме. Герой как в латы «закован» «странной» (то есть – не плотской) «близостью» с незнакомкой. В следующей строфе возникнет еще одно слово из рыцарского лексикона: «пронзило».

Хотя в этой, одиннадцатой строфе, как и в десятой, использованы мотивы, перекликающиеся с мотивами из первой части стихотворения («глухие тайны» / «воздух дик и глух»; «глухие тайны» / «влагой <…> таинственной»; «терпкое вино» / «влагой терпкой») в целом одиннадцатая строфа тоже совсем не затронута коррозией пошлости внешнего мира:

Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино.

Вместо луны из первой части в «душе» лирического героя загорается «солнце»[25], «врученное» ему как сердце (внутренний орган).

Начало следующей, двенадцатой строфы блоковского стихотворения значимо перекликается с «Творчеством» Брюсова:

И перья страуса склоненные В моем качаются мозгу…

В обоих стихотворениях описывается усвоение «колыхающейся» (у Блока – «качающейся») детали из внешнего мира (под)сознанием лирического героя. И у Брюсова, и у Блока это в итоге приводит к экспансии внутреннего мира, расширению его территории за счет мира внешнего. В «Незнакомке»:

И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу.

У Брюсова (напомним):

И прозрачные киоски, В звонко-звучной тишине, Вырастают, словно блестки, При лазоревой луне.

Нужно, впрочем, отметить, что в «Творчестве» борьба внешнего мира с внутренним победоносно велась на территории внешнего мира, а в «Незнакомке» – с переменным успехом – и на территории внутреннего мира. Счистить бы «плесень» с собственной «души» – о большем герой стихотворения Блока и не мечтает.

В этой перспективе две начальные строки тринадцатой, последней строфы «Незнакомки» воспринимаются как победная реляция об освобождении внутреннего мира от скверны внешнего:

В моей душе лежит сокровище, И ключ поручен только мне!

Однако завершается «Незнакомка» далеко не так радужно: обращение к «пьяному чудовищу» (уж не к себе ли самому?) и признание его правоты возвращают