Богдан Хмельницкий - Ольга Рогова

К разговаривавшим подъехал начальник польского отряда.

– Все ли у вас готово к битве? – спросил Богдан, – опытным взором закаленного воина осматривая отряд.

– Кажется, все исправно, – отвечал тот.

– Гусары атакуют с фронта, – приказал Богдан, – а казаков я пошлю в обход.

Отряд двинулся вперед и через полчаса с небольшим заметил удалявшийся татарский табор.

Увидав, что им не уйти, татары развернулись широким полумесяцем, выставили впереди пленных, а повозки расположили с боков.

Казаки и польский отряд остановились, очевидно рассчитывая, что татары первые сделают натиск. Но татары в свою очередь медлили, и оба отряда простояли с полчаса неподвижно.

Наконец Богдан дал знак, и казацкие сотни быстро, в одно мгновение рассыпались куда-то в степь, а гусары и жолнеры дружно ударили в центр. Некоторых из пленных смяли при натиске, но большая часть из них уцелела, так как отряд взял немного влево и затем ловко повернул вкось, минуя первые ряды и оттерев пленных от татар. Началась неистовая схватка: гусары рубили тяжелыми палашами направо и налево, татары мужественно защищались саблями и пускали тучи стрел, держались упорно, каждый шаг стоил полякам крови. Битва длилась уже с полчаса, как вдруг сзади и с боков послышались крики, и удалые казацкие сотни врезались в ряды татар. Они повалили арбы, образовали широкие проходы и разделили татар; ряды их дрогнули, те, кто могли продраться сквозь неприятеля, пустились бежать.

Богдан бился наряду с другими и носился взад и вперед по кровавому полю. Вдруг он услыхал, что за ним гонится всадник, и не успел он повернуть коня, как почувствовал сильный удар в голову с очевидным расчетом разрубить ее пополам. У Хмельницкого потемнело в глазах, он зашатался в седле и бессознательно схватился за гриву коня. Высокая шапка слетела у него с головы, но под нею оказался шлем. Несмотря на сильную боль в голове, Богдан успел в следующий момент схватиться за поводья коня, желая рассчитаться со своим врагом. Каково же было его удивление, когда перед ним оказался Дачевский!

– Что это значит? – проговорил Богдан.

Оруженосец смутился. Их окружило несколько казаков, произошло некоторое замешательство в битве. Пронеслась весть, что поляк батька зарубил. Казаки бросили преследование и столпились около Хмельницкого. Дачевский между тем оправился и с искусственным удивлением проговорил:

– Иезус, Мария! Как это я не узнал пана Богдана? Я думал, что это татарин.

Богдан молча, угрюмо посмотрел на своего оруженосца, отпустил поводья его коня и повернулся к казакам.

– Други и братья! – крикнул он им. – Вы видите, я жив и невредим. Скорее же, не теряйте времени!

Казаки опять пустились в погоню, но во время этой остановки татары успели уже далеко уйти вперед, так что приходилось теперь отказаться от доброй половины тех пленников, каких можно было бы захватить раньше. Ивашко остался при Богдане.

– Я больше не покину тебя, батько! – сказал он твердо, – хотя бы ты гнал меня от себя!

У Богдана все мутилось в голове. Он совсем не мог распорядиться погоней, даже не мог следовать за казаками. Татары этим воспользовались; большая часть пленников и арб успели ускользнуть в глубину степи, оставив у неприятеля только небольшое количество пленных и скота.

Казаки и отряд Конецпольского возвратились в Чигирин. Большая часть пленных и отбитого скота была отведена к пану старосте; казакам отдали мелкую добычу, а Богдан оставил себе только пленного татарчонка лет четырнадцати. Он нашел его на возвратном пути, раненого в ногу, и взял с собой из жалости.

6. МЕСТЬ

Вiн думае, гадае,Як пана Хмельницкого до рук прибрати.

На другой день Чаплинский ожидал с докладом, как и всегда, в комнате подле столовой пана Конецпольского. Староста уже осмотрел и пленных, и скот и, по-видимому, был доволен результатами похода.

– Поблагодари от меня пана Богдана за его службу, – проговорил он, поглаживая усы. – Я очень доволен результатами этого предприятия.

– Ясновельможный пан, – с низким поклоном заискивающим тоном проговорил Чаплинский, – позволит мне, верному слуге своему, высказать мое мнение.

– Говори!

– Я имею самые точные сведения о том, как было дело. Они встретили часть татарской орды, тысячи четыре, и эта орда была уже почти у них в руках, как вдруг кто-то наскочил в темноте на пана Богдана, а он так испугался этого нападения, что безо всякой причины бросил дальнейшее преследование, упустив, таким образом, вчетверо большую добычу, чем та, которая у вас теперь в руках. Как видит ясновельможный пан, благодарить его не за что.

Пан Конецпольский молча крутил ус и рассматривал свои ногти.

– Кто передал пану эти подробности? – недоверчиво спросил он.

– Ясновельможный пан мне не верит! – обиженным тоном сказал подстароста. – Неужели я не заслужил ничего другого за мою верность и преданность? Я бы не осмелился передавать пану что-либо не вполне достоверное. Но пан питает слабость к этому изменнику, ему все прощается, его осыпают милостями, между тем как верный и преданный слуга не получил ни одной награды, ни одного отличия. Вижу я, вижу, ясновельможный пан староста, что я здесь лишний; мне надо уходить…

Пан Конецпольский совсем смутился. Он считал Чаплинского правой рукой и искренно верил в его преданность. Теперь оказывалось, что он помимо своей воли оскорбил верного слугу. Пану стало совестно, он готов был всеми силами загладить свою ошибку. Он встал, ласково положил руку на плечо Чаплинского и проговорил:

– Пан Данило извинит, если я его чем-нибудь обидел. Он знает, как высоко ценю я его заслуги. Пусть он мне скажет, чем я его могу наградить, я охотно все для него сделаю.

– Я позволю себе просить ясновельможного пана подарить мне Суботово и прогнать подальше изменника-казака. И покойный родитель пана на смертном одре жалел, что оставил его в живых. Могу заверить пана старосту, что он наживет много бед с этим казаком. Кто знает, – прибавил он, – может быть, и в этой схватке с татарами он упустил их нарочно, приберегая их дружбу для своих целей. Во всяком случае пану старосте лучше иметь дело с дворянином, благородным шляхтичем, чем с этим негодным казаком. Клянусь пану в верности по гроб.

Пан Конецпольский слушал его с видимым неудовольствием и несколько секунд колебался с ответом.

– Пан Данило просит невозможного, – сказал он ему наконец. – Я бы почел за величайшее бесчестие нарушить волю покойного отца моего и вмешаться в распоряжения прежних старост, утвердивших Суботово за Хмельницкими. Притом, как пану подстаросте известно, отец Зиновия получил только полосу пустопорожней земли. Все, что теперь находится в этом имении, заведено Хмельницким; они положили в эту землю и труд, и деньги.

– Все это совершенно справедливо! – вкрадчиво возразил Чаплинский, –но прав на обладание хутором у Хмельницкого нет. Этих прав он и иметь не может, потому что он не пан, а простой казак. Письменных законных документов на владение у него тоже нет, а издержки, если какие и были, он давно вернул с лихвой.

Конецпольский задумчиво слушал его.

– Сказать тебе откровенно, – начал он, – я и сам рад избавиться от этого человека. Полковник Барабаш приходил ко мне на него жаловаться и тоже предостерегал меня, рассказав историю похищения у него королевской грамоты. Хмельницкий, видимо, и хитер, и ловок. Но…

Но…. – прибавил он, – я все-таки не решусь открыто попирать волю моего отца, я хочу, чтобы никто не мог меня попрекнуть, что я не чту его памяти, не умею ценить людей, ему служивших.

– Зачем же делать это открыто? – настаивал Чаплинский. – Я и не думаю прятаться за спину ясновельможного пана и прикрываться его именем. Я сам сумею справиться с казаком, только мне надо на это согласие пана.

Пан Конецпольский молчал, но, видимо, начинал колебаться. Конечно, во всем этом деле он мог остаться в стороне, тем более, что шляхтичи сплошь и рядом захватывали друг у друга имения. Ему пришло на ум, что и у него Иеремия Вишневецкий отнял прекрасное имение, а он, несмотря на свои связи, ничего не мог поделать на сейме. Если уж магната суд не мог удовлетворить, то кто же станет заботиться о простом казаке. Все это промелькнуло в его голове, и он нерешительно проговорил:

– Да, разумеется, если ты меня оставишь в стороне… Чаплинский тотчас же почувствовал почву под ногами. – Ясновельможный пан не может в этом сомневаться: я сам нападу на казака, выгоню его из дому и овладею хутором.

– Но, ведь, он придет ко мне с жалобою на тебя, – возразил староста. – Придет, непременно придет, – подтвердил Чаплинский, – а пан ему скажет, что ничего не знает, что это совершилось без его ведома, что казак должен обратиться в суд. А уж судом-то он со мною ничего не поделает. Конецпольский подумал и, наконец, медленно проговорил: