Happy End для девчонок - Евгения Ярцева

Сама она огородничала с удовольствием. Копать не копала – это была папина прерогатива, – зато брала на себя все остальное. Усаживалась на низкую скамеечку или просто на корточки и терпеливо перебирала руками в садовых перчатках комья земли, выуживая крупные и мелкие корешки пырея, вьюнка, одуванчиков и бросая их в стоявшее рядом ведро. Вооружалась рыхлителем и ворочала им до победного конца – пока ни единого слипшегося комка не оставалось на грядках. Любовно ровняла их граблями, после чего они превращались в идеальные прямоугольники. Она и меня пыталась приспособить для земледельческих работ: всучить мне то грабли, то рыхлитель. Но в моих руках эти полезные инструменты отказывались действовать по назначению. Колесико рыхлителя застревало в земле и обрастало слипшимися комьями, грабли, вместо того чтобы ровнять грядки, разрушали их границы, спихивая землю на дорожки. И сестра отбирала у меня огородный инвентарь со словами, что от моей помощи один вред и что я умею лишь порхать, как попрыгунья стрекоза из басни Крылова.

И я с облегчением упархивала. Чтобы выкатить из сарая велосипед и промчаться с ветерком по полю или объехать дачные улицы. Или сгонять на станцию за мороженым. Но лучше всего отправиться в лес. За медуницами. Это было мое любимое занятие – собирать медуницы. Они меня завораживали. Чем – самой невдомек. Стебли у них мясистые, листья крупные, сами же цветочки мелкие, как капли. Бутоны и только-только распустившиеся цветки ярко-розовые, почти алые. Читая сказку «Аленький цветочек», я представляла себе именно медуницы. Потом лепестки лиловеют, а отцветая, синеют и блекнут до голубизны. Набрав букетик, я готова была любоваться им бесконечно: в густой зелени – алые, лиловые и синие капельки.

Мне нравилось наблюдать, как медлительные шмели летают у самой земли с низким гудением, поднимая легкий ветерок интенсивной работой крылышек, отчего колышутся сухие листья и первые случайные травинки. Нравилось ощущать под подошвами кроссовок или сандалий лесную почву вместо асфальта. Нравилось близко рассматривать землю, усыпанную рыжими иголками, опутанную выцветшей прошлогодней травой, точно сетью, под которой деловито пробежит муравей, юркнет черный жучок, зашевелится мохнатая гусеница – и мигом свернется в колечко, если тронешь ее сухим стебельком. Вот лопнувший желудь отливает желтоватым бочком; вот выгнул спину бледный, пока не зазеленевший стебель, чья голова все еще сидит в земле; вот просвечивает сквозь жухлую листву микроскопический изумрудный мох. Вся эта братия исподволь лезет на свет божий, а прошлогодний покров держит оборону, не желая выпускать на свободу новое поколение. Но скоро старое и новое поменяются ролями: обветшавшие приметы предыдущего лета безвозвратно скроются под буйным напором нынешнего…

…Удивительное дело – в этот приезд на дачу поменялись ролями и мы с сестрой.

Она не спешила переодеваться в спецодежду, чтобы приняться за работу, хотя электропила уже визжала на всю ивановскую – папа усердно пилил сушняк. Нет, она неподвижно стояла у окна, глядя куда-то в пространство и, казалось, не слышала, как надрывается электропила. Наконец сунула ноги в сапоги и вышла из дома. Но, выйдя следом минут через пять, на участке я ее не обнаружила: сестра куда-то исчезла. Мне же ни с того ни с сего захотелось покопаться в земле. Разыскав в сарае садовые перчатки с синими пупырышками на ладошках и прихватив ведро для сорняков, я уселась на низкую скамеечку и задумчиво крошила пальцами влажные комья: огород папа перепахал еще вчера, пока мы с сестрой прохлаждались за «Японской липой»… Выбирая из земли сорняки и перебрасывая их в ведро, я вспоминала вчерашние посиделки. Почему-то в память врезалось все: кто что сказал и с каким выражением, позы и жесты, чашки на столе, тиканье настенных часов и мерное постукивание дождя о подоконник… И особенно Игорь – он так и стоял перед глазами. Оказывается, я запомнила в мельчайших подробностях его мимику и жесты, голос и незначительные движения… как он поставил чашку на блюдце, как усмехнулся моей проходной остроте, как закинул ногу на ногу… Запомнила его черты, как будто нарочно всматривалась в них годами, веками и тысячелетиями… Правильные строгие черты, только левая бровь чуть длинней и выше правой. Темные, почти черные волосы с боковым пробором, а глаза светло-карие, с золотинкой – янтарного оттенка, напоминающего крепко заваренный чай…

– Чувствуешь запах? – раздалось за спиной. – Это черемухой пахнет.

Я вздрогнула – голос сестры выдернул меня из дня вчерашнего и вернул в сегодняшний.

Катя стояла, прислонившись к антоновке, в кургузых резиновых сапогах сорок третьего размера и в папиной старой штормовке, вообще безразмерной, в которой папа изредка ходил на рыбалку. На лице блуждало несвойственное ей выражение – мечтательное, размягченное, даже, пожалуй, чуть-чуть восторженное, что в сочетании со штормовкой и сапогами выглядело довольно нелепо. В руках она держала ветку сирени.

– Черемуха уже цветет, – добавила она, – а сирень только распускается…

– Природу нужно беречь, – отозвалась я ворчливо. – Если все начнут сирень обламывать, нечему будет распускаться. Лучше бы помогла!.. Порхаешь, как попрыгунья стрекоза.

– Ладно, – вздохнула Катя и направилась в сарай за перчатками.

Глава 8

Чем опасен чай с крендельками для компании из двух девчонок и двух парней в возрасте от восемнадцати до двадцати одного

«Ну и чем же он опасен?» – спросят меня с усмешкой. Отвечаю. Пристрастившись к чаепитию в тесной компании, открываешь в ее участниках неожиданные стороны, а твои мысли устремляются по еще более неожиданному руслу. И куда они тебя заведут, одному богу известно.

Мы вчетвером подсели на эти чаепития как на иглу. Редкий вечер обходился без совместных посиделок у нас на кухне. Почему они стали традицией и с чего все началось – сказать сложно. Может, виноват был май, холодный и мокрый, может, восхитительные мамины крендельки или уютная кухня. Или все вместе. А скорее всего ни одно, ни другое, ни третье…

Мама с папой не возражали – напротив, радовались, что «молодежь общается». Им было невдомек, что общается эта самая молодежь через пень-колоду. И что общение отнюдь не такое радужное, как могло показаться со стороны. Странная напряженность сопутствовала нашим якобы идиллическим встречам. Воздух был наэлектризован, как перед грозой. Так что к концу вечера я реально уставала. И остальные, судя по всему, тоже. Но ни нам с Владом, ни Кате с Игорем не приходило в голову хоть раз отречься от совместного чаепития. Мы упорно продолжали собираться вчетвером.

Влад изменился. Он стал каким-то нервным. Игорь его явно напрягал. С таким азартом, как во время первой встречи, они друг друга уже не подкалывали, но болезненное соперничество никуда не делось. Как выразился бы медик, оно перешло в хроническую фазу. Вынужденный мириться с тем, что находится с Игорем под одной крышей, Влад, как видно, нарочно, чтобы ему насолить, все время заговаривал с Катей. С таким видом, будто Игоря нет на кухне и вообще в природе. Короче, демонстративно не считался с тем, что Игорь вроде как Катин поклонник. Игорь в долгу не оставался и в пику Владу проявлял внимание ко мне, игнорируя тот факт, что я официальная девушка Влада и без пяти минут его невеста.

Хотя сама я, признаться, все реже думала про Влада как про того, с кем… ну, вы понимаете. Случалось, он пропускал занятия, а я лишь на второй паре спохватывалась, что его нет, и отправляла ему запоздалую эсэмэску в духе: «Сачкуем?» «Приятного времяпровождения!» «Пора просыпаться, скоро ужин!» и так далее. Раньше, обмениваясь с ним подобными посланиями, я изощрялась в остроумии, он не отставал, и я всю лекцию напролет хихикала в кулак над его эпистолярными шедеврами. Теперь же писала ему скорей по инерции, будто соблюдала формальность. Он отвечал не сразу, да и приколы получались какими-то вялыми, вымученными. Когда он являлся в институт, мы, как прежде, вместе сидели на лекциях и семинарах, и я ловила себя на мысли, что скучаю рядом с ним. То ли сказывалась привычка, то ли сам Влад растерял часть своего обаяния, – как бы то ни было, его юмор нравился мне все меньше. Шутки у него стали плоскими и несмешными. Может быть, у меня просто изменились вкусы, потому что сестра над его шутками смеялась с удовольствием. В отличие от Игоря – тот ни разу не позволил себе улыбнуться.

Кстати, что сказать про Игоря? Изменился и он. Комплексов у него поубавилось: он перестал прикидываться, что приходит к Кате ради того, чтобы подготовиться к контрольной или накропать реферат. О занятиях и не заикался. И не скрывал, что мотается через весь город ради того, чтобы принять участие в наших ежевечерних посиделках. Правда, он по-прежнему был серьезным и не больно-то разговорчивым; когда мы с Владом по старой привычке состязались в остроумии, удрученно молчал и глядел исподлобья. Нетрудно было догадаться, что ему не до шуток. К тому же я заприметила, что под глазами у него обозначились темные круги. Словом, налицо были признаки безнадежной любви, которые я безуспешно пыталась обнаружить месяца три тому назад – в тот мартовский вечер, когда мы впервые сидели на кухне втроем, а Игорь подчеркнул, что он «однолюб». Я подозревала, что и Катя замечает эти признаки и что любовь эта не такая уж безнадежная. Потому что сестра тоже изменилась.