Великий стол - Дмитрий Балашов

– Борис, значит, на Костроме! – сказал Акинф вслух и усмехнулся, сощурясь.

Глава 6

До Костромы добрались едва не чудом. Изъеденные комарьем, перемокшие, петляя в болотах, они наконец уже в виду города вышли к Волге и остановились небольшою кучкой усталых людей на замученных конях. И все-таки, выехав на простор и увидя громаду воды перед собою, учуяв чистый ветер, что нежно овеивал лицо, Борис, сутки не слезавший с коня, обрадовался. Он жадно дышал, наслаждаясь шириною окоема и тем, что въедливые слепни и прочая крылатая нечисть тут, на свежем ветру, почти отстала от них. Конь коротко взоржал, и Борис, легко тронув бока гнедого стременами и выпрямляясь в седле, гордясь невольно конем и собою, подъехал красивою мелкою поступью к старшему боярину, окольничему Юрию Редегину, что стоял на взгорке, обозревая берег из-под ладони.

– Как перевозити ся будем? – спросил Борис легко, не думая ни о чем, а лишь радуясь простору и свету. Юрий Василич оборотил к нему заботное лицо, отмолвил:

– И не ведаю, княже! Перевоз занят, а кем – не пойму. А быть тамо тверичам, никому боле!

У Бориса загорелась кровь. В нетерпеливой горячности своих девятнадцати лет он, так же как Юрий Василич, приложив руку к глазам, громко бросил:

– Ударим на перевоз ратью! Кто ни есть, с наворопа собьем!

– Кто знат, сколь там оружного народу? – раздумчиво протянул боярин и, остужая Бориса, добавил: – Погубим дружину, а и лодей не возьмем. Невелик труд, обрезать ужища да спустить лодьи вниз по реке!

– Чего ж делать-то? – растерялся Борис, поняв сразу, что боярин прав и дело, увы, не столь просто. Юрий Василич вздохнул, почесал бороду, подумал и оборотил к ратным:

– Эй, молодцы! Который здешни места ведает?

Скоро нашелся один, ходивший в Кострому, и вспомнил, что выше города, в немногих поприщах отселе, стоит рыбацкое село.

– Ето дело! – ободрясь, воскликнул боярин. – Тронули туда.

Село, и верно, нашлось, и лодьи нашлись, и рыбаки, сперва угрюмо принявшие неведомых ратных, узнав, что московляне не за так, а за серебро прошают перевезти их через Волгу, разом подобрев, с охотою взялись за весла. Возились долго и в Кострому въезжали уже ночью. И все, что творилось потом, в эти два дня, вспоминал Борис впоследствии как одну сплошную и суматошную бессонную ночь…

Кострома глухо шумела, по улицам бродили толпы вооруженных чем попадя горожан. Городские ворота стояли настежь. Поначалу никто даже не обратил внимания на новую оружую ватагу, что шагом подымалась вдоль молчаливо замкнутых ворот и заборов, тем паче что московлян и всего-то была горсть. Где-то вдалеке били набат; там и сям вспыхивали какие-то огни; кто-то шел пьяный со смолистым пылающим факелом, меча и рассыпая по сторонам предательские искры. Заливисто лаяли псы во дворах. И лишь на втором перекрестке хриплый голос окликнул их:

– Эгей! Стой! Мать вашу… Вы чьи?

– Московляне! – отозвался, прокашлявшись, Юрий Василич. Из сумерек вынырнула косматая морда, проблеснуло лезвие рогатины:

– Брешешь, шкура, московлян не бывало у нас!

– Посланы от Юрия-князя! – строго отмолвил боярин.

Борис подъехал к костромичу впритык, с острым любопытством рассматривая нечаянного стража, который мутно глядел на комонных и покачивался, – от него густо несло хмелиной.

– Какая власть у вас? – спросил Юрий Василич.

– А кто их разберет! – отозвался костромич.

– Ворота настежь! – промолвил Борис. Костромич оборотил лицо к нему, долго вглядывался. Сказал, с мгновенной догадкою:

– Княжич, што ль? Часом не Юрий Данилыч будешь?

За спиной мужика молчаливо собирались разномастно оборуженные ратные, и у Юрия Василича, помыслившего было попросту отпихнуть пьяного да и ехать дале, пропала охота ввязываться в ссору. Он уже намерился спешиться и спросил:

– Старшой кто-та у вас?

– Я старшой! – возразил пьяный мужик, и Юрий Василич, крякнув, крепче всел в седло.

– Князь Юрий за себя нас послал! – молвил Борис звонко. – А я брат ему!

– Как кличут-то? – угрюмо поинтересовался пьяный.

– Борисом!

Костромич задумался, опершись о рогатину и покачиваясь. Потом хитро взглянул:

– Ай брешешь?

Борис было закусил губу, но тот вдруг, понурясь, махнул рукой:

– Вали к собору! Тамо прошай боярина Захарию Зерна! – И, уже когда ратные тронули, крикнул вслед: – Чегось мало народу-то привел? С такой ратью задавят вас тута! – И он длинно выругался по-матерну.

На площади перед собором горели сторожевые костры. Их остановили вдругорядь. Долго длились бестолковые переговоры то с одним, то с другим из подъезжавших и подходивших бояр и воевод градских. Борис начинал терять прежнюю уверенность свою, да и усталость наваливалась все плотнее. Он плохо понимал, что происходит, не поспевал следить за Юрием Василичем и с тоской посматривал по сторонам: в жило бы хоть какое-нибудь! Ратники завистливо вдыхали запах варева, что хлебали невдали от них костромские кмети. Кони, голодные, как и седоки, беспокойно топотались, стригли ушами. Невзирая на ночную пору, на площади не стихала суета. Подходили и отходили, звякая во тьме оружием, ратные, слышались выклики, кто-то кого-то искал, за кем-то отъезжали посыльные. У ближнего тына лежали вповалку тела. Борис, усмотрев, вздрогнул, показалось – мертвые. Но вот один шевельнулся, донесся храп, чей-то стон и иканье. То были попросту упившиеся до положения риз, коих сволочили посторонь, чтобы не потоптали кони. К ним опять подъехали вершники в дорогом оружии. Юрий Василич принялся что-то объяснять, взмахивая руками. В темноте начался спор.

– Нужны мне московляне! – кричал с коня некакий боярин, не обинуясь присутствием Бориса с дружиной. – Как князь Михайло скажет, так и пущай! А ето што: какой хошь проезжий-прохожий вали в Кострому! Неча! Даве два анбара в торгу разбили! И все разорят!

Юрий Василич что-то возражал, грозил, поминая Захарию Зерна, наконец спорщик, яростно махнув рукой, бросил:

– А, пущай! – Он зло обернулся к москвичам, погрозил кому-то и, тронув вскачь, исчез в темноте.

Борис хотел было подъехать к своему боярину, но тот только отмахнулся:

– Пожди!

Ратники роптали. Юрий Василич скоро куда-то ускакал, да и пропал невестимо. Бориса прошали: как быть, что делать? Он не знал. Велел ждать, не спешиваясь. У самого начинало болеть все тело, руки, ноги, отбитая поясница. Мучительно хотелось слезть с коня, размять ноги, но, заказав другим, он и сам себе не позволял уже спешиться. Ратные дремали в седлах. Костромичи, кто безразлично, кто и враждебно, сновали мимо них. Борису так уже захотелось спать, что стало все равно. Дрожь пробирала, в глазах мутилось и плыло. Он вздрагивал, словно конь вздергивая голову, что-то отвечал, кого-то от чего-то останавливал, сам уже не понимая толком, кого и от чего. На миг показалось ему, что половина дружины куда-то исчезла, и он испугался до холодного пота, даже сон временем соскочил. Наконец-таки появился Юрий Василич, захлопотанный и довольный.

– С Захарием сговорил! – молвил он, подъезжая. И деловито прибавил, оборотясь к подъехавшим молодшим: – Зови всех!

Скоро ратные расседлывали коней, вязали к коновязям, в полутьме, освещаемой двумя факелами, пробирались внутрь длинной, в несколько связей, бревенчатой избы, видно – княжеской молодечной, и там тесно впихивались на лавки за долгими прокопченными столами. Коням дали овес, ратные, теснясь к котлам с горячими щами, жрали, сопя и толкаясь ложками. Сам Борис, которого протащили куда-то за угол, потом запихнули в калитку и оттуда уже ввели в высокий терем, где представили четырем незнакомым боярам, тоже наконец оказался за обеденным столом и сейчас уписывал за обе щеки мясные пироги и кашу, давясь, краснея, что не может оторваться от еды, и виновато взглядывая на старого боярина Захарию, что молча, без улыбки, ждал, когда насытится московский княжич. (В недавней замятне у Захарии убили взрослого сына, Александра, кинувшегося на выручку Ивана Жеребца.) Наконец Борис почуял, что сыт, но тут же на него начал наваливаться предательский сон. Он уже плохо понимал, о чем говорил Захарий Зерно, только одно врезалось, когда Захарий, помавая головой, отмолвил Юрию Василичу:

– Я – как Тохта! Я и князя Юрия Данилыча поддержу с охотой, коли ярлык получит!

Борис намерился было тут встрять в говорку, но, пока собирался, опять утерял нить спора и вовсе перестал понимать, о чем речь. Наконец, сжалившись над княжичем, Юрий Василич отпустил его спать. Борис вышел, качаясь, как пьяный, ему отворили низкую дверь в какую-то горницу, и он, в темноте ткнувшись в мягкое, мгновенно уснул мертвым сном.

Меж тем уже осветлело небо, громко кричали галки, носясь над площадью, где сникла на время ночная суета и сторожа дремали у погасающих костров, а Юрий Василич Редегин с Захарием Зерном все еще сидели за столом, дотолковывая, оба понурясь от усталости, и Захарий невесело повторял, в одно с давешним мужиком: