Бабушки, бабки, бабуси - Ардов Виктор Ефимович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КИНОЗВЕЗДА
— Мне, значит, самой шестьдесят девятый годок тронулся. Ну, оно и видать невооруженным глазом, что я не фифа какая-нибудь, которая себе зачешет из своих и посторонних волос эту прическу, как цельный улей, и бежит каждый вечер на танцпятачок плясать враскорячку… И, можете себе представить, я вон в прошлом месяце поссорилась с моим стариком, с которым мы аккурат за две недели до этого отпраздновали золотую свадьбу. А из-за чего ссора началась? Вы не поверите, если я вам скажу: из-за ревности. Ага! Мой сумасшедший приревновал меня к одному кинорежиссеру…
Вышло дело, стало быть, вот так.
Утречком часов в десять я своему старику говорю:
— Следи за картошкой аккуратно, чтобы не переварилась и не выкипела вода, а я схожу за хлебом.
После этого взяла я деньжат, сумочку взяла… Есть у меня хозяйственная сумочка. Сверху на ней кожзаменитель, он у нас дома третий год воняет, но не вывонялся еще. А внутри она деревянная… Уголочки даже железные… Нет, крепенькая сумочка… Да-а-а… И потопала я в булочную, как каждое утро…
А у нашей булочной в тот день эти киношники, чтобы они все пропали пропадом, затеяли снимать положение, которое было в 17-м году, при издыхании царизма. Вы понимаете? Они понаставили около нашей булочной очередь из своих полуартистов человек на двести. И крутят себе картину… Но я-то этого не знала, правда? Мне на самом деле хлеб нужен! И я смотрю, как люди трутся вдоль стен, а сама соображаю: «Чего же это такое в булочную привезли, что такая прорва народу? Если я теперь стану честно в самый конец хвоста, то мне ничего не достанется: разберут же все!»
Тогда я, безусловно, начинаю втираться поближе к магазину. Ну, сноровка к очередям у меня кое-какая есть… И тем более, я не вижу, что меня снимают на пленку… Значит, я где в очередь штопором вотрусь, где плечом нажму, кого сумочкой стукну, нет, легонько, конечно… Кому на ногу наступлю… А пока он баюкает наступленную ногу, шипит над нею, я на его место. А тому, кто теперь передо мною, говорю:
— Я извиняюсь, это не вы уронили три рубля?..
Человек кинется за этими тремями рублями, которых сроду там и не было, а я на его место стану и еще говорю тому, кто передо мною оказался теперь:
— Я извиняюсь, вас тут не стояло! А ну, подвинься!..
И всех я обошла. Только один парень передо мною втиснулся. Я ему говорю:
— Сынок, я же здесь раньше тебя была!
А он мне:
— А тебе, бабка, вообще пора на тот свет!
Я тогда сказала ему:
— Так ты со своим нахальством и на тот свет раньше меня проберешься!
Но, в общем, я довинтилась до самой булочной. И спрашиваю там у тех, кто поближе:
— Граждане, а за чем у нас черед? Что давать-то будут?
Смотрю, они мне не отвечают и даже как-то странно на меня глядят, будто я психическая… Ну, я думаю, значит, что-нибудь уж такое-растакое привезли к нам в булочную, раз народ темнит это дело…
И вдруг из булочной выходит толстенный такой тип — я ведь нашего заведующего, безусловно, хорошо знаю, — этот в три раза толще и бородища на нем до самого живота, каких теперь и не бывает. И он заявляет громогласно:
— Попрошу расходиться: хлеба сегодня не будет!
Тут народ зашумел, — все больше бабы, как водится, кулаками стучат, визжат, воют… И принимаются даже его бить, заведующего… А он, чем бы уйти, только поворачивается под побои спиной и крякает…
А я, надо вам сказать, не могу равнодушно смотреть, если где потасовка. Меня за это четыре раза в товарищеском суде срамили и в народный суд тоже водили три раза. И штрафы я платила, и в стенгазету меня лепили это с частушками, с фотокарточками. Я как увидела, что они толстяка лупцуют, я, безусловно, сразу включилась в это мероприятие…
Только они его бьют по спине, а я зашла со стороны личности и ка-ак ахну сумкой, так у него полбороды сразу отвалилось! Правда, я в пылу тогда не обратила внимания, что борода привязная… А сдвинула сумку к плечу (чтобы ногти освободить) и давай ему корябать лицо…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Он как завизжит и обратно в булочную. Не тут-то было! Я заняла позицию у самых дверей.
Куда?! — говорю. — А ну, бабы, наддайте ему еще!
Только смотрю: бабы эти, которые только что дрались, смеются теперь… И еще кто-то громовым голосом орет:
— Стоп! Довольно! Стали обратно по местам!
Я оборачиваюсь: кто же это, думаю, команду подает? И нельзя ли и его стукнуть хоть разок?..
Вижу: солидный такой мужчина и одет хорошо. А у самого рта держит железный кувшин, но без донышка. И через этот кувшин голос у него звучит, как все равно громкоговоритель на площади. И все его слушаются: становятся по местам…
Только этот толстяк, которого я так отделала, он говорит уже набекрень ртом — из-за поцарапанности от меня:
— Слушайте, тут одна старуха меня на самом деле поцарапала и избила! Нельзя же так!
Другой мужчина, который рядом с тем, что при кувшине, он объясняет:
— Да я даже не знаю, откуда она взялась. Это посторонняя старуха. У нас на нее и ведомости нет…
А который при кувшине, — он и оказался самый главный, режиссер, — он приказывает:
— Зачислить ее немедленно. Она играет лучше вас всех!
Я спрашиваю:
— Это кто же, например, играет и во что играет?
Кувшинник мне отвечает:
— Вы играете у нас на съемке: мы для кино снимаем. И очень вы живо даете образ разъяренной старухи эпохи Февральской революции. Даже вы немножко чересчур покарябали этого артиста, который играет роль владельца булочной…
Я тогда к толстяку:
— Вы уж простите меня за ради бога!
А он:
— Ладно уж!.. Только следующий раз вы помягче деритесь. И если можно, то без ногтей…
Я говорю:
— Что же вы думаете, я теперь каждый день буду вас так вот утюжить? Попала я к вам в съемку нечаянно, а сейчас куплю хлеба и пойду домой: меня старик мой ждет и, наверное, уже ругается…
Тогда этот, ну, который с кувшином, шутит:
— Уж если вы с посторонним артистом так расправились, то вам своего старика укротить, наверное, раз плюнуть! Но, между прочим, я вас прошу остаться: мы еще разочек снимем эту сцену, а потом будут другие эпизоды. И вы нам очень пригодитесь, как колоритная фигура.
Я говорю:
— Это булочки, я знаю, бывают калорийные. А у меня фигура поджарая…
Ну, меня сейчас уводят в сторону, объясняют, куда мне приходить к ним в кино деньги получать: за то, что я этого толстяка изувечила, мне причитается… А потом снова выстраивается очередь, товарищ с кувшином кричит:
— Начали!
Толстяк выходит с подклеенной наново бородой, бабы кидаются его бить, а я уж не могу: я не артистка, я по-нарочному драться не умею…
Но тут выбегают — кто бы вы думали? — городовые, царские полицейские! И начинают хватать людей из очереди: арестовывают, значит. И меня двое потащили под руки. Ну, тут я им себя показала: как стукнула одного мордастого, так он кубарем покатился по земле…
Этот главный через свой кувшин кричит мне:
— Молодец, бабка! Дай теперь этому — с рыжими усами!..
Я услышала и опять остановилась.
— Тьфу, — говорю, — ну вас с вашим киною! Я же забыла, что это все по-нарочному… Но, между прочим, городовые настоящие были поздоровее ваших. Они, например, как хватали людей? Руки за спину завернут и ведут. И не вырвешься! А ваши прямо рохли!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Главный говорит:
— Она права. Вы учтите это!.. Городовые, я вам говорю! А вы, бабушка, еще имеете какие-нибудь замечания?
— Имею. Во-первых, вот эта гражданка не так одета, как в 17-м году было: на ней пальто сегодняшнего фасону самого модного — арестантский халат с чужого плеча. Потом у этой тетки юбка выше колен. Так при царе такого безобразия быть не могло!