Последний Катон - Матильде Асенси

Остаток дня прошел во встречах с бесконечной чередой родственников: Джузеппе, старший брат, жил на вилле вместе со своей женой Розалией и четырьмя детьми; у Джакомы и Доменико, которые тоже жили на вилле вместе с родителями, было пятеро детей, и все они съехались из университета в Мессине и интернатов, где они учились. Третий брат, Чезаре, был женат на Летиции, и у него было еще четверо тех еще штучек, которые, к счастью, жили в Агридженто. Пьерлуиджи, пятый, приехал вечером вместе с женой Ливией и пятью детьми. Седьмой, Сальваторе, который шел передо мной, был единственным, кто развелся с женой, но и он появился вечером с троими из своих четверых детей. И наконец, Агеда, самая младшая, которой было уже тридцать восемь, приехала со своим мужем Антонио и с тремя детишками, младшей из которых была моя любимица, пятилетняя Изабелла.

Мы с Пьерантонио и Лючией дали монашеский обет. Сравнение надежд, которые наша мать возлагала на каждого из детей, и жизненного пути, который мы позднее выбрали, всегда вызывало у меня некоторое беспокойство. Похоже было, что Бог наделил матерей даром предвидения для того, чтобы предугадать, что произойдет, или, и это тревожило меня намного больше, Он подгоняет свои планы к желаниям матерей. Каким-то таинственным образом мы с Пьерантонио и Лючией принесли обет, как этого всегда желала наша мать; я до сих пор помню, как она говорила с моим братом, когда ему было семнадцать или восемнадцать лет: «Ты даже представить не можешь, как я была бы горда видеть тебя священником, хорошим священником, и ты мог бы стать им, потому что твой характер замечательно подходит для того, чтобы твердой рукой руководить как минимум епархией», или как причесывала красивые светлые волосы Лючии и нашептывала ей на ухо: «Ты слишком умна и самостоятельна, чтобы подчиниться мужу; тебе брак ни к чему. Я уверена, что ты будешь намного более счастлива, если будешь как монахини у тебя в школе: путешествия, учеба, свобода, хорошие подруги…» И что уж говорить о том, что она приговаривала мне: «Из всех моих детей, Оттавия, ты — самая талантливая, самая гордая… У тебя такой своеобразный, такой сильный характер, что только Бог способен сделать из тебя такого человека, каким я хотела бы тебя видеть». Все это она повторяла настойчиво и убежденно, словно пророчащая будущее сивилла. На удивление, то же самое произошло и с остальными моими братьями и сестрами: их занятия, дипломы, браки, как перчатка, соответствовали материнским предсказаниям.

Весь день я не спускала Изабеллу с рук и ходила туда-сюда по дому, разговаривая с членами моей большой семьи и здороваясь с дядьями, двоюродными братьями и сестрами и знакомыми, которые приходили к нам заранее поздравить моего отца и принести ему подарки. Людей собралось столько, что мне едва удалось обнять и поцеловать его, и я тут же снова потеряла его из виду. Помню только, что отец, на лице которого лежала печать бесконечной усталости, с гордостью посмотрел на меня, шершавой рукой погладил мою щеку, и его снова унесла живая волна. Это было больше похоже на ярмарку, чем на дом.

В конце дня от веса Изабеллы, которая даже из сострадания не захотела слезть с моей шеи, у меня ужасно болела спина. Как только я собиралась поставить ее на пол, она поджимала ноги и обхватывала меня ими, как обезьянка. Когда пришла пора готовить ужин, все женщины отправились на кухню, чтобы помочь служанкам, а мужчины собрались в большой гостиной, чтобы обсудить семейные дела и вопросы бизнеса. Так что я не удивилась, увидев вскоре среди кастрюль и сковород высокую фигуру моего брата Пьерантонио. Я не могла не отметить, что его движения и походка были чем-то похожи на элегантные манеры монсеньора Турнье, архиепископа-секретаря второй секции государственного секретариата. Конечно, между ними было море различий: для начала, один из них был моим любимым братом, а другой нет, но, несомненно, их роднила привычка шагать по жизни в полной уверенности в себе и в своей харизме.

Разумеется, мать глаз с него не сводила, когда он к ней подошел.

— Мама, — поцеловав ее в щеку, сказал Пьерантонио, — позволь, я ненадолго уведу Оттавию. Мне очень хотелось бы погулять с ней до ужина по саду и поговорить.

— А меня никто не спрашивает? — откликнулась я с другого конца кухни, опытной рукой поджаривая овощи на сковородке. — Может быть, я не хочу.

Мать улыбнулась.

— Молчи, молчи! Как это не хочешь! — пошутила она, будто вовсе немыслимо, что мне не захочется выйти погулять с родным братом.

— А на всех остальных плевать, да?! — возмутились Джакома, Лючия и Агеда.

Пьерантонио, подлащиваясь, поцеловал каждую из них в щеку, а потом щелкнул пальцами, будто подзывая в баре официанта:

— Оттавия… идем.

Мария, одна из кухарок, забрала у меня сковородку. Они все сговорились.

— В жизни не видывала, — начала я, снимая передник и оставляя его на кухонной скамейке, — менее смиренного монаха-францисканца, чем отец Салина.

— Кустода, сестра… — ответил он, — кустода Святой Земли.

— Сама скромность! — расхохоталась Джакома, и все остальные рассмеялись вслед за ней.

Если бы я могла посмотреть на свою семью со стороны, как простой зритель, среди прочих странностей мое внимание непременно привлекло бы то обожание, с которым относились к Пьерантонио все женщины Салина. Никогда ни у кого не было такого количества медоточивых, пламенных и покорных поклонниц. Малейшие желания божества по имени Пьерантонио удовлетворялись с рвением, достойным греческих вакханок, а он, зная это, наслаждался, как ребенок, изображая капризного Диониса. Виновата во всем, конечно, была наша мать, которая, как инфекцию, передала нам слепое поклонение своему любимому сыну. Как могли мы не удовлетворять любое желание маленького божества, если он в ответ дарил нам поцелуи и ребячьи шалости?.. Ведь так мало нужно было, чтобы его осчастливить!

Божество взяло меня за талию, и мы вышли на задний двор и направились к садовой калитке.

— Рассказывай! — жизнерадостно воскликнул он, как только мы ступили на окружавшую дом зеленую траву.

— Ты рассказывай, — ответила я, глядя на него. У него были большие залысины и густейшие брови, которые придавали ему дикий вид. — Как это важный кустод Святой Земли покидает свой пост как раз перед прибытием в Иерусалим Святого Отца?

— Черт, ты стреляешь прямо в яблочко! — засмеялся он, обнимая меня за плечи.

— Я счастлива, что ты смог приехать, — пояснила я, — ты же знаешь, но меня очень удивляет, что ты это сделал: Его Святейшество завтра выезжает в твои владения.

Он рассеянно взглянул на небо, притворяясь, что все это не имеет никакого значения, но, хорошо зная его, я видела, что это означает как раз противоположное.

— Ну, ты же знаешь… Не всегда все обстоит так, как кажется.

— Послушай, Пьерантонио, может, ты можешь обмануть своих монахов, но меня не обманешь.

Все еще глядя в небо, он улыбнулся.

— Да что же это!.. Расскажешь ты наконец, почему почтеннейший кустод Святой Земли уезжает оттуда, когда вот-вот приедет Святой Понтифик? — настойчиво спросила я, не дожидаясь, пока он начнет говорить мне о прекрасных звездах.

Лицо божества снова обрело живое выражение.

— Не могу же я рассказать работающей в Ватикане монахине о проблемах францисканского ордена с высокопоставленными римскими прелатами.

— Ты же знаешь, что я всегда сижу взаперти в своей лаборатории. Кому я могу рассказать об этих проблемах?

— Папе?..

— Да, конечно! — резко остановившись посреди сада, выкрикнула я.

— Кардиналу Ратцингеру?.. — промурлыкал он. — Кардиналу Содано?..

— Да ну, Пьерантонио!

Но что-то он, похоже, заметил у меня на лице, когда упомянул кардинала — государственного секретаря, потому что широко раскрыл глаза и лукаво выгнул брови:

— Оттавия… ты знакома с Содано?

— Меня познакомили с ним несколько недель назад… — уклончиво призналась я.

Он взял меня за подбородок, поднял мое лицо и прижался своим носом к моему.

— Оттавия, крошка Оттавия… Почему ты ходишь к Анджело Содано, а? Я чую тут что-то интересное, а ты не хочешь мне рассказывать.

«Как плохо, что мы слишком хорошо знаем друг друга!» — подумала я в эту минуту, и как плохо быть предпоследним ребенком в семье, где полно старших братьев с большим опытом манипулирования людьми и их использования.

— Ты же тоже не рассказал мне, какие у вас, францисканцев, проблемы с Его Святейшеством, а я-то тебя просила, — выкрутилась я.

— Давай договоримся, — с радостью предложил он, беря меня за локоть и снова пускаясь в путь. — Я расскажу тебе, почему я приехал, а ты мне расскажешь, откуда ты знаешь всемогущего государственного секретаря.

— Не могу.

— Конечно, можешь! — весело зашумел он, как ребенок, получивший новые ботинки. Кто бы подумал, что этому эксплуататору младших сестер уже пятьдесят лет! — Под тайной исповеди. Там в часовне у меня есть облачение. Пойдем.