Время перемен - Наталья Майорова

Огромная комната, посередине стол, над которым низко висит негорящая старинная лампа, как будто бы еще масляная. Комната приглушенно и уютно гудит разговорами. Освещение смешанное – тускловатое электричество, фарфоровая керосиновая лампа на письменном столе у окна, свечи на подоконниках. Стул чипендэйль, резанный в дубе, с вычурной спинкой и кожаным сиденьем, явно предназначен хозяину. На столе – наполовину разложенный пасьянс, искусно начатый рисунок с чьим-то профилем и петухом на жердочке, поднос с перьями, ручками, карандашами, резинками, сургучом. Чернильница в виде крутобокого кораблика. На стенах висят жуткие африканские маски, ухмылки которых здесь приобрели оттенок какого-то благодушия. Ножная резная прялка в углу, на которой работает пожилая женщина, закутанная в оренбургский платок. К большому столу придвинут другой, поменьше, вокруг которого на стульях сидят дамы и девушки самого разного возраста с рукоделием на коленях, несколько мужчин пристроились на козетках. У окна под лампой человек пять детей играют в какую-то настольную игру, маленькая девочка в бантах и локонах качается на качелях, подвешенных в проходе между комнатами, мальчик постарше ждет своей очереди. На полу на вытертом ковре валяются солдатики и маленькие пушечки и сосредоточенно ползают среди них два почти подростка, тихо, но напряженно споря о диспозиции своих войск. Из анфилады несутся звуки рояля. В четыре руки играют импровизации. Множество других мелких, пронзительно-уютных деталей.

Когда Аркадий осознал, сколько всего в комнате людей, он понял, что имел в виду профессор Рождественский. Сам Юрий Данилович раскланивался, вертелся, отвечал на вопросы, оживленно целовал ручки, трепал щечки, ерошил чубчики и даже как будто слегка помолодел.

Представление Аркадия заняло минут десять. Дети подбегали из других комнат, выползали из углов, чуть ли не вылезали из шкафов, девочки делали книксены, мальчики щелкали каблуками, девушки улыбались длинными венецианскими улыбками, мужчины энергично сжимали ладонь. Аркадий никого не запомнил, детей насчитал больше десятка, понял, что среди них были дети и внуки Льва Петровича… Жены сыновей, мужья дочерей, друзья дома, чья-то бабушка и ее сестра тетя Камилла…

Рябая горничная успела подать гостям чай на столе, откуда спешно убрали начатую акварель и крошечный, склеенный из картона и наполовину уже искусно расписанный диванчик.

Когда все снова уселись, возобновилось тихое гудение разговоров, сопровождающееся увертюрой к «Тангейзеру» из анфилады и шелестом веретена из угла. Тактично и даже, пожалуй, вкрадчиво вовлекли в два разных разговора Аркадия и Юрия Даниловича. Маленькая девочка попросила булочку с марципаном. Маленький мальчик нуждался в смене штанишек. Отроки подрались-таки из-за солдатиков. Их уверенно разнимала тихая женщина в лиловом платье, с лицом Мадонны. С глубочайшим изумлением Аркадий заметил, что хозяин посреди всего этого – работает! Из своего чипендэйля, водрузив на нос очки, просматривал листы с какими-то строительными чертежами и делал на них явно специальные пометки.

Душа Аркадия преисполнилась смешанными чувствами. Среди них были: удивление, зависть, восхищение и самые искренние надежды на то, что злополучной Люше, кажется, наконец-то повезло…

– Никаких сомнений! Какой потрясающий, ужасный казус! Как же это могло произойти? Но, повторяю, никаких сомнений! Джорджи, Аркадий Андреевич, вы немедленно привозите девочку к нам, и мы обеспечиваем ей…

Лев Петрович взволнованно всплескивал руками, как узкими крыльями. Становился похожим по старого стрижа, который уже не может взлететь, но все еще сохранил стремление к полету и память о нем.

– К сожалению, это не так-то просто, – заметил Аркадий, который только что вслух прочел хозяину и Юрию Даниловичу несколько самых характерных выдержек из дневника Люши. – Девочка не кофр и не предмет обстановки. Ее нельзя куда бы то ни было переместить по нашему желанию. Она очень даже обладает свободой воли, и я сам лично, пытаясь принять участие в ее судьбе, с этим уже столкнулся.

– Значит, ее надо уговорить! – воскликнул Лев Петрович. – Я сам поеду на Хитровку и побеседую с ней. Ведь я пусть и в отдаленном, но в родстве с ее отцом и в молодости с ним приятельствовал весьма…

– Ехать на Хитровку? Лео… – несколько обескураженно сказал Юрий Данилович. – Тебе не кажется, что это немного слишком? И… как ты себе это представляешь на деле?

– Легко! – снова попытался вспорхнуть Лев Петрович. – У меня есть знакомства. Через людей искусства. Журналист, который много занимается социальными вопросами. Он свой человек в притонах и водит на Хитровку людей из театра. Для изучения типажей…

В этом месте Аркадий подумал, что симпатичнейший, неколебимо уповающий на Господа Лео все-таки не без странностей. Во всяком случае, в знакомствах. Невозможно представить, чтобы подобные знакомства были, предположим, у его сверстника Юрия Даниловича…

– Что ж, можно попробовать, – вздохнул он.

Не исключено, что Лев Петрович Люше даже понравится. Во всяком случае, у нее точно не возникнет по его поводу никаких дурацких мыслей (в этом месте Аркадий почувствовал, что краснеет, и охотно признал за собой недостаток – «чрезмерная реактивность вегетативной нервной системы»). Но представить себе Люшу в этой густонаселенной благовоспитанной квартире с ее густым ароматом не то староанглийского романа, не то венецианского Гранд-канала… Не получалось, как ни старался…

– И еще… – Юрий Данилович озабоченно почесал ногтем гладковыбритую щеку. – Лео, ты ведь помнишь диковинное завещание Николая? Если Люба, оказывается, жива, то это получается… очень пикантно… Не так ли?

– Ах, Джорджи! – поморщился Лев Петрович. – Конечно, я помню. Завещание странное, согласен, но и клан Мурановых тогда повел себя не самым достойным образом, пытаясь опротестовать его через суд… Неприятный казус, что и говорить. Но разве все это важно в сравнении с судьбой почти ребенка, оказавшегося в столь чрезвычайных обстоятельствах!

– Да-да, ты, конечно, прав, – согласно кивнул Юрий Данилович. – Это – в первую голову!

А Аркадий подумал о том, что в «чрезвычайных обстоятельствах» хитровских ночлежек, Грачевки и им подобных мест вырастают, живут и умирают тысячи мальчиков и девочек, судьбой которых, получается, озаботиться совершенно некому. Если не считать полубезумных молодых людей, которые с маузерами и самодельными бомбами обороняли баррикады на Пресне, против пушек и правительственных войск…

Люша с силой отбросила от себя нож, потрясла в воздухе как будто обожженными пальцами. Растерзанная Марыся, скрючившись в углу тупичка, приглушенно повизгивала сквозь сжатые зубы и размеренно, где-то даже успокоительно колотилась головой о мягкое гниловатое дерево перегородки. Кроме этого, в жидкой темноте раздавались еще хлюпающие, негромкие, но отчего-то очень страшные звуки.