Сорок дней Муса-Дага - Франц Верфель

Старик поднял свою маленькую руку и медленно, торжественно приложил в знак приветствия к сердцу, губам и лбу. Габриэл ответил тем же, так же торжественно, словно нервы его не были предельно напряжены от нетерпения. Затем ага подошел ближе, протянул правую руку к сердцу Габриэла, слегка коснувшись кончиками пальцев его груди. Это был символ «сердечного контакта», самого сокровенного слияния душ, мистический обряд, заимствованный набожными людьми у одного дервишского ордена. При этом крошечная рука засияла еще ярче в ласковом полумраке селамлика. Габриэлу подумалось, что эта рука тоже лицо, быть может, даже более тонкое и чувствительное, чем само лицо.

– Друг мой и сын моего друга, – ага начинал речь издалека, и этот зачин был тоже частью церемониала. – Только что ты подарил меня нечаянной радостью – своей визитной карточкой. А сейчас ты украсил своим присутствием мой сегодняшний день.

Габриэл знал этикет и нашел для ответа правильную форму в духе антифона*:

– Покойные мои родители покинули меня очень рано, но ты для меня живое напоминание, воссоздающее их образы и любовь. Как я счастлив, что обрел в тебе второго отца!

* Церковное песнопение, при котором один голос (или хор) отвечает другому.

– Я у тебя в долгу. – Старик подвел гостя к дивану. – Сегодня ты в третий раз удостаиваешь меня своим посещением. Я давно бы должен был нанести тебе ответный визит в твоем доме. Но ты видишь – я стар и немощен. Путь до Йогонолука далек и труден. И без того мне предстоит безотлагательная и долгая поездка, для которой я должен поберечь свое слабое тело. Так что прости меня!

На этом ритуал приема гостя окончился. Они сели. Мальчик принес кофе и сигареты. Хозяин дома прихлебывал свой кофе и молча курил. Обычай предписывал, чтобы младший годами посетитель выждал, пока старший придаст беседе такой оборот, который позволит гостю изложить свою просьбу. Но ага, видимо, не был расположен, отрешившись от своего затененного мира, погрузиться в суету злободневности. Он подал слуге знак, и тот вручил своему господину кожаную шкатулочку, которую держал наготове. Рифаат Берекет нажал кнопку, крышка откинулась, и он погладил своими одухотворенными старческими пальцами бархат, на котором лежали две старинные монеты – серебряная и золотая.

– Ты очень ученый человек, ты (учился в парижском университете, умеешь читать письмена, умеешь и толковать их. Я же только непросвещенный любитель старины, мне ли с тобой равняться? И все же я несколько дней назад приготовил к встрече с тобою эти вот две безделки. Одну монету – серебряную – тысячу лет назад велел вычеканить армянский царь, имя его звучит сходно с твоим: Ашот Багратуни. Нашли ее в окрестностях Ванского озера, это большая редкость. Другая же – золотая монета – эллинского происхождения. Ты и без лупы прочтешь надпись на ней:

«Непостижимому в нас и над нами».

Габриэл принял подарок стоя.

– Ты устыдил меня, отец! Не знаю, право, как выразить благодарность. Мы всегда гордились созвучием нашего имени с тем, древним. До чего же пластична эта голова! И черты лица – насколько армянские. А греческую монету надо бы носить на шее как амулет, заповедный дар. «Непостижимому в нас и над нами»! И как, должно быть, философски мыслили люди, которые платили этими монетами. До чего же низко мы пали!

Ага кивнул, ему по душе был такой консерватизм.

– Ты прав. До чего же низко мы пали! Габриэл положил монеты обратно на бархат. Но было бы неучтиво слишком быстро перейти от разговора о подарках к другой теме.

– От всего сердца хотелось бы просить тебя принять ответный дар из моей коллекции древностей. Но я знаю, что твоя вера воспрещает тебе ставить у себя изваяния, ибо они отбрасывают тень.

На этом пункте старик остановился с явным удовольствием:

– Да, именно из-за этого мудрого закона вы, европейцы, не уважаете наш священный коран. Но разве в запрете, наложенном на те произведения искусства, что отбрасывают тень, не кроется высокий смысл? С подражания творцу и его творению и начинается то неистовое высокомерие человека, которое ведет его к бездне.

– Кажется, время и эта война подтверждают правоту пророка и твою правоту, ага.

Теперь мостик беседы перекинулся к старику. И он вступил на него:

– Истинно так! Человек, став дерзостным подражателем бога, овладев техникой, подпадает под власть атеизма. Такова подлинная причина войны, в которую вовлекли нас люди Запада. Нам на беду. Ибо что мы от этого выигрываем?

Багратян сделал еще один пробный ход:

– И они заразили Турцию своей опасной болезнью – ненавистью к народам другой крови.

Рифаат Берекет чуть-чуть откинул голову. Тонкие пальцы устало перебирали бусины янтарных четок. Казалось, от рук старика исходит слабое сияние.

– Нет гибельнее того учения, что учит приписывать соседям собственные грехи.

– Благослови тебя бог! Приписывать соседям собственные грехи – вот учение, которое владеет умами в Европе. Но сегодня я, к сожалению, узнал, что приверженцы его есть и среди мусульман и турок.

– Каких турок ты разумеешь? – Пальцы аги замерли на четках. – Ты имеешь в виду эту свору смешных подражателей в Стамбуле? И подражателей этих подражателей? Обезьян во фраках и смокингах? Этих изменников, этих атеистов, что разрушают божий мир ради власти и денег? Это не турки и не мусульмане, это – жалкие нечестивцы и алчные до денег вымогатели!

Габриэл взял крохотную чашечку, в которой было больше гущи, чем кофе. Смущенно повел плечом, сказал:

– Признаюсь, много лет назад я сидел за одним столом с этими людьми, потому что ждал от них добра. Я считал их идеалистами и, возможно, они такими тогда и были. Молодости свойственно верить всему новому. Но сегодня я, к сожалению, вынужден смотреть правде в лицо, видеть ее такой, какой видишь ее ты. Нынче в хамаме я случайно присутствовал при беседе, которая меня глубоко встревожила. Она-то и побудила меня явиться к тебе в такой неподобающий для посетителя час.

Ага схватывал на лету, дальнейшие разъяснения не понадобились.

– Уж не шла ли речь о секретном приказе по армии, который унижает армян, низводит их на положение грузчиков и мостильщиков дорог?

Габриэл Багратян всматривался в цветочный узор на ковре, пытаясь разгадать его смысл.

– Еще до сегодняшнего дня я ждал вызова в полк… Но в хамаме рассказывали о Зейтуне… Помоги мне! Что, собственно, происходит? Что случилось?

Янтарные бусины четок бесстрастно заскользили меж пальцев аги.

– Что до Зейтуна, то я хорошо знаю, что там произошло. То, что в горах происходит ежедневно. Какая-то история с разбойничьей шайкой, дезертирами и заптиями. Среди дезертиров были один-два армянина. Никто прежде не обращал внимания на такие вещи…

И он несколько медленнее продолжал:

– Но что такое происшествия? Лишь то, во что превращают их толкователи.

Габриэл едва не вскочил с места:

– В том-то и дело! В моем уединении я ничего не мог об этом знать. А ведь есть попытки дать подлое истолкование этим событиям. Каковы намерения правительства?

Усталым движением руки мудрец отмахнулся от гневных слов гостя.

– Кое-что я скажу тебе, друг мой и сын моего друга. Над вами тяготеет грозный, предопределенный кармой рок, потому что часть вашего народа живет в Российской империи, а другая – у нас. Война вас раскалывает. Вы рассеяны по разным странам… Но все в мире взаимосвязано, поэтому и мы подвластны тяготеющему над вами року.

– А не лучше ли было бы, если бы мы снова попробовали, как в тысяча девятьсот восьмом году, стремиться к компромиссу и умиротворению?

– Умиротворение? Это тоже лишь звук пустой для мудрецов мира сего. Нет на Земле умиротворения. Мы живем здесь среди распада и самовозвеличивания.

И дабы подкрепить это суждение, ага произнес – с модуляциями в голосе, как предписано законом, – стих из шестнадцатой суры:* «И знай: все, что создал Он на Земле различающимся по цвету, есть воистину знак для того, кто внемлет предостережению».

* Сура – (араб.) – глава Корана. Всего в Коране 114 сур.

Габриэлу уже невмоготу было сидеть на диване, он встал. Но взгляд аги, удивленный и осуждающий такое своеволие, вернул его на место.

– Ты хочешь знать намерения правительства? Я знаю только то, что стамбульские атеисты используют национальную рознь для своих целей. Ибо скрытые двигатели безбожия – страх и предчувствие поражения. Вот они и открывают в каждом городишке читальные залы и вывешивают там листки с последними новостями, распространяющие злобные наветы… Это хорошо, что ты ко мне пришел…

Рука Габриэла судорожно сжала шкатулку с монетами.

– Если бы дело было только во мне! Но, как тебе известно, я не один. Мой брат Аветис умер, не оставив потомства. Таким образом, мой тринадцатилетний сын – последний в нашем роду. Кроме того, я женат на француженке, она принадлежит к французскому народу и не должна безвинно страдать за то, к чему вовсе не причастна.