Литературная Газета 6570 ( № 40 2016) - Литературка Литературная Газета

Перспективного поэта включили в группу молодёжи, которая должна была приветствовать XXVII съезд КПСС. Тогда это был признак стремительного повышения социального и профессионального статуса.

«Мы должны были несколькими колоннами выдвинуться по проходам меж кресел к сцене и в нужный момент, размахивая над головой зелёными веточками, крикнуть: «Ленин, партия, комсомол!» И так несколько раз, пока из президиума благосклонно не кивнут, мол, хватит, ребята, ступайте себе! – вспоминает Поляков. – Репетировали до одури. Стоявшая за мной актриса Наталья Белохвостикова всем своим тонким лицом выражала сдержанное негодование и брезгливость, как принцесса, подвергшаяся домогательствам конюхов. Шагавший впереди меня актёр Николай Ерёменко иногда оборачивался и подмигивал, мол, вот попали-то!

Я в ответ мученически закатывал глаза. На трибуне тем временем сгрудились представители пяти основных категорий молодёжи, взволнованно славя в микрофоны что положено, а белорусский поэт Володя Некляев читал свои специальные стихи:

Плыви, страна – эпохи ледокол.

Греми в цехах, вставай в полях хлебами…

Интересно, вспоминал ли он эти строки, когда, став лидером белорусской националистической оппозиции, в нулевые годы тягался с Лукашенко за пост президента, а потом отсиживался в Польше? «О, я без иронии, – как писала наша сверстница Татьяна Бек. – Я же четвёртая с краю…» В пионерском приветствии съезду звучали и мои стихи, написанные по просьбе ЦК ВЛКСМ:

Реет над нами победное знамя,

И словно клятва, доносится клич:

«Мы счастливы жить в одно время с вами,

Дорогой Леонид Ильич!»

Принимая мою работу, заведующий отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ совершенно серьёзно похвалил:

– Молодец, рифмы неплохие нашёл! Не поленился. А то мы тут одному лауреату поручили, так он намастачил: «шагать – помогать», «зовёт – вперёд»! Как не стыдно!..

– Рад стараться! – по-военному ответил я.

Он поднял на меня глаза: в них была гремучая смесь тоски и тяжёлой иронии.

– Думаю, генеральному понравится! – спохватился он и закончил аудиенцию.

Во время съезда я стоял близко к сцене и мог рассмотреть лица членов политбюро, измождённые, серые, обвислые. Это был какой-то ареопаг мумий. Брежнев с трудом читал текст, делая иногда смешные оговорки. В этот момент президиум и зал насупливались и суровели, видимо, давя в глубине рвущиеся на поверхность улыбки. Леонид Ильич явно своих ошибок стеснялся, кашлял, чмокал, поправлял очки, с укором оглядывался на соратников. Много позже я узнал, что как раз в это время он после инсульта просил об отставке, но сподвижники не отпустили…»

Успех на поэтическом и служебном поприще, семейные хлопоты, рождение дочери Алины – более чем уважительные причины, чтобы забросить диссертацию. Поляков сдал кандидатский минимум и подтянул немецкий. Проблем с необходимыми для защиты публикациями не возникло: Юрий уже широко печатался. Ему удалось собрать обширный материал во фронтовой и областной периодике, в архивах. Но главное – ещё живы были люди, знавшие Георгия Суворова. С ними он встречался: ездил в Ленинград к Михаилу Дудину и Петру Ойфе, летал в Алма-Ату к сестреСуворова, жившей в старообрядческом селе. Ему удалось разыскать неизвестные, забытые и даже никогда прежде не публиковавшиеся стихи поэта. Работа его воодушевляла: он проникся благородной задачей вернуть имя прекрасного поэта, павшего на фронте, в литературный оборот. Свои научные поиски Поляков описал с характерным для него юмором:

«– Вот они! – Константин Владимирович Кононов с трудом снимает с антресолей несколько пыльных подшивок. – Ну, в 41-м Суворова у нас ещё не было, а вот это для вас: 42-й, 43-й, 44-й…

Передо мной на стареньком круглом столе, застеленном кружевной скатертью, лежит то, что я так долго и безуспешно разыскивал, – полная фронтовая подшивка дивизионной газеты «За Родину!», в которой работал поэт. Я бегло листаю жёлтые страницы, и результат превосходит все мои ожидания: суворовские стихи (много стихов!), прозаические очерки, заметки. Совершенно неизвестная сторона его творчества!

Уже собираясь и благодаря хозяина за помощь и гостеприимство, я всё-таки решился спросить:

– Константин Владимирович, а как же получилось, что единственная известная подшивка оказалась только у вас?

Он на минуту замялся:

– Ладно, дело прошлое… Когда сообщили о капитуляции Германии, мы на радостях начали палить в воздух – из автоматов, пистолетов, из ракетниц. Одна ракета возьми да и попади в редакционный автобус…

– В тот самый, про который писал Суворов?!

– В тот самый. А там и были все подшивки, кроме одной, которую я вёл для себя и хранил на квартире. Вот так вот…»

В начале 1981-го диссертация была готова. Вместе с ещё одним соискателем, который писал работу по Андрею Платонову, они должны были защититься до летних отпусков, на последнем заседании учёного совета. Оппонентом пригласили крупнейшего специалиста, автора самой солидной монографии о поэзии Великой Отечественной войны, доктора наук Анатолия Михайловича Абрамова.

«Когда я защищал диссертацию, случилась история, мистическая, между прочим. Единственный случай в моей жизни, когда я повернул вспять время, – вспоминает Поляков. – Больше мне такое никогда не удавалось и, наверное, не удастся. Вот как это произошло. Диссертация была закончена, апробирована, публикации имелись, и вдруг говорят: последнее заседание учёного совета в июне, потом совет ликвидируется. Из-за укрупнения. Шёл 1981 год. Защит не будет долго, а там неизвестно ещё, что может случиться, например темы могут пересмотреть… Мои научные руководители А.А. Журавлёва и М.В. Минокин в один голос кричали: «Юра, надо успеть!» А как успеешь? Ведь надо отпечатать и разослать автореферат. Это сейчас просто сделать, а тогда, в Советском Союзе, предстояло решить много проблем: найти типографию, договориться о сроках, залитовать рукопись. Я нашёл типографию, получил разрешение и договорился, что брошюрку отпечатают срочно, так как реферат должен быть разослан в надлежащие адреса не менее чем за 30 дней до заседания совета, иначе не допустят к защите. Срок отсчитывали от даты на почтовом штампе. На день опоздаешь – конец, выходи на новый круг. У меня всё было рассчитано, даже оставался один запасной день. И что вы думаете? Прихожу в урочный день забирать тираж, а мне говорят: «Послезавтра. Тут горком срочный заказ прислал. Не успеваем…» Всё. Катастрофа. Возвращаюсь грустный на работу в Московскую писательскую организацию, сижу печально-задумчивый. В молодости подобные неприятности переживаются очень остро. Это уже с возрастом понимаешь: пустяки, годом раньше станешь кандидатом, годом позже, а можно и вообще прожить без степени. Но рядом случилась в тот день одна сотрудница по имени Лана. В те годы в крупных организациях, где был большой почтовый оборот, имелась специальная машинка для прокатывания конвертов, которые на почту отвозили уже проштемпелёванными, там их лишь сортировали и отправляли адресатам. Вот Лана меня и спрашивает: «Ты чего грустный?» Я: «Да ну, жизнь не удалась. Сегодня надо разослать реферат, а он будет готов только послезавтра. А послезавтра уже нельзя. Отменят защиту!» – «Подумаешь, проблема, я тебе сегодняшним числом конверты послезавтра проштампую. Дату в машине переставлю и прокатаю. С тебя коньяк и торт…» И я через месяц защитился – в июне 1981-го. Вот так однажды, за бутылку коньяка и торт, мне удалось повернуть время вспять…

После защиты, на которую были приглашены кроме жены и тёщи некоторые друзья, мы вышли из старинного здания МОПИ на улицу Радио, поймали микроавтобус скорой помощи и поехали в Дом литераторов – праздновать. Моя тёща Любовь Фёдоровна, служившая машинисткой в Институте марксизма-ленинизма, страдавшая от высокомерия «остепенённых» чужеродных по преимуществу сотрудников, словно взяла асимметричный реванш: её зять – кандидат наук! Основательно выпили, и один из моих друзей, врач, занимавшийся генетикой, сокрушённо вздохнул: «И за такую чепуху дают кандидата! Бред!»

В Союз писателей СССР Юрия приняли 5 июля 1981 года.

«Тогда существовало негласное правило: для вступления в СП надо выпустить две книги, – вспоминает Поляков. – В порядке исключения могли принять и по одной. Именно так произошло с Н. Дмитриевым, О. Хлебниковым, Т. Бек, С. Мнацаканяном, Р. Бухараевым. Могли – очень редко – принять и по публикациям или рукописи. Как правило, такое исключение делали для авторов, имевших репутацию гонимых. Без книг получили членские билеты Б. Ахмадулина и О. Чухонцев. Ведь и одну книгу выпустить было непросто. Известен баснословный случай, когда поэт-экспериментатор К. представил в комиссию три экземпляра своей книги, выпущенной в региональном издательстве. Он уже благополучно миновал половину инстанций, когда сборник увидел, случайно зайдя в приёмную комиссию, литератор, приехавший из этой области и служивший в том самом издательстве. «Но мы такую книгу никогда не выпускали!» – воскликнул он. Стали разбираться и выяснили, что сборник в количестве десяти экземпляров набрали, отпечатали и переплели друзья К. из какой-то ведомственной типографии, а в выходных данных обозначили самую отдалённую область, чтобы, так сказать, без неожиданностей. Был скандал. К. объявили мошенником (внешность у него и в самом деле была жуликоватая) и приняли в СП только в конце перестройки как жертву советского режима».