Боль утраты - Льюис Клайв Стейплз

И снова не раз возникнет то же самое переживание, которое мне никак не удается описать, кроме как сравнить с приглушенным смехом в темноте. Догадка, что единственно верный ответ — сокрушающая и обезоруживающая простота.

Часто мы думаем, что мертвые нас видят. И заключаем из этого, неважно, имеются ли на это основания, что если это правда, то они видят нас более ясно, чем при жизни. Видит ли теперь Х., сколько пены и мишуры было в том, что мы оба называли «моей любовью»? Да будет так. Смотри изо всех сил, родная. Я не стану ничего от тебя утаивать, даже если бы мог. Мы не идеализировали друг друга. У нас не было секретов друг от друга. Ты знала все мои слабости. И если сейчас, оттуда ты увидишь что-нибудь похуже, я могу это принять. И ты тоже можешь. Отчитать, объяснить, подразнить, простить. Потому что одно из чудес любви — то, что она дарит обоим, в особенности, женщине, способность видеть партнера насквозь, несмотря на околдованность любовью, в то же время не освобождаясь от ее чар.

В какой-то степени это способность все видеть, как Бог. Его любовь и Его знание неразделимы и неотделимы от Него самого. Мы всегда можем сказать: Он видит, потому что любит, и любит, потому что видит.

Иногда, о, Господь, мы склонны спросить у Тебя, если Ты хотел видеть нас чистыми, как лилии, то почему Ты не создал мир, подобный лилейному лугу? Я полагаю, потому что Ты поставил великий эксперимент. Хотя нет, Тебе не нужны эксперименты, Ты и так все знаешь. Скорее это было великим предприятием: создать организм, но в то же время дух, создать ужасный оксюморон, «духовное животное». Взять бедное примитивное создание, существо с обнаженными нервными окончаниями, с желудком, постоянно требующим пищи, животное, которому требуется самка, чтобы размножаться, и приказать: «Теперь живи сам. И стань богом.»

В одной из предыдущих тетрадей я написал, что если бы мне вдруг было представлено что-нибудь хоть отдаленно похожее на доказательство существования Х., я бы все равно не поверил. Проще сказать, чем сделать. Даже сейчас, после того, что я испытал прошлой ночью, я не собираюсь рассматривать это как свидетельство связи с ней. Но само «качество» переживания, хоть оно ничего не доказывает, стоит того, чтобы попытаться его описать. Оно было начисто лишено каких-либо эмоций. Это было ощущение, будто ее разум на какой-то момент столкнулся с моим. Именно разум, а не «душа», то, что мы обычно считаем душой. Абсолютная изнанка того, что мы называем «слияние душ». Совсем не пресловутая встреча двух любящих, скорее, похоже на телефонный звонок или телеграмму от нее, с каким-то известием или распоряжением. Никакого конкретного сообщения — просто ум и внимание. Не было ощущения радости или печали, ни любви в обычном смысле, ни отсутствия любви. Никогда до сих пор я не мог вообразить, что мертвый может быть таким, что ли, деловым. И в то же время я ощутил необыкновенное чувство бесконечной и радостной близости. Близости, не имеющей отношения ни к чувствам, ни к эмоциям.

Если это и были отголоски моего бессознательного состояния, то мое «бессознание» оказывается по своей глубине гораздо интереснее, чем представляют себе психологи. Прежде всего, оно гораздо менее примитивно, чем мое сознание.

Неважно, что это было, но мой разум просветлел, как дом после генеральной уборки. Такими и должны быть мертвые — чистый разум. Любой греческий философ не удивился бы тому, что я испытал. Он бы и не ожидал ничего иного: если что-нибудь и остается после нашей смерти, то именно это — разум. До сих пор такая идея бросала меня в дрожь Отсутствие эмоций отвращало меня. Но при моем контакте (не знаю, реальном или воображаемом) я не почувствовал никакого отвращения, так как понял, эмоции здесь больше не нужны. Это была полная, бесконечная близость, всеобъемлющая и оздоровляющая, но лишенная чувств. Может быть, эта близость и есть сама любовь, которой в жизни всегда сопутствуют эмоции, не потому что любовь сама по себе является чувством, или потому что она всегда сопровождается эмоциями, но потому что наша живая душа, наша нервная система, наше воображение поневоле должны по-своему реагировать на любовь? Если это так, то сколько еще предрассудков мне следует отмести! Общество или комунна, где царит чистый разум, не может быть холодным, серым и бесчувственным. С другой стороны, это не должно быть тем, к чему люди привязывают такие определения как «духовный», или «мистический», или «святой». Если бы я смог только заглянуть, бросить один взгляд, то я бы употребил (я немного опасаюсь употреблять их) другие определения. Яркий? Радостный? Смелый? Внимательный? Острый? Бдительный? Прежде всего, цельный. Абсолютно надежный. Никакого вздора, когда это касается мертвых.

И когда я говорю «интеллект», я имею в виду и волю. Внимание — это волевой акт. Разум в действии — это, в основном, воля. И для меня это и есть полное разрешение всех вопросов.

Незадолго перед концом я спросил ее: «Ты могла бы придти ко мне — если это разрешается — когда придет моя очередь умирать?» «Разрешается!», сказала она, «Если я окажусь в раю, меня трудно будет удержать, а если в аду, я там все разнесу на куски». Она понимала, что мы говорили на условном мифологическом языке с некоторым элементом комедии. И она даже подмигнула мне сквозь слезы. Но не было никакого мифа и ни тени шутки в воле, которая пронизывала все ее существо, в воле, которая глубже любого чувства.

Однако, хотя я уже меньше путаюсь в определении, что из себя представляет чистый разум, я не должен прегибать палку. Не следует забывать о воскрешении из мертвых, хотя мы не понимаем, что это значит. Мы не можем этого постигнуть, что, наверное, и к лучшему.

Человечество уже раздумывало когда-то над вопросом, является ли последнее видение Бога актом любви или разума. Впрочем, это скорее всего очередной бессмысленный вопрос.

Не грешно ли призывать мертвых вернуться, если бы такое оказалось возможным! Она сказала не мне, а исповеднику, — «Я в мире с Богом». Она улыбалась, но не мне. Poi si torno all'' eterna fontana. Она припала к вечному источнику.